Сижу довольная и счастливая, получив шикарный подарок от друга. И не могу не поделиться им.:)Хочу скзать, что получила именно то, что хотела. Получила то, что мне не хватало в саге Мейер... как воздуха.:)

Мне ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ нравится мой подарок. Благодаря талантам друга теперь и я могу прочувствовать что такое близкие отношения между человеком и вампиром. Сбылась мечта!) Тем более, что все это описано с точки зрения Эдварда.) Опера, спасибо тебе еще раз.

Внесу предупреждения: рейтинг текста очень высок!!! Как шуточно сказал автор - НЦ - 109 (герой наш старый подросток))).:) Так что, детям читать нельзя!

И наконец, вот он.Автор - Опера.

ОБЕЩАНИЕ

 Я слушаю ее сердце.

И я знаю, что с ней происходит.

Она боится.

Я стою в тени деревьев у самой кромки воды. Песок под моими босыми ступнями белый – белее моей кожи, и мягкий, и теплый даже теперь, посреди ночи. Я слышу множество звуков – гул океана, плеск ближайшей волны, шелест ветра в пальмовых листьях, шуршание крыльев ночных птиц – и не только птиц, я слышу даже мотыльков. Но все эти звуки не могут отвлечь меня от одного, самого главного в моей жизни звука – биения ее сердца. Между нами минимум пятьдесят метров: пляж, пальмовая рощица, и стены дома. Но я все равно слышу, как оно бьется, ее сердце. И его лихорадочный, неровный ритм яснее всяких слов говорит мне о том, что ей страшно.

Кроме этого убыстренного стука, есть и другие признаки. Время он времени она шумно вздыхает – старается успокоиться. Пару раз я слышал короткий, сердитый маленький стон, и словно воочию видел, как она, сидя на полу, собирается в комочек и опускает голову на поджатые колени, будто борясь с тошнотой: она всегда поступает так, когда сердится на себя и укоряет за слабость. Я слышал, как она принимала душ, и слышал, как она бормотала себе под нос – «Белла, какая же ты дура!» Но это не помогло: выйдя из душа, она снова остановилась. Снова замерла. И ее сердце продолжает трепетать.

Она остается в своей – нашей? – комнате долго. Но я не буду – и не хочу – ее торопить. Она имеет полное право бояться меня – она должна бояться меня, и я уже много месяцев – почти два года – все жду, когда же она наконец испугается. Вот, дождался... Но почему-то не радуюсь. И не только потому, что на самом деле никогда не хотел, чтобы она меня боялась... вернее, хотел бы, чтобы у нее не было причин меня бояться. Не только потому, что мне, эгоистичному и слабому существу, хочется, чтобы она быстрее оказалась рядом со мной, – теперь, когда у меня есть хоть какое-то, пусть формальное, право сказать самому себе, что она может быть моей – совершенно и полностью принадлежать мне, не только духом, но и телом – хотя я и не знаю, что для нее хуже, отдаться мне духом или телом. Нет, я не радуюсь не только из-за своего вечного эгоизма – эгоист во мне хочет, чтобы она не боялась вовсе, и я получил бы все, чего жажду.

Нет, не из-за этого я не чувствую радости.

Я не рад тому, что она боится и медлит, потому что мне вообще не до радостей. Я сам боюсь… Я знаю, что еще немного времени – слишком мало времени! – и она победит страх, и выйдет ко мне. Она всегда побеждает страх передо мной. И думает, бедняжка, что я его даже не замечаю... Сколько бы она ни пробыла там, в нашей белоснежной спальне, этого все равно будет мало. Она все равно выйдет ко мне слишком скоро. Я слишком скоро окажусь лицом к лицу с самым тягостным испытанием моей жизни... И с самым большим соблазном. Она скоро приведет нервы в порядок – я слышу ее решительный вздох, и слышу, что сердце ее бьется уже ровнее. Она уже почти спокойна.

Но я еще не успокоился! Мне нужно больше времени. Я все еще боюсь – панически боюсь – того, что мы должны сделать.

