Пришла поделиться подарком.)))
Наш дорогой Опера подарил мне настоящую Рождественскую историю. Мне мало сказать, что безумно нравится, вернее будет - я совершенно счастлива.
Опера, ты - Настоящий Волшебник, большое тебе спасибо... за сбычу мечт. Вот.))

ПРИШЕДШИЙ С ХОЛОДА

Дверь «Кофе-Хауса» хлопнула, впуская в накуренное помещение кафе поток морозного воздуха и вихрь снежинок, которые немедленно упали на пол и растворились среди пятен покрывавшей кафель уличной грязи. Сидевшие на кожаных диванчиках ближе всего к двери девушки (совершенно одинаковые, хотя и не близнецы, за исключением свитеров – у одной он был белый, у второй розовый) недовольно поежились на холоде и бросили в сторону вошедшего молодого человека хмурые взгляды, ясно говорившие без слов, что он «Придурок!». Молодой человек праведного гнева подружек не заметил – он топал ногами на коврике, сбивая снег с подметок тяжелых «армейских» ботинок, и одновременно тряс головой: его темные волосы тоже были засыпаны снегом. Не оборачиваясь к залу, он стянул с себя черную кожаную куртку и повесил на вешалку у двери, а потом прошел к чудом не занятому столику у окна, на ходу вытягивая из кармана пачку сигарет. Откинувшись на неудобном стуле, он немедленно закурил и мрачно уставился в окно. Пальцы его свободной от сигареты руки барабанили по столу. Потом он оперся щекой на руку. Потом еще пару раз сменил положение – все так же хмуро глядя в окно. «Суетливый какой!» - подумали подружки в свитерах. Официантка, зевавшая у стойки, уныло вздохнула, предчувствуя трудного клиента – все ему будет казаться, что долго несут: и кофе, и счет, и сдачу… Но делать нечего – надо обсуживать.
Она подошла к молодому человеку с меню и прилагавшемуся к меню непременной кучей рекламных листовок.
Несмотря на внимательное созерцание окна, он словно заранее почувствовал ее приближение и обернулся к ней еще до того, как она успела заговорить. Посмотрев на нее снизу вверх, он сказал с быстрой улыбкой:
- Я готов заказать. Двойной капучино, пожалуйста. И побыстрее!
Официантке бы порадоваться своей проницательности – клиент и правда оказался торопливым. Но она, честно говоря, забыла о своей проницательности – у нее вообще все мысли из головы вылетели, когда она увидела его лицо.
Молодой человек был неправдоподобно, прямо-таки неприлично красив.
Бледное, с легким румянцем от мороза, тонкое лицо – с точеным носом, подвижным капризным ртом, черными бровями и невозможно синими глазами.
Официантка смотрела на него, разинув рот. Девушки на диване, тоже заметившие теперь внешность молодого человека, принесшего с собой холод и снег, пожалели о своем давешнем раздражении, синхронно закусили нижние губы и стрельнули друг в друга глазами – «Мой или твой? Эх, да как пойдет!» И слегка переменили позы, с тем чтобы каждая оказалась повернута к молодому человеку самой выгодной, с их точки зрения, стороной.
Жаль только, что молодой человек не обратил на них ни малейшего внимания. Он посмотрел на официантку, оценил ее оцепенение, и нетерпеливо поднял бровь:
- Вы заснули, девушка? Мне заказ повторить?
Официантка очнулась, и гневно потопала к стойке. Она была права, все-таки: даром что красавчик, а типчик все равно неприятный!
На это молодой человек тоже не обратил внимания. Он раздраженно вздохнул, глядя официантке вслед, и потянулся за зажигалкой. Защищая пламя от сквозняка (от стеклянной двери кафе нещадно тянуло, даже когда она была закрыта), он сложил ладонь чашкой, и, как это бывает с людьми в таких ситуациях, инстинктивно поднял еще раз глаза, обводя ими зал кафе.
И замер, глядя в темный, самый дальний от двери угол.
Там, на угловом диванчике, почти спрятанном от глаз за стойкой, сидела в одиночестве девушка. Перед ней стояла пепельница с кучей окурков, батарея кофейных чашек, и пара пустых бокалов от коктейлей. Ее темные вьющиеся волосы были в изрядном беспорядке – возможно потому, что она сидела, запустив в них руку, уныло опираясь на локоть. На черной водолазке виднелись следы пепла. Девушке, судя по всему, было глубоко наплевать на окружающий мир – он внушал ей тоску и печаль. По крайней мере в ее больших темных глазах стояла такая характерная для женщин влажность – не слезы, а готовность заплакать, знак того, что слезы вот-вот придут. Это было тем более странно, что ничего печального у нее перед глазами не было – она смотрела на экран телевизора, где показывали мультики про Тома и Джерри.
