Мой рассказ. Прошу строго не судить. Если возникнут претензии к этой ссылке - http://www.kidsweb.ru/showthread.php?t=22523 - то зарегистрированным пользователем Пусей являюсь я. Итак:
В объятьях тьмы.
– С днем рождения, Роберт!
Дядя Жак поздравлял так, будто говорил: «Какая ужасная погода!». Он вплеснул в себя остаток рюмки старого коньяка. Жак выглядел как помятый петух или встопорщенная утка. Даже со своими привычными прилизанными волосами. Нос, длинный и загнутый как клюв, портил дяде всю физиономию. Да еще и маленькие орлиные глазки постоянно шныряющие туда-сюда. Даже такие выдры, как тетя Лори должны были бы сказать «нет». Ну, миссис Стикетт, которую я с большим трудом пытаюсь называть тетей, тоже странновато выглядела. Немногие могли похвастаться такой тетей, которая может спрятаться за швабру. Плохая шуточка? Ничего, кто поживет с моими родственниками, начнет прибегать и не к такому юмору. А я ничего, так, держусь. Так вот, тетя Лори вся состояла из ботекса, силикона, химии, диет, маникюра, педикюра… короче, много всего. Но, как мне кажется, ядовитая улыбка у нее вовсе не из-за перебора операций и добавок. А, забыл сказать, у Стикеттов не было детей. Да и зачем? На завтрак, на обед, на ужин? Не, человеческое мясо для них явно не в диковинку. Опять шучу. Столько раз просил себя не прибегать к привычному юмору хотя бы тогда, когда повествую о себе. Но, раз не получилось, продолжаю мою слезливую автобиографию, которую я старательно скрашиваю шутками.
Во время многих званых ужинов тетя Лори, сильно сжимая меня длиннющими ногтями, всегда накрашенными в черный цвет, приторно ласково вещала голосом, похожий на который звучали в фильмах ужасов:
– Ах, маленький Роберт! Как быстро летит время! Еще вчера, казалось бы, ты спал в колыбельке почти голышом и криком просил поменять подгузник!
Короче, под видом безмерного обожания, издевалась. Иногда присоединялась и Синди. Да, мне четырнадцать, но мой разум далек от подросткового созревания и безрассудства, поскольку я много лет жил и живу как взрослый. Именно. Многие четырнадцатилетние подростки спокойно дрыхнут в шесть утра, а не готовят яичницу с беконом на всю семью. Раньше мне помогала моя вторая сестра Бетти, которая старше меня на семь лет. Бетти я любил. Она была другая. Совсем. Мы с ней часто гуляли в парке, пускали змея. Когда Бетти училась в институте и уезжала в Нью-Йорк, приезжая по выходным, она получала стипендию в восемьсот долларов, двадцать центов. Мне тогда было девять, и я считал это очень большими деньгами, и говорил это Бетти. Она смеялась и вела меня в парк, покупала мороженое, жвачку, воздушные шарики, платила за аттракционы. В парк надо было ехать на машине. Сначала Бетти ездила со мной на такси, продолжая тратить скудную стипендию. Но, получив права, сразу села за руль. Дядя Жак с большой неохотой подарил ей свою старую разломанную машину, хотя в гараже стояла новенькая черная «Феррари», с которой дядя пылинки сдувал. Мы с ней всячески веселились, она наигрывала в машине разные мелодии гудками, вставала на задние и боковые колеса, делала «восьмерки», тормозя.
Я очень гордился Бетти, считал наилучшим водителем. И красавицей. Я, даже если бы она была бы чужой девушкой, незнакомой мне, все равно считал бы красавицей. И до сих пор считаю, перебирая фотографии. Я просто обмирал, вспоминая большие серые глаза, кудрявые каштановые волосы, но это не главное. В глазах всегда читались доброта и доверие, губы всегда были сложены в ласковую улыбку. Бетти была скромной и доброй, обладала оптимизмом и умом.