Да, должны. И бесполезно говорить себе, что никто в этом деле никому ничего не должен. Мы должны, потому что я должен. Я ей обещал.

И я должен исполнить обещание – чего бы мне это ни стоило.

Я слышу, как она встает, наконец, с пола. Слышу ее шаги – она направляется к дверям, ведущим на пляж. Ко мне. Сейчас – уже через несколько секунд – она будет здесь.

А я даже отдаленно не представляю себе, что буду делать!

Я обещал.

Обещал... Идиот! Идиот, который не может ей ни в чем отказать. Идиот, который не послушался голоса разума – в который уж раз! – потому что она меня попросила о чем-то. А еще потому, что на самом деле тоже хочу узнать, как это будет... как это может быть. Потому что мне тоже хочется знать, каково это – любить ее теплой, хрупкой. Живой.

Зачем только я расспрашивал своих братьев и своего отца, чего мне ждать? То, что они мне сказали, было полезно – разумно – скучно. То, что они при этом подумали – те образы, что возникали в их головах при слове «секс», и что они никак не могли контролировать... Они были красноречивее слов. Я еще не скоро смогу спокойно смотреть в глаза Розали, Элис и особенно Эсме... Если бы я мог краснеть, я бы точно каждый раз при взгляде на них становился пунцовым. Потому что каждый из них – и Эммет, и Джаспер, и Карлайл – угостили меня в высшей степени наглядной картинкой того, «чего мне ждать». Годы осторожности, когда я из деликатности не заглядывал в их сознание, пока они были наедине со своими женщинами, пошли прахом. Я получил полную меру всего, от чего отворачивался раньше – все мысли, все чувства, все ощущения! И каждый раз, возбуждаясь вместе с ними и одновременно сгорая от неловкости, я понимал, что все это зря – бесполезно. Это ничем мне не поможет.

Они вспоминали, и переживали в ненужных подробностях, свою страсть к холодным, неуязвимым телам. Телам с гладкой белоснежной кожей. Телам с молчащими сердцами. Телам, мягким для их прикосновений – но все равно твердым, как камень. И я понимал, что для меня все будет по-другому. Тело, которое люблю я – тело, которое заполняет все мои мысли... Оно другое. Горячее – на самом деле горячее. Податливое. И в нем бежит кровь. Оно реагирует на каждое мое прикосновение каким-то мелким, но существенным изменением. Быстрее бьется сердце. Розовеют щеки. Меняется запах... Если бы Белла знала, как сильно меняется ее запах, когда она отвечает на мои поцелуи. Насколько острее он становится. И какая кровавая и сладкая пелена застилает от этого мой рассудок. Если бы она знала – если бы понимала, как неразрывно связаны во мне эти две страсти – как неизбежно один голод порождает другой... О, тогда бы она не обижалась на то, что я порой так резко отстраняюсь от нее. Не потому, что все еще опасен для нее – нет, давно уже нет, я никогда ее не убью, я физически не смогу этого сделать. Проблема не в том, что я не могу контролировать себя... Проблема в том, что этот запах все равно будит во мне жажду, а жажда у моего племени всегда превращается в страсть, и разделить их невозможно. Это страшное ощущение – и самое сильное из тех, что мне приходилось переживать, физически. И я люблю это ощущение. Люблю, когда у меня темнеет в глазах от ее близости. Люблю чувствовать, как в ответ на ее короткий вздох, на прикосновение ее губ к моей коже мой рот наполняется ядом. Я мазохист, конечно – я всегда это говорил. Это сладкая, сладкая пытка – прикасаться к горячим губам, слышать прерывистые вздохи, видеть, как она краснеет, чувствовать, как быстрее бежит ее кровь, и глотать свой яд...

И именно этого я хочу. Я не хочу повторения того, что видел в мыслях своего отца и братьев. Я не хочу любить вампира. Я полюбил Беллу человеком. Я люблю человека. И хочу человека...