На молодого человека у окна она даже не посмотрела.
А вот он смотрел на нее во все свои синие глаза. Он не заметил, как официантка, все еще с обиженным видом, принесла ему заказанный кофе. Он закурил еще одну сигарету, и медленно выдохнул дым, откинувшись на стуле, не сводя глаз с расстроенной девушки в углу кафе.
Мысли в его голове неслись галопом.

Нет, нет, нет, нет!
Этого не может быть, потому что не может быть никогда. Как это может быть, и как это прикажете называть? Когда имеется две одинаковые девушки – это называется «двойник». А три – это что, «тройник» что ли? Не может быть, чтобы это была она. С какой стати ей быть здесь? Ей – или «им»? Одна из них дома, с братцем-праведником, мир им, счастье и пуховая постелька. Другая – бродит где-то, где ее обычно черти носят, и слава богу – от нее лучше быть подальше… Это ее «где-то» не может быть здесь – черти не могли принести ее СЮДА. Это совершенно исключено.
Но почему же тогда эти темные глаза кажутся такими знакомыми?
Ну, строго говоря, только глаза у них и похожи. У этой и волосы кудрявее, и щеки – будем откровенны – круглее. Она вообще – молодой человек незаметно повернул голову, стараясь рассмотреть скрытую столиком девушку получше, и кивнул своим мыслям… да, это вообще, скажем так, потолще. Но это в общем-то все равно – это даже красивее, щуплость красит не всех, и вообще, дамы разные нужны, дамы разные важны. И она, кажется, постарше – твои глаза способны разглядеть мелкие морщинки, которых у одной из тех, других нет еще просто в силу возраста, а у второй… У второй они разглажены навсегда ее… природой, вот так мы скажем. Такие симпатичные, живые человеческие морщинки. В смысле, у этой – которая здесь.
Ок, фигуры у них разные и волосы, и черты лица – конечно, у этой другие черты лица. Но глаза… У нее такие глаза, что не заметить их просто невозможно.
Или просто это ты такой дурак, что не можешь пройти мимо пары красивых грустных карих глаз?
Ну такой, ну дурак. Но как пройдешь мимо, если дама так одинока и так печальна?
Проклиная себя за дурость, ты внимательно смотришь на нее и внимательно слушаешь. Ее мобильный лежит на столе среди чашек, но она не проверяет его ежесекундно – значит, не ждет ни звонка, ни смс-ки. Уже хорошо. Они ничего и никого не ждет – просто грустит. Отчего она грустит?
Девушка подзывает официантку – эту дуру, которая разинула на тебя рот. Ты отчетливо слышишь, как она заказывает еще один алкогольный коктейль.
Нет, ну это совершенно никуда не годится, чтобы такая девушка пила одна – да еще в таком гнусном месте!
Повинуясь импульсу, ты встаешь, берешь свою кружку и свои сигареты, и идешь к ней, игнорируя двух дивах, которые давно стреляют в тебя глазками и теперь встрепенулись с надеждой, что ты идешь к ним. Обломитесь, миллионы! Ты никогда – от слова «совсем» - не делаешь того, что люди от тебя ждут и на что они надеются.
Ты сам себе господин.
Ты просто любишь девушек с такими вот темными глазами. Ну и что такого? С кем не бывает?
Девушка с углового диванчика смотрит на тебя, как баран на новые ворота. Но не потому, что ты поразил ее своей неземной красотой. Она просто не понимает, откуда ты взялся и что тебе нужно.
Секунду-другую она взирает на тебя в безмолвии, а потом говорит слегка заплетающимся языком:
- Просто вы день перепутали. Улицу, город, и век!..
- Чего? – Это простое и краткое слово полностью выражает твое недоумение. Ты понятия не имеешь, о чем она говорит.
Она делает усталое лицо и неопределенно машет рукой:
- Ну песня такая есть. Старая. У Окуджавы. Там к мужику приходит прекрасная дама, а он очень удивлен, и говорит ей, что она все перепутала.