Так вот, мы с ней ехали в Макдоналдс в тот день, когда я победил в турнире по теннису у своих сверстников. Я ходил в секцию и, как и подобает мальчишке, мечтал о силе, славе, победе. Но еще с рождения я был более слаб, чем мои одногодки, и ни разу не выигрывал за три года, которые я упорно тренировался. На турниры не ездил никто из моих родственников, только Бетти. Если бы не ее бойкая поддержка, я бы, пожалуй, играл еще хуже. Наконец победив, я первым делом взбежал на трибуну и расцеловал Бетти. А она заплакала. Тогда я не понял, почему. И испугался. Начал ее утешать. Но я понял только недавно, что Бетти плакала от сильной любви ко мне, от того, что убедилась, что я тоже обожаю ее.
По дороге к Макдоналдсу Бетти быстро начала уставать и отвлекаться. Сзади ехал грузовик. На протертом кузове неграмотно и неаккуратно радовал глаз всевозможный мат и пошлые картинки. Старые колеса были все в грязи. Стекла заляпаны, но увидеть водителя было легко, так как тот включил почти сломанные «дворники». За рулем сидел парень лет девятнадцати. Шею и подбородок покрывала юношеская щетинка. На выбритой голове топорщилась старая красно-желтая кепка. Судя по полузакрытым глазам, юноша был сильно пьян, с этим не поспоришь. Перед носом водителя, если его можно так называть, покачивался картонный ароматический брелок в виде елочки. Как бы много не говорили некоторые люди, что эти висюльки под окном сосредотачивают и не дают водителям заснуть, но в этой ужасной ситуации елочка неестественно синего цвета не спасла ни Бетти, ни меня, ни пьяного водителя.
Дальше и объяснять нечего – всем и так понятно, что вместо Макдоналдса мы попали в больницу, а чудом уцелевший паренек – в отрезвитель. Со мной все было почти в порядке, я даже не потерял сознания, просто сломал руку.
Я, разумеется, лежал в обычной палате, но Бетти поместили в бокс. Через три месяца мне, наконец, сняли гипс, и я смог свободно ходить по палате и есть вилкой, ножом и ложкой, брать что-либо руками. Однажды я попросил у хорошенькой глуповатой медсестры с практически необъятной грудью навестить Бетти, но та лишь сказала «Нельзя, котик», а услышав волшебное в больнице слово «перерыв», кинулась в столовую пить чай, курить и сплетничать с такими же, как и она сама, не слишком умными коллегами.
Пребывая в клиниках и больницах, я все время ждал, чтобы кто-нибудь из родственников побеспокоится за меня и Бетти, но от них даже открытки не пришло. Я негодовал. Ладно, я не так болен, но с сестрой, судя по всему, случилась просто ужасная ситуация. Потом случилось еще одно горе. Кухарка жарила курицу, которая у нее всегда получалась жесткой и обгорелой, а потом забыла про свое чудо кулинарии. Сковородка сразу «поджарила» не только отвратительную птицу, но и все здание. В смысле, сначала уродливый искусственный тюльпан, стоящий возле плиты, тюльпан газетку, подстеленную на подоконнике якобы для стерильности, газетка, года тысяча девятьсот семьдесят шестого, не больше, подожгла занавеску… в такой, примерно, последовательности, загорелась кухня. Из людей пострадали только две пенсионерки и сама рассеянная кухарка.
Нас отправили домой. Родители наняли Бетти медсестру-сиделку. Склочная и злобная, та ходила по дому с грацией беременного бегемота, который явно являлся ей родственником. Сиделка стала исполнять и роль моей няни, из-за чего я сильно страдал. Самое обидное, было, пожалуй, то, что эта, с позволения сказать, женщина, больше похожая на буфет, запрещала мне входить к Бетти в комнату, пускала только маму. А я чувствовал, что она не хочет сохранить покой больной, а говорит так из вредности. Я знал, что она меня ненавидит. Именно ненавидит, а не недолюбливает. Потом, к моему счастью, сиделка уволилась. Но все же я на нее за это разозлился. Она ведь уволилась до выздоровления Бетти. А все только из-за того, что я нечаянно сел ее несносной кошке на краешек хвоста. Даже не на краешек хвоста, а на гигантскую рыжую кисточку. Кошка страшно завопила, я даже испугался. Сиделка сразу примчалась, навесив на схожую с жирным блином физиономию испуганное выражение, и назвала меня невоспитанным, неотесанным чурбаном, который только и знает, что мучает животных. Обожаемую кошку она прижала к себе и стала говорить ей такие слова, как заботливый муж рыдающей жене на похоронах, но не как хозяйка слегка обиженной любимице. И дочкой называла, и сюсюкала. Отпустив на пол свою изнеженную «дочку», буфет женского пола дал мне оплеуху и вышел из комнаты. Затем тетя Лори сказала мне, что женщина уволилась. Перед этим она выбрасывала мусор в урну. Я радовался преимуществу. Правда, своевольная сиделка, если ее можно так называть, все рассказала взрослым, а те запретили мне выходить на улицу и пользоваться телефоном, да я и до этого не пользовался, а на улице я мог только кататься на велосипеде и общаться с очень давним и очень глупым другом Биллом. Я ждал чуда, какого угодно, лишь бы изменить повседневность.