Отлично!.. Эрекция – это то, чего мне сейчас недоставало. Дивная картина – невеста волнуется, паникует, а муж встречает ее посреди пляжа, демонстрируя полную готовность... к тому, к чему ни она, и я на самом деле еще не готовы. Потому что дело же не только в том, что я вампир и опасен для нее, хотя – видит бог! – одного этого достаточно. Но этого мало, и все равно она об этом не думает. Она волнуется потому, что она девочка – юная, невинная. Девственная... Яда на моем языке она не увидит. Но эта непристойность... Этого ей видеть не надо. Еще не теперь.

Что же делать-то?!

И зачем я только разделся? Ничего нет глупее, чем стоять тут голым и возбужденным. И думать, как я ее напугаю... Еще больше.

У меня есть только один выход хоть как-то это все скрыть, чтобы не шокировать ее.

На то, чтобы ринуться в воду, нырнуть, выплыть, и встать по пояс в темной теплой воде, у меня уходит едва ли доля секунды. Белла еще даже не дошла до дверей спальни. У меня есть время принять спокойную позу – отвернуться от дома, будто я и вовсе забыл о том, что она там, и уставиться на луну... Да, так будет хорошо. Я стою неподвижно, и дышу ровно. Ничто в моей позе не выдает моего состояния. Теперь надо бы на самом деле отдышаться. И сглотнуть яд. Хорошо... Почти все хорошо.

А особенно хорошо, что она не может под водой видеть, что творится с моим телом. Я не хочу пугать ее... ничем. Она говорит, что любит меня. Она ведет себя так, как будто любит меня. Она стала моей женой. Но я не могу прочесть ее мысли – я не знаю, что и как она чувствует – что означает для нее, человека, слово «любовь». Люди так легко бросаются этим словом – они говорят «я люблю этот фильм», «люблю синий цвет», «люблю пиццу», «люблю осень»... «Люблю тебя». Я знаю, что я имею в виду, когда говорю о любви. Но знать этого о Белле я не могу. И как, не зная, я могу поверить в то, что ее «любовь» означает все то же самое, что моя? Я не могу поверить в то, что меня можно любить. Не потому, что я монстр, живущий на живой крови – не только поэтому. Есть и более простые, физиологические вещи. Как она может любить то, что настолько отлично от нее? Тело, настолько на нее не похожее – холодное, твердое... Мертвое?

Как я могу быть уверен, что физическая реальность моей страсти к ней – видимое доказательство этой страсти – не оттолкнут ее, не внушат отвращения? Поведение моего тела даже меня слегка шокирует. И пугает. Откуда в мертвеце... Да, назовем вещи своими именами – я ведь и правда мертвец... Откуда в мертвеце эта стихийная, почти животная страсть?

Я должен бы надеяться, что все это оттолкнет ее – это было бы безопаснее для нее. Но я не хочу, чтобы оттолкнуло – потому что хочу... хочу ее. Человека.

Ну вот – она и пришла. Я слышу ее ровное дыхание. Слышу, как мягко ступают по песку ее босые ступни. Слышу легкое шуршание ткани – что это она делает, интересно? Слышу, как бьется сердце – все еще учащенно, и это нормально для взволнованной невесты. Но без прежних панических скачков.

Очень быстро – так, что она наверняка не заметила моего движения – я поворачиваю голову, чтобы взглянуть на нее.

О господи... Прощайте, все мои попытки успокоиться.

Вот, значит, что это было за шуршание... Она сбрасывала полотенце.

Она стоит там, на берегу, нагая, ярко освещенная лунным светом.

И я наконец вижу все то, что тысячи раз представлял, когда убегал в лес, подальше от нее и от своей семьи, и прятался в тени, чтобы бесконечно смаковать ее запах, оставшийся на моей одежде, и фантазировать о том, что скрывает ее одежда, и доводить себя до безумия, и давать себе свободу, как... Ну как обычный подросток. Я же подросток, черт подери. Зеленый, неопытный юнец – пусть и ста с лишним лет от роду.

А теперь я вижу Беллу, и понимаю, что воображение у меня слабовато.

Я не представлял себе, насколько она прекрасна.

