Ты обними меня. И замри. Слушай.
Вот – в унисон. В точности, как тогда.
Кто бы ни свёл теперь – чёрт ли, случай
Или привычка клятая – бить наугад,
Даже руки не протягивать – близко,
Так, что можно порезаться. Или врасти
Намертво в нежное – чем-то сродни бризу,
Чем-то – желанию дьявола окрестить.
Бездна, колодец – перечеркни. Кладезь.
Буквы – всё наизнанку… И отболят
Строками о любви. Чёрными. Сглазят.
Все сокровища о тебе – белым полям,
Серым глазам: уставшим, полузакрытым,
И повороту – твои шаги? – головы.
Я не умею. Не знаю правил игры той,
Где нас калечили статусом половин.
Целое. Только целое. Слушай.
Мне не веришь, так никому не верь.
И ударам сердца не верь – соврут же:
Мои же ведь – пленные, скверна скверн.
Много и не о том, путано слишком…
…только лицом уткнуться тебе в грудь,
близко так, что нужно ещё ближе –
не испугаться и с головой нырнуть…
...в локонах пальцы заблудятся, пусть их.
Не целовать тебя – считывать по слогам
небо ночное в час предрассветной грусти
– устье –
и в первый раз ничего не отдать словам…
…И ничего на двоих не делить отныне.
И ничего эта правда нам не должна.
Лишь многоточий линии. Лягут инеем,
Да и сорвутся с губ в полушёпот – именем.
Зиму спалив, отогреет его тишина…
(Нора Никанорова)