Однажды ночью мне сильно захотелось есть, и я решил тайком взять с кухни бутерброд с джемом, который был оставлен для завтрака. Съев два бутерброда, я стал тихо пробираться в спальню. В темноте мне приходилось нашаривать путь, выставив, как зомби, руки вперед. Тогда я и в правду походил на мертвеца. Только не на зомби, а на призрака. Я был слишком худой и бледный для зомби. И белая ночная сорочка. Ну, если говорить прямо, мне практически никогда не покупали свои вещи. Я всегда донашивал старье сестер. Но Бетти часто тайком вязала мне одежду. У нее отлично получалось, кстати. К сожалению, сорочка досталась мне от Синди, а та вообще с ужасом смотрела на спицы. Так вот, застиранное одеяние, похожее на наволочку для подушки, стелилось за мной, как шлейф. В нем я на полу пути и запутался. С глухим ударом я грохнулся на кафель. Прямо носом. От боли я беззвучно вскрикнул, в рот залилась кровь. Я заткнул пальцами ноздри, сделалось неприятнее, но течь стало намного меньше. Я подавил стон. С трудом я сел сначала на колени, потом оперся на руки, потом и вовсе встал. Глаза привыкли к темноте, и я разглядел, что нахожусь возле комнаты Бетти. Искушение было сильнее боли и усталости, я слабо повернул ручку двери. Та поддалась, тихо скрипнув. Я вошел. Комната как комната, ничего не изменилось. Я зажег ночник и посмотрел на кровать. Затем подошел ближе. Бетти была закрыта одеялом с головой, но сразу было видно, что она такая же, щуплая и неухоженная, как некормленая неделю дворовая кошка. Я сбросил одеяло и обмер. Где же та Бетти, которую я знал всю жизнь? Вместо густых каштановых волос была жесткая пакля, лицо желтовато серое, сморщенное. Я потрогал запястье. Пульс был, но совсем слабый. Я начал звать Бетти, ворошил ее. Тяжелые коричневатые веки приподнялись. Под ними были белесые узкие глаза с крохотными зрачками. Ее сморщенная рука с трудом легла на мою ладонь. Рука была холодная, ужасная, как у старухи, но отвращения я не чувствовал. Скорее, жалость и отчаяние. Я тихонько сжал пальцы. Бетти попыталась улыбнуться, но у нее не хватило сил. Вдруг ее губы судорожно задрожали, она начала хватать ртом воздух. Я напряг слух. Послышался голос. Не звонкий и веселый, как колокольчик, а хриплый, прерывистый.
– Роберт… я пыталась… я почти смогла, но не совсем… теперь я не смогу, но ты сможешь все понять… помоги мне, пожалуйста!..
Я заревел. Заревел натурально.
– Не стоит плакать, Роберт. Стоит радоваться. Все могло бы быть намного хуже. Так что береги слезы – они пригодятся…
Лицо Бетти покрылось красными пятнами от напряжения. Потом краснота спала, кожа стала мертвенно бледной. Рука медленно разжалась. Губы остались приоткрытыми. Мои глаза наполнились слезами, я опять пощупал руку. Пульса не было совсем. Я упал на пол, у меня началась истерика, я задыхался. Потом потерял сознание. Очнулся я в постели. Вдруг стало так ужасно. Мне в первый раз было так больно. Как будто изнутри иголками протыкают. Именно изнутри, из души. Я опять заплакал, только тихо. Голоса совсем не было, как у немого. Горло совсем сухое. Задыхаясь, я взял с тумбочки стакан воды и начал пить большими глотками. Мне стало лучше, но иголки все еще протыкали меня. Я уткнулся забинтованным носом в мокрую подушку. Было такое ощущение, что хорошего больше никогда не будет. Все будет только плохо.