Хрупкая, бледная, тоненькая... Талия, на которой я могу сомкнуть пальцы. Нежные, маленькие груди – я мог бы, наверное, целиком взять одну из них в рот, если бы когда-нибудь рискнул... осмелился... А мне так этого хочется! Тонкие щиколотки – сколько раз я смотрел на них, пока она спала, сколько раз мечтал прижаться губами к подъему ее стопы? Тонкие руки – ее пальцы слегка дрожат. Руки опущены вдоль бедер... Ее бедра. Треугольник темных волос между ними...

Все это, и ее запах – многократно усиленный, потому что она возбуждена.

Мое горло полыхает огнем.

Нет, я точно мазохист. Ну кто еще будет сходить с ума от возбуждения, если ему в глотку зальют расплавленный металл?

Мне остается только сдерживать свою дрожь, дышать глубже, и смотреть на луну.

Она вошла в воду – запах, кстати, от этого становится только сильнее. Она медленно идет ко мне – я чувствую колебание волн. И слушаю, слушаю ее сердце.

А потом ее горячая ладонь касается моей руки над поверхностью воды. Она тоже смотрит на луну, и говорит:

- Это прекрасно.

Я не смотрю на нее. Я еще не готов. Если я сейчас на нее посмотрю, я наделаю глупостей. Я слишком возбужден.

Я отвечаю, не отводя глаз от ночного неба:

- Ну да... нормально.

Я поворачиваюсь к ней, наконец. Крохотные волны, вызванные моим движением, бегут от меня к ней, и с едва слышным плеском разбиваются о ее кожу. Я знаю, что мне делать, чтобы не потерять голову от желания прямо здесь и сейчас...

Я должен просто смотреть ей в глаза.

Ее темные, нежные глаза – зрачки расширены от желания, и взгляд слегка затуманен. Она часто смотрит на меня так.

Плохая идея – это мне отвлечься не поможет.

Я сплетаю свои пальцы с ее – вода такая теплая, что Белле, кажется, впервые в жизни не холодно рядом со мной. Она не вздрагивает инстинктивно от моего прикосновения, и это доставляет мне ни с чем не сравнимое удовольствие, потому что я низкий, порочный тип, который хочет, чтобы она была рядом, как можно ближе ко мне – даже если это для нее опасно. Я говорю – поразительно, как спокойно звучит мой голос:

- Луна хороша. Но глядя на тебя, я не назвал бы ее «прекрасной». Она не может сравнится с тобой.

Она краснеет, и улыбается, и поднимает свободную руку – пальцы больше не дрожат – и кладет ладонь мне на грудь. Туда, где должно бы биться сердце. В лунном свете ее кожа кажется такой же бледной, как моя. Но она все равно другая. Она теплая. Под ней бежит кровь – я чувствую пульс. И эта мелочь – этот едва уловимый трепет в кончиках ее пальцев, трепет, символизирующий ее жизнь, и мою смерть, это биение, так четко обозначающее контраст между нами... Именно это заставляет меня, наконец, потерять голову.

Меня трясет. Мое дыхание участилось. Я вдыхаю ее запах, и по моему горлу вновь течет раскаленный металл. На секунду зрение мое мутится – я едва различаю ее лицо за знакомой кровавой пеленой.

Мой рот полон яда.

Мои чресла горят.

Я еще никогда не хотел ее так сильно, и не боялся за нее так сильно. Я все еще не знаю, что мне собственно делать с ней. И что будет, если я потеряю над собой контроль, который едва могу удержать.

Я сдерживаю дрожь в своем теле огромным усилием воли.

Может быть, мне все-таки удастся ее отговорить? Я не хочу ее отговаривать – я чудовище, я знаю, потому что хочу ее, живую... Но что значат мои желания, когда опасность так велика – когда я не знаю, что сделаю? Я хочу ее сейчас, такую как сейчас, и я не хочу ее обращать – никогда... Но может быть обратить ее – лучше, чем рисковать, бросаясь в неведомое?