Ты облегченно вздыхаешь – на секунду тебе показалось, что темноглазая девушка что-то многовато о тебе знает, а это было бы уж и вовсе необъяснимо. На твоих губах появляется победоносная улыбка:
- Ничего я не перепутал. Вовсе даже вся жизнь моя была залогом свиданья верного с тобой! – Выкуси, темноглазая – ты тоже кое-что знаешь из русской классики! Ты улыбаешься шире, и киваешь в сторону ее диванчика: - Можно сесть?
Она окидывает тебя равнодушным взглядом:
- Да на здоровье. Вот только зачем?
Ты удивленно поднимаешь брови:
- Как зачем? Знакомиться будем.
Она вздыхает:
- Вот я и спрашиваю – зачем?
- А зачем люди знакомятся?
Она смотрит на тебя чуть внимательнее, чем раньше, и на губах у нее на секунду появляется очень грустная улыбка. А потом она берет себя в руки и говорит тебе шутливо-назидательным тоном, грозя пальчиком:
- Иногда, в одном случае из миллиона, люди знакомятся потому, что их поразила на месте огромная и вечная любовь. Это явно не наш случай. Во всех остальных случаях они знакомятся от скуки. И вот я и спрашиваю – зачем? Скучно тебе? Вон там сидят ближе к двери две прекрасные девушки – они очень хотят знакомиться, аж из штанов выпрыгивают. С ними будет весело. А со мной – скучно. Я скучная старая тетка, вот…
В твоей душе вскипает праведный гнев. И чего она на себя наговаривает? Во-первых, не старая – максимум лет тридцать. Во-вторых – не скучная: за пять минут огорошила тебя несколькими разными способами. В-третьих… ТЕТКА? Это она-то тетка! С такими глазами люди тетками не становятся.
Ты, однако, не успеваешь ничего ответить, потому что у твоего локтя снова появляется официантка – от ее взгляда не ускользнуло интересное развитие событий (в самом деле, часто ли в московских кафе молодые люди невозможной красоты пересаживаются к одиноким женщинам со смазанной тушью и пеплом на водолазке?), и пришла спросить, не нужно ли вам чего-нибудь.
Темноглазая уже открывает рот, чтобы заказать еще выпивки. Но ты ее опережаешь. Глядя официантке в глаза, ты говоришь твердо:
- Ничего. Счет, пожалуйста. Мы уходим.
Официантка с сомнением смотрит на количество посуды на столе твоей новой знакомой, и переспрашивает:
- Общий, что ли?
- Естественно. – Твой голос звучит холодно. Что ж это за люди такие, если думают, что ты позволишь даме платить за себя?
Официантка удаляется за счетом, а темноглазая смотрит на тебя с крайним возмущением:
- Раз – с какой стати ты решил за меня платить? Два – почему ты решил, что я ухожу? Три – что это за «мы»? Чего ты вообще привязался?
Ты пожимаешь плечами и выдаешь одну из своих фирменных самонадеянных улыбок – по опыту известно, что мальчишеская самоуверенность часто тебя спасает:
- Решил, потому что мальчик всегда платит за девочку, если пытается познакомиться. Уходим мы потому, что хватить тебе сидеть в этой дыре и завидовать всяким крашеным дурам. А «мы» – потому что вот взял и привязался.
Она хмуро смотрит на твою улыбающуюся физиономию:
- И вовсе я им не завидую. – Она смущенно опускает глаза, а когда поднимает их, ты первый раз видишь в них искру веселья, и это доставляет тебе неимоверную радость. Она продоложает хитро: - Чего мне им завидовать? Подошел-то ты ко мне!
Ты встаешь, чтобы помочь ей натянуть пальто – черное и несколько помявшееся, оно лежит рядом с ней тут же, на диванчике, и говоришь, повторяя ее недавний назидательный жест с пальчиком:
- Вот! Правильный настрой. Так держать!
Она хихикает, и берет сумку, на ходу засовывая в нее свои сигареты и телефон. Ты забираешь с вешалки свою куртку, стоя принимаешь у официантки счет, и бросив один взгляд на цифру в конце, вкладываешь в папочку две крупных купюры.
- Сдачи не надо.
Официантка улыбается и смотрит вам вслед. Ты слышишь, как она хмыкает: «Ни фига се!» Вот и отлично – пусть наперед не думает о клиентах плохо только от того, что они просят кофе принести побыстрее.
