Он сидел рядом, в ее квартире, и они пили кофе. Все было почти так, как она хотела в самом начале, но теперь между ними предстало слишком много вопросов, и она никак не могла набраться смелости, чтобы задать их, и застыло молчаливое недоумение, которое она не смела преодолеть. Внутри у нее все переворачивалось, билось, разлетаясь во все стороны. Она открывала рот, набирала воздух, издавала невнятный звук и замирала в непонятном ожидании, а на его вопрос о том, что с ней, она отвечала, что трудно дышать. Он медленно пил кофе, растягивая наслаждение, она же почти не чувствовала, что творится у нее во рту, только мелкие иголки, разбегающиеся по горлу вниз. Молчание, которое легко заглушил бы телевизор (с каждым мгновением она все больше и больше жалела, что он сгорел), нагнетало тоску, в которой было трудно передвигаться. Глядя на него поверх кружки во время глотка, она уловила прорвавшееся на миг выражение мерзкого презрения, она убедила себя, что ей всего лишь показалось и вовсе ей это не предназначалось. Будто оправдываясь и признаваясь в недостойных мыслях, он с несколько комичной торжественностью заговорил о грядущих изменениях в дачном домике, но с первой же фразы она поняла, что эти изменения ни в коей мере не относятся к ней.