Я мог бы обратить ее – прямо сию секунду. Один укус. Она даже не успеет понять, что я делаю. И потом мне нужно будет только подождать три дня – быть рядом с ней, держа ее за руку... Три дня – это недолго. Я ждал ее гораздо дольше – целых два года, и еще примерно сто лет до того. Через три дня она очнется, и будет в безопасности.

И я смогу позволить себе все, что угодно... Все, о чем так постыдно и страстно мечтал. Она будет неуязвима. Я не причиню вреда ее новому, холодному телу – мы сможем любить друг друга свободно...

Но я не об этом мечтал!

Я мечтал любить ее такой, как сейчас. Я хочу ее такой, как сейчас. Я хочу эту горячую кожу, эти затуманенные карие глаза, эту быструю кровь, этот запах...

Я хочу все это.

И я ей обещал.

Я смотрю ей в глаза, и шепчу:

- Я обещал тебе, что мы попытаемся. Но если... если я сделаю что-то не так, если тебе будет больно... Ты должна сразу мне сказать. Остановить меня.

Нет, ну такого кретина еще поискать! Кто так выражается? Оставляя в стороне то, что я собой представляю – ту опасность, что несет ей тот факт, что я вампир... Даже оставляя это в стороне – как ей может быть не больно, если для нее это будет впервые?

Или я себе таким образом лазейки оставляю? Даю ей возможность остановить меня по простым, обычным, женским – человеческим – причинам, а не потому, что я могу ее убить одним неосторожным движением?

Она торжественно кивает в ответ на мои слова – явно пропуская их мимо ушей. Белла, Белла... Ты настолько человек. Ты так легкомысленна. Ну что мне с тобой делать?

Она подходит ко мне еще на шаг ближе, и опускает голову мне на грудь.

- Не бойся, – говорит она. – Мы созданы друг для друга.

Ее вера в меня так наивна, так безрассудна, так абсолютна. Я не могу ее разочаровать. Не могу подвести. А если не могу – значит, не подведу. Я не знаю, как... Но я придумаю. Мне придется, конечно, очень быстро думать... Но зачем-то же мне даны мои ускоренные рефлексы. Я что-нибудь придумаю. Я ее не подведу. Потому что мы созданы друг для друга. Я – для нее. Она – для меня. Я принадлежу ей... А она... Она принадлежит мне. Она моя. И будет моей – во всех смыслах. Вечно. Навсегда!

Я и сам не замечаю, что произношу это вслух:

- Навсегда.

Я обнимаю ее, и остатки моего самоконтроля летят к чертовой матери.

Ее. Обнаженное. Тело. Прижимается. К. Моему.

Ее кожа – к моей, ее грудь – к моей, ее бедра – к моим. Я и представить не мог, что вампирам может быть жарко. Но это так – мне сейчас жарко. По-настоящему – почти по-человечески. Это приятно, но так непривычно, что я инстинктивно погружаюсь в воду, чтобы унять этот жар – и тяну Беллу за собой.

Осторожно, идиот! Ты можешь делать в воде и под водой все, что угодно – тебе не нужно дышать. А ей нужно. Она и так время от времени забывает это делать – особенно когда ты целуешь ее. Прижимаешься губами к ее шее... Вот как сейчас... Почему, интересно, мы всегда кусаем в шею – в теле еще много других аппетитных сосудов, кроме сонной артерии, но мы всегда кусаем сюда... Потому что запах здесь гораздо сильнее... Вкуснее... Вот здесь, под челюстью... Так пахнет... И так вкусно, если лизнуть...

Осторожно!

Целовать – хорошо. Скользить по коже зубами – нет! Это слишком опасно... Слишком близко... Не потому, что меня терзает жажда – это я, слава богу, контролирую. Потому, что они острее, чем кажется, мои зубы.

Благослови бог твои замедленные человеческие рефлексы, Белла. Ты даже не замечаешь той миллисекунды, когда я потерял контроль – и снова обрел его. Тебе кажется, что я оставил твою шею, чтобы быть ближе к губам – ты рада этому... Хорошо, что ты не можешь читать мои мысли.