Девушки на диванчике провожают вас взглядами такими злобными, что могут спину прожечь. Ты не можешь удержаться, чтобы не обернуться с порога и не показать им язык. Наградой тебе служат их остолбенелые лица.
У тебя невозможно, замечательно хорошее настроение! Не верится, что полчаса назад ты вошел в это кафе мрачнее тучи и ненавидел весь мир. Он теперь так далеко от тебя, этот «весь мир» и все в нем – и твой любимый, но слишком правильный брат, и те две девушки, что все никак не дают тебе покоя, как бы далеко от них ты ни оказался… С тобой рядом сейчас другая девушка – ты заметил ее из-за сходства с ними, но теперь она нравится тебе именно потому, что совершенно другая.
А на улице идет снег, и все сверкает и искрится, и снежинки пляшут в свете фонарей, и ложатся на темные волосы твоей спутницы, и на твои, наверное, тоже, но ты не обращаешь на это внимания – ты смотришь на нее, и тебе хочется улыбаться.
Она тоже смотрит на тебя, искоса, все с тем же хитрым и немного обескураженным выражением лица, что и в кафе, когда наконец развеселилась. Смотрит, и слегка качает головой, словно спрашивая себя – «Что ты творишь, женщина?» Потом ты слышишь ее голос – очень приятный, немного грудной голос:
- Куда МЫ идем-то, кстати?
Об этом ты, кстати, не подумал. Но это не беда – быстрота реакции всегда была твоим сильным местом. Ты окидываешь взглядом окрестности – вы на Большой Дмитровке, и ты знаешь тут рядом отличный ночной клуб, которым владеет твой приятель, известный московский модельер. Ты подхватываешь ее под локоть:
- Танцевать!
Она останавливается посреди заснеженного тротуара:
- С ума сошел, что ли? Ты видел как я одета? Какие танцы!
Ты смотришь ей в глаза – никакого принуждения и убеждения, просто внимательный взгляд – внимательный и серьезный. Ты хочешь, чтобы она разглядела тебя как следует.
- Медленные.
Твое лицо отражается в ее темных глазах – ты ясно видишь свои черты, и поражаешься тому, какой у тебя, оказывается, сосредоточенный и возволнованный вид. Как будто от того, как она отреагирует, зависит что-то важное в твоей жизни.
Может, это и правда так?
Секунду она хранит молчание, а потом повторяет за тобой:
- Медленные, значит… Ну ладно. А как зовут-то тебя, если уж пошла такая пьянка?
Ты все еще увлечен ее взглядом, и наверное поэтому с твоего языка срывается, непрошенным, твое настоящее имя – имя, которое в этой стране кажется по меньшей мере странным.
- Дейм… Дима. Дима меня зовут.
Уф! Вовремя остановился.
И тут она неожиданно заливается смехом, и даже отворачивается от тебя, прикрывая лицо рукой в черной шерстяной перчатке:
- Димон! Нет, ну признайся, ты хотел сказать «Димон»! - Ты стоишь озадаченный, а она все хохочет, недоверчиво качая головой: - Димон! Послал же мне господь гопника!.. – Отсмеявшись, она уже сама решительно берет тебя под руку, и говорит весело: - Ну пойдем танцевать твои медленные танцы, Димон…
Вообще-то, следовало на нее рассердиться. Но ты почему-то чувствуешь, что рассердиться на нее тебе сейчас совершенно невозможно.
Клуб, в который ты приводишь ее, хорош тем, что в нем не слишком много народа. Потому что ты хочешь не только потанцевать с ней, но и поговорить. Ну и напоить чем-нибудь вкусным. И самому выпить.
И вы танцуете – после того, как ты на грань гипноза становишься, чтобы уговорить ее выйти на танцпол. И вы пьете – это она делает с удовольствием. И вы разговариваете – она говорит тем охотнее, чем больше вы пьете.
Ей и правда тридцать. Она работает графическим дизайнером, и ей это немножко скучно. Она разведена. У нее есть сын-школьник – сейчас, в новогодние каникулы, бывший муж уехал с ним в дом отдыха. Так они договорились – она проводит с мальчиком лето, а муж – все остальные школьные каникулы. У нее хорошие отношения с бывшим мужем, дружеские – он неплохой человек, совсем. И она ни за какие коврижки не хотела бы быть за ним замужем – все еще. Расстались по взаимному согласию, потому что он зануда! Но только тоскливо иногда ужасно. Особенно в праздники. Очень трудно в праздники быть одинокой женщиной тридцати лет. Тебе, юнцу желторотому, этого не понять.