Похороны были такими же ужасными, как и мое настроение. Гроб был закрыт. Я отлично знаю, почему: кто увидел бы Бетти при смерти, тот бы сам окочурился. Шел проливной дождь. Мокрыми глазами я оглядел присутствующих. Синди притворно рыдала, дядя Жак, нахмурившись, смотрел, как под тягучую молитву могильщики закапывают гроб, тетя Лори смотрела в тарелку. Только мама даже не притворялась огорченной. Густо накрашенные глаза, слегка сощурившись, смотрели на могилу с ненавистью и презрением. Будто поймав мой взгляд, мама посмотрела на меня. Она никогда не смотрела на меня хотя бы, с симпатией, не то что с любовью. Но сейчас прямо пронизывала взглядом. Я опустил голову. Не из-за того, что испугался маминого взгляда, а чтобы никто не увидел, что я опять плачу…

– Эй, ты меня слышишь?! – уже надрываясь от злости, сжал кулаки дядя Жак. – В основном, когда людей поздравляют, они благодарят, а не смотрят в потолок, как умственно недоразвитые!
Никто не вступился за меня. Я опустил голову. Мне все равно незачем было смотреть на присутствующих. Я и так знал, что им все равно. Все молчали. Синди преспокойно ела бекон, несмотря на поздний час, мама пила кофе, тетя Лори просто сидела, обхватив худыми пальцами голову и глядя на меня со слащавой улыбкой. Я вышел из столовой и заперся в своей комнате. Моя комната находилась около чердака. Ничего хорошего. Не оклеенные обоями стены, ржавая кровать и наполненная до предела урна. Возле кровати тумбочка. Отличная картина. А! Еще ковра нет. Вот, в общем-то, и все. Слава богу, запоры есть. Если честно, я считал свою комнату самой уютной для себя. Здесь я был как в крепости. Можно уединиться, а никто даже не попробует войти к тебе. Я сел на кровать и покосился на урну. Переполнена. Это да. Я открыл ящик на тумбочке, достал оттуда пакетик чипсов и начал есть. Я был очень голоден, и чипсы быстро кончились. Не зная, куда деть пачку, я неохотно решил выйти в гостиную из своей «крепости». Я спустился по винтовой лестнице, все больше и больше понимая, что очень хочу назад, в свою комнату. Наконец дойдя до помойки, я кинул туда пустой пакетик. Вдруг я оцепенел. В урне лежала… кость! Я с ужасом поднял ее и осмотрел. Человеческая, вся в засохшей крови. Я бросил ее назад в урну. Сердце билось. Я отчетливо слышал свой пульс, неравномерный, слишком быстрый. В голове сверкнула безумная мысль, я опрометью кинулся наверх. Я поднялся по лестнице. Задыхаясь, сбавил скорость. Подошел к двери в комнату Бетти. Она была покрыта слоем пыли. Я нажал на ручку, напрягшись. К моему удивлению, дверь открылась. Все было как прежде. Как и в ту ночь. Я приступил к проверке своих догадок. Я перерыл все, что смог. Но ничего дельного не нашел. Теперь комната походила на поле битвы, но я не спешил прекратить поиски. Подойдя к комоду, я зажмурился и открыл ящик. Находка была совсем не страшной, правда, понимая происходящее, я с ужасом смотрел на то, что лишь слабо помогло Бетти прожить еще несколько дней. Коробка чеснока, вот что это было. Оставалось только ругать себя, как только сразу не догадался. Вдруг дверь скрипнула. Я сжал кость и в испуге обернулся. Это была тетя Лори. Ее глаза неестественно светились. Я вжался в стену. По спине побежали липкие мурашки. Тут появилась резкая вспышка, сопровождаемая грохотом, все тело пронзила ужасная боль. Я заслонился руками и застонал, в изнеможении упав на холодный паркет…

– Миссис Стикетт, вы не могли бы позвать Роберта? – неуверенно спросил Билл, переминаясь с ноги на ногу.
– Нет, прости, он уехал, и надолго. Кстати! Мы как раз ужинаем. Хочешь поесть с нами, Билл? Очень вкусно!