Не то чтобы у меня сейчас было много мыслей. У меня вообще их нет – одни ощущения. Делать все то, о чем мечтал... Раскрывать языком ее губы. Касаться ее языка. Вдыхать ее запах вот прямо так – рот в рот... От этого можно с ума сойти.

Стоп!

Она перестала дышать – пусть на секунду. Нужно остановиться. Нужно дать ей время прийти в себя...

Но я не могу! Я не хочу останавливаться. Пусть она дышит – я оставлю в покое ее рот, у меня есть еще столько желаний, еще столько мест, к которым я давно – слишком давно! – мечтал прикоснуться.

Ее плечи, например. Я еще никогда не целовал их. Только гладил – и то сквозь одежду... А теперь вот они, в миллиметре от моих губ – белоснежные, нежные, хрупкие, под ключицей серебристая тень – Белле так идет лунный свет, она вся сейчас состоит из света и тени, из белизны кожи и ласковой тьмы волос. 

Но плечи – это мало.

Я хочу спуститься ниже – туда, к грудям, лежащим у самой кромки воды. Они тоже серебряные в лунном свете – они сияют, и мне хочется сжать их в ладонях – коснуться пальцами маленьких темных сосков... Да, вот так.

Подавись своими фантазиями, Джейкоб! Она моя. Никто и никогда не будет ее так трогать – никто, кроме меня.

Мои пальцы – холодные, мертвые пальцы – слишком грубы, чтобы прикасаться к ее соскам. Она вздрагивает – я думаю, что он возбуждения, ее сердце трепещет, но я не знаю – возможно, ей холодно от моего прикосновения... Но я могу надеяться... И, может быть, я все-таки могу... Все-таки рискну... Мои губы уже так близко. Совсем легонько... Чуть-чуть... Я остановлюсь, если начну совсем захлебываться ядом...

Да!

Ну как можно теперь остановиться? Перестать целовать ее грудь?

Белла издает короткий, гортанный стон, и поднимает из воды руки, чтобы опереться на меня. Теплые, влажные ладони быстро скользят по моему телу – по моей груди. Взлетают вверх – к моим волосам. Что она делает? Хочет оттолкнуть? Я сделал ей больно? Нет! Нет… Она прижимает мою голову к себе – крепче. Она хочет, чтобы я не отпускал ее – ей нравится то, что я делаю с ее грудью, нравятся движения моего языка, и даже мои зубы ее не пугают... Ей нравится. Снова этот стон...

И я теряю голову.

Если бы я мог, я бы ее сейчас съел.

Не убил... не в этом смысле съел. Мне просто хочется ее поглотить. Сделать ее частью себя – неразрывным, неделимым целым.

Что это, черт подери, за звук?!

А... это я рычу.

Кто там называл нас, вампиров, каменными изваяниями? Мы животные. Я – животное. И я хочу свою самку!

Я опускаю руку вниз, под воду. Я хочу раздвинуть ей ноги. Я не могу поглотить ее, но я могу сделать ее своей – и я хочу этого, немедленно... Мои пальцы находят тот треугольник волос, который я лишь мельком видел, когда она стояла на пляже. Белла издает какой-то сдавленный звук... Испугана? Шокирована? Боже, мне все равно – вот прямо сейчас мне важно только то, чего хочу я – чего требует мое тело. Я опускаю пальцы глубже, я глажу ее плоть, а она только коротко, едва слышно стонет...

Я бросаю взгляд на ее лицо. Она прикрыла глаза – закусила нижнюю губу... Откинула голову назад, опираясь на меня. Кончики ее темных колос касаются воды. Ее пальцы судорожно вцепились в мои плечи. Неужели это правда то, что я думаю?.. Наверное, так. Что еще это может быть?

Она готова. Готова принять меня – прямо сейчас.

Но я хочу другого.

Оказывается, мне мало только трогать ее – мало гладить. Я еще мало целовал ее – я еще не сделал всего, о чем мечтал в долгие, долгие ночные часы, слушая ее сонное дыхание. Я еще не насытился лаской. Я хочу, чтобы мои губы были там, где теперь моя рука. Я хочу видеть ее тело целиком... Я хочу видеть ее, видеть всю, когда она станет моей.