И ты смотришь в ее прекрасные темные глаза, и говоришь ей искренне – если бы она знала, КАК искренне:
- Ты удивишься, но что такое одиночество, я как раз знаю прекрасно.
Она иронически приподнимает брови – у нее красивые черные брови. И ты, чтобы согнать с ее лица это недоверчивое выражение, рассказываешь ей свою историю. С купюрами, естественно – без купюр было бы странно. Ты просто объясняешь, что у тебя есть брат, и что когда-то вы любили одну и ту же девушку. И тебе казалось, что вы были равными соперниками, но потом жизнь показала тебе, довольно ясно, что на самом деле она любила его, а не тебя. И она так и любит его – хотя и к тебе добра (в этом месте ты несколько смешиваешь двух разных девушек, которые предпочли тебе твоего брата – но что вы хотите-то, после стольких коктейлей?). И ты никогда, никогда не находил себе нигде в мире ни одной по-настоящему родной души. Никого, кто любил бы тебя просто так – за то, что ты есть.
Ей тебя жалко. Тебе и самому себя жалко.
Тебе ужасно хочется ее поцеловать. Но ты останавливаешь себя – потому что это нечестно, целовать ее теперь, когда она так расстроена, и так уязвима, и вдобавок столько выпила. Но она все смотрит и смотрит тебе в глаза – а ты тоже выпил немало… И ты теряешься в темных глубинах ее зрачков – как будто это она тебя гипнотизирует, какое это странное чувство, ты кажется никогда такого не испытывал. Тебе кажется, что в мире ничего нет, кроме темных глаз этой прекрасной русской девушки – кроме ее тепла, которое ты так ясно ощущаешь через водолазку – кроме мягких округлостей ее тела, которого она почему-то стесняется – кроме ее запаха, в котором так забавно и вкусно смешались аромат каких-то цветочных духов, сигаретного дыма, коктейля ром-кола, и конечно аромат ее крови – на который ты, само собой, обращаешь внимание, но лишь на периферии своего сознания.
Ты настолько потерялся в ее глазах, что не имеешь сил отстраниться, когда посреди медленного танца она вдруг целует тебя сама.
Странное это дело, когда девушка целует тебя так спокойно и ласково – без подколок, без агрессии, без уговоров и без гипноза. Без всякой драмы – просто целует и все. Потому что ты ей нравишься.
И мысль о том, что нравиться в тебе особенно нечему, что не такой уж ты хороший, чтобы нравиться такой прекрасной девушке, хочется запихнуть далеко-далеко, на самые задворки мозга. Не хочется портить такой волшебный миг самоанализом.
И ты не портишь. Ты целуешь ее в ответ.
И на короткую секунду ночь, среди которой ты живешь, кажется ясным днем, и ты совершенно счастлив. В эту секунду ты вспоминаешь вдруг, каково это – быть человеком. Обычным парнем, который познакомился с красивой девушкой, и она подарила тебе поцелуй.
Это короткая секунда, и когда она проходит, ты снова погружаешься в холод и мрак.
Надо же, как странно… Как странно понимать, до какой степени тебе этого недоставало. Недоставало этого тепла и света. Этой… нормальности.
Твоя темноглазая спутница очень устала – это неудивительно, ты в общем сам ее укатал этими танцами, и этими разговорами. Она, кажется, засыпает на ходу.
Вы выходите из клуба, и ты находишь такси. Она называет свой адрес. Вы долго едете по ночной Москве – она живет в районе Сокола, не так чтобы далеко, но и не слишком близко.
В такси ее голова лежит на твоем плече.
Так доверчиво с ее стороны. И так, на самом деле, неправильно.
Естественно, ты провожаешь ее до квартиры – всякий нормальный человек сделал бы это. Она живет на последнем, пятом этаже приятного «сталинского» кирпичного дома. Перед обтянутой коленкором дверью в квартиру она долго возится с сумкой, ища ключи.
Отперев, наконец, дверь она оборачивается к тебе и спрашивает неуверенно – смелость, которая заставила ее поцеловать тебя там, в клубе, куда-то улетучилась, и это тоже очень понятно:
- Зайдешь?..