Я мог бы теперь нырнуть в воду – мог бы целовать ее там, прямо под водой. Я могу это сделать, мне не нужно дышать... Но... Как стыдно признаваться в этом – даже себе... Я не хочу, чтобы соленая вода мешала мне чувствовать ее вкус. Я хочу смаковать ее – без всяких помех.

Я животное, конечно – но ведь не настолько, чтобы овладеть ею вот так, в воде – стоя, без нежности, без заботы... Без возможности вдохнуть ее запах, и слизать с ее кожи соль, чтобы сполна почувствовать вкус?

Это эгоизм? Или забота о ней?

Какая, к черту, разница? Это тот редкий случай, когда удовлетворение моих животных желаний будет ей только на пользу.

Я крепко обнимаю ее, чтобы приподнять из воды – нам пора на берег. О, это ошибка! Она инстинктивно подается вперед, и обнимает меня ногами, и мой член оказывается прижат к ее животу... Господи!

Я ничего не вижу – у меня перед глазами красная, красная тьма...

Только острая боль приводит меня в чувство. Что это? А, Эдвард, ты молодец – твои рефлексы еще на что-то годятся... Прикусить, у нее за спиной, собственный кулак – это было разумно. И главное, вовремя.

Я держу ее на руках – она уцепилась за меня, как обезьянка, моя маленькая жена... Моя Белла... Мне всего-то нужно выйти из воды, и донести ее до дому – это так близко, всего несколько метров, для моей скорости это вообще ничто...

Мы на берегу. Нас обволакивает теплый ночной воздух. Она вздрагивает – надеюсь, не от того, что ночной ветерок неприятно холодит ее влажную кожу... Я бы не хотел, чтобы ей было неприятно – и не хочу, чтобы что-то ее... отрезвило. Но воздух южной ночи все равно теплее, чем я – чем моя кожа. Так что, наверное, дело не в нем.

Может быть, она дрожит от удовольствия?

Я несу ее к дому, и она, на секунду приподняв голову с моего плеча, приоткрывает глаза, чтобы посмотреть мне в лицо. Чтобы улыбнуться.

Что она сейчас видит в моих глазах?

Надеюсь, не зверя, который живет одним только желанием.

Я склоняюсь к ее шее, и быстро провожу языком снизу вверх, от ключицы до подбородка – я чувствую, как трепещет ее горло, я слышу, как мчится по венам ее кровь... И она снова награждает меня гортанным стоном.

Может быть, ей нравится, что я похож на животное?

Я опускаю ее на кровать в спальне – слишком помпезной и торжественной белой спальне, взрослой спальне моих отца и матери. Ошибкой было привести ее именно сюда – наверное, еще и эта торжественность, эта многозначительная двуспальная кровать ее напугали, заставили колебаться, прежде чем выйти ко мне... Но теперь это не имеет значения – теперь Беллу уже ничто не смущает. Она раскидывается на кровати, заведя руки за голову – словно знает, что груди ее от этого приподнимаются так соблазнительно, что мне требуется все самообладание, чтобы я не бросился на нее... как животное. Она сладко вздыхает. Она разводит ноги в стороны. Она... утратила всякий стыд!

Я – животное. И реагирую, как животное.

Доля секунды – и я уже над ней. Я целую ее губы – шею – грудь – я слизываю соль с ее бедер, точно как мечтал только что в воде, и снова раскрываю для себя ее кожу – этот запах! Господи, этот запах... Я делаю, наконец, то, о чем так долго фантазировал – я становлюсь над ней на колени, и прижимаю к лицу ее ступню, и целую по очереди каждый пальчик – бог знает, почему мне именно этого всегда так хотелось?

Кто бы поминал стыдливость, в самом деле!