Вот прямо сейчас у тебя есть выбор – есть возможность показать, самому себе, что ты хороший. Она пригласила тебя в дом. Если ты не войдешь сейчас, ты больше никогда не сможешь войти… Но ты не готов пока быть хорошим. Ты не можешь расстаться с ней вот так, у ее порога. Нет еще… Не так скоро. Не прямо сейчас!
- Да.
Она улыбается, и проходит вперед тебя в темную прихожую.
Ты делаешь шаг за ней. Нога легко преодолевает невидимую преграду – ее порог.
Как это всегда бывает в таких случаях, в квартире вы оба сразу чувствуете себя растерянными и неуверенными. Любое действие кажется слишком смелым – или глупым. Продолжить целоваться, вроде бы, слишком самонадеянно. Начать пить чай – нелепо.
Ты принимаешь решение за нее. Ты просто подхватываешь ее на руки – толстая она, как же – в твоих руках она вообще как пушинка! – и несешь в глубину квартиры, в спальню.
Но, пока ты несешь ее – ее голова снова доверчиво прильнула к твоему плечу – ты видишь вокруг себя много разных вещей. Ты видишь детские вещи – игрушки и учебники. Ты видишь фотографию улыбающегося мальчика на полке книжного шкафа. Ты видишь полки с двд-дисками, женские журналы, один раскрыт на фотографии какого-то нынешнего смазливого молодого актера. Ты видишь полочку с ароматическими свечами, какие-то расчески, заколки, косметику… Ты видишь тысячи примет обычной, нормальной человеческой жизни. Жизни счастливой и благополучной.
Даже несмотря на то, что сегодня вечером ей было грустно и одиноко, на самом деле у нее есть жизнь. Нормальная жизнь. Хорошая жизнь.
Имеешь ли ты право вторгаться в ее жизнь – приносить в нее мрак и опасности, холод и страх, с которыми связано твое существование? Это сейчас ты хороший, мирный, и похож на человека. Но ты лучше других знаешь, что это не всегда будет так. Ты не всегда будешь хорошим. Ей нужен кто-то, это верно… Но ей нужен хороший ЧЕЛОВЕК.
А ты – не человек.
И, как бы тебе этого ни хотелось, ты не станешь вносить в ее жизнь все то, что представляет собой твое существование.
Хоть в чем-то ты будешь лучше своего идеального, правильного брата. Он не удержался – он полюбил хорошую девушку, и отравил ее жизнь своей. Внес в ее жизнь тьму, которой окружен.
Ты так не сделаешь. Ты будешь сильнее.
Ты сажаешь ее на кровать, и становишься на колени – так, чтобы ее лицо оказалось на уровне твоего. Ты смотришь на нее пристально – глаза в глаза:
- Послушай меня – очень внимательно. Ты – самая красивая и обаятельная девушка на свете. У тебя самая лучшая в мире фигура, и волшебные волосы, и в твоих глазах можно утонуть – как я утонул сегодня. Ты умная. Ты веселая. Ты добрая. Ты заслуживаешь большого счастья, и оно придет к тебе – только люби себя, по-настоящему, и не отталкивай его, когда оно постучится в дверь. Ты прекрасна – во всем. Всегда помни об этом. – Она смотрит на тебя, улыбаясь. И ты знаешь, что каждое твое слово намертво впечатывается в ее сознание – уж ты об этом позаботился… Она верит тебе и, поскольку она верит тебе, все в ее жизни будет так, как ты ей обещаешь.
Очень трудно сказать до конца то, что ты должен сказать – но ты должен. На секунду ты отводишь взгляд, и прижимаешь ее к себе, и целуешь в лоб. Как приятно пахнут ее волосы! Как хочется счастья… Как больно делать то, что должно.
Ты снова ловишь ее взгляд и повторяешь:
- Ты прекрасна, и ты будешь счастлива. Всегда помни об этом. А меня – забудь.
Она даже не удивляется твоим словам – ты ведь убедил ее…
Секунда – и ты уже за пределами комнаты – стоишь тихо в коридоре и наблюдаешь за тем, как она с довольной, счастливой и спокойной улыбкой откидывается на кровати. Она очень устала, и хочет спать. Но у нее прекрасное настроение – и такое же будет утром, когда она проснется. Она не будет знать, почему ей кажется, что вчерашний вечер прошел прекрасно, почему она уверена, что все в ее жизни отлично, и отчего так светятся ее глаза.
Она забудет тебя – уже забыла. И это очень хорошо. Это правильно!
Ты покидаешь ее квартиру, бесшумно закрывая за собой дверь. Ты выходишь во двор, и долго сидишь на качелях на детской площадке под ее окнами. Тут она, наверное, гуляет со своим сыном. Хороший мальчишка – даже по фотографиям видно.
Ты представляешь себе, как она идет по этому двору – в разное время года, не только под мягким белым снегом, как сейчас, но и летом, в платье в цветочек, и осенью – среди золотых листьев, с непослушным, выворачивающимся от ветра зонтом. Ты представляешь себе, как ветер треплет ее волосы, и как смеются над этими злоключениями ее прекрасные темные глаза. Ты представляешь это так ясно, словно и правда видел своими глазами. И тебе ужасно больно – так больно, как никогда в жизни. Словно ты потерял что-то невероятно важное. Словно ты потерял часть себя…
Ты сидишь на качелях, и на твои темные волосы падает снег.
Тебе очень жалко себя. Ты понимаешь брата, как никогда раньше не понимал. Это так трудно – отказаться от счастья, когда оно рядом, когда оно смотрит на тебя огромными карими глазами, и улыбается. Но ты должен – должен отказаться. Ради себя – чтобы уважать себя хоть немного. Ради нее. У нее должна быть правильная, настоящая, хорошая жизнь – жизнь, приметами которой уже сейчас наполнена ее квартира.
Ты сидишь под снегом, не чувствуя холода, и представляешь, как она спит там сейчас, наверху, в своей кровати со смешными простынями в полоску. Ты представляешь себе ее комнату во всех подробностях – ты запомнил их навсегда, хотя видел всего минуту… Книги, журналы, туалетный столик. И на нем… На нем…
Сердце твое холодеет и проваливается в пятки, когда ты вспоминаешь флакон духов, стоящий на ее туалетном столике. И в эту же секунду твое сознание, прежде затуманенное ее нежным взглядом, определяет, наконец, тот цветочный запах, который витал в ее волосах.
Вербена.
У нее духи с вербеной.
Она подушилась ими сегодня.
Она не восприняла ни одного слова из твоей благородной самоотверженной речи. На нее не подействовало твое убеждение.
Идиот!
Думал, что оставил ее спокойной и счастливой. А на самом деле она чувствует себя брошенной… О Господи! Пожертвовал он, видите ли, собой! Кретин несчастный – хотел утереть нос брату, и обидел женщину, бросив ее у постели… Единственную женщину, которая для тебя дорога – и которой понравился, по-настоящему, ты!..
У тебя еще есть шанс все исправить. Ты еще можешь что-то сделать. Теперь ты просто ДОЛЖЕН вернуться. И ничего, что для этого придется взломать дверной замок.
В конце концов, тебя же пригласили в дом.
Ты взлетаешь по лестнице за пару секунд, и по возможности тихо входишь в квартиру. Ты стоишь на пороге спальни, прислушиваясь. Что с ней происходит? Она спит? Что это за звук раздается с кровати? Она плачет?
Нет. Она смеется.
Смеется, и говорит смущенно:
- Прости меня ради бога – я, кажется, заснула… Позор какой – заснуть в объятьях такого парня, да еще когда он стоит на коленях у твоей кровати.
Ты с облегчением переводишь дыхание, и отвечаешь:
- Ничего страшного. Я пока тут осмотрелся.
Она улыбается в темноте:
- Странно, что ты не сбежал отсюда.
Ты делаешь шаг к кровати, и снова опускаешься на колени – так, чтобы видеть ее лицо, ее прекрасные темные глаза. И говоришь:
- Не хочется мне от тебя сбегать.
Она протягивает к тебе руку, и зарывается пальцами в мокрые от снега волосы, и поднимает удивленно бровь:
- Ты где промок-то?
- На балкон выходил. Покурить. – Как ты быстро нашелся! Молодец…
Она притягивает тебя к себе, и перед тем, как поцеловать, говорит:
- Добро пожаловать в страну свободы, Димон. В моей квартире можно курить.
Плевать на брата. Плевать на то, что правильно и хорошо. Иногда хорошо и правильно просто быть самим собой. Быть счастливым.
Ты целуешь ее, и шепчешь ей в губы:
- Не Димон. Деймон. Меня зовут Деймон. Знаю, имя странное. Но я вообще необычный парень…