Но Белла не дает мне полной свободы – не дает спокойно смаковать свое тело. Она движется подо мной, у нее есть свои желания, ее руки лихорадочно мечутся по моему телу – от плеч к спине, на талию, на бедра, она гладит их, она садится на кровати, чтобы сжать в ладонях мое лицо и впиться в губы... Но, когда ее рука скользит по моему животу вниз, мне приходится остановить ее – сжать запястье, и отвести в сторону...

Мне очень хочется, чтобы она трогала меня. Но если она это сделает, сейчас, я просто умру – расколюсь на части. Есть вещи, которые могут даже мрамор разрушить.

Мне остается только отвлечь ее. Ее всегда легко отвлечь лаской.

Я глажу ее колени.

Я прижимаюсь губами к внутренней поверхности ее бедер.

Я чувствую запах ее возбужденной плоти.

У меня перед глазами красное марево.

Я словно глотаю угли.

Господи, как я люблю ее...

Как я хочу ее.

Белла стонет, и я чувствую, как ее пальцы с силой вцепляются мне в волосы... Она хочет остановить меня?

- Эдвард... – Ее голос звучит так странно – сдавленно, едва слышно. – Эдвард, ты меня мучишь.

Ей больно?..

Я мгновенно отстраняюсь – я замер над нею, как изваяние. Только изваяния не дрожат всем телом, стараясь сдержаться. Господи, нет. Не теперь... Я могу остановиться, конечно – я уже остановился. Но я не хочу... Не теперь...

Я слишком хочу ее!

- Тебе больно?.. – Откуда у меня голос-то берется, чтобы спросить?

Белла мотает головой, не открывая глаз – на щеках у нее румянец, она словно в лихорадке... Господи, что я с ней сделал?!

- Нет... Мне хорошо! Но я больше не могу... Не могу больше ждать...

Ее голос опускается до шепота, превращается в тихий, жалобный вздох.

А мне... мне ударяет в голову кровь.

Она не может больше ждать. Она хочет меня... меня! Хочет прямо сейчас – и так нестерпимо, что это причиняет ей боль.

Когда я мог отказать ей в том, чего она хочет?

Я сжимаю ее плечи – крепко-крепко... Может быть, слишком крепко?

Я провожу рукой по ее животу, и глажу ее горячую, упругую плоть... И чувствую влагу на своих пальцах.

Я люблю ее запах – я хотел бы вечно вдыхать его... Но сейчас мне все-таки лучше не дышать. Я вампир. Есть вещи, которые я не могу вытерпеть.

Я приподнимаю ее ягодицы. Прижимаюсь к ней... Она раздвигает ноги еще чуть шире – у нее тоже есть инстинкты, и сейчас они управляют ею.

Я чувствую жар. Я чувствую влагу. Я чувствую, как ее плоть раскрывается навстречу моему движению.

Я шепчу:

- Все, что ты хочешь, моя Белла. Все, что угодно...

Медленно, медленно, медленно я вхожу в нее.

Ее глаза распахиваются, и она смотрит на меня с непонятным выражением – испуганным? Изумленным? Ее рот приоткрыт, но она не издает ни звука – только короткие, быстрые вздохи...

Что она думает? Что чувствует?

Ей больно? Ей должно быть больно...

А потом она глубоко вздыхает, и подается вперед, принуждая меня войти глубже.

И я пропал – меня нет.

У меня нет разума. Нет воли. У меня нет тела – только та его часть, что соединена с ней. Что тонет в ней... Я словно весь внутри нее – и чувствую, как сжимается вокруг меня что-то гибкое и нежное. И горячее. Нет ни моего тела, ни ее – только лед и пламя, слившиеся воедино. Я такой холодный. И вокруг меня такая жаркая темнота. Может быть, я расстаю теперь, как герой какой-нибудь северной сказки – глупец, осмелившийся полюбить и поцеловать солнце? Мне все равно. Пусть... Пусть это произойдет. Пусть этот жар поглотит меня – уничтожит. Меня уже нет. Я уже расплавился в ней. Но я хочу дальше – больше – глубже... И я двигаюсь вперед, чтобы погрузиться в эту тьму, в эту нежность, в этот трепет – погрузиться целиком, без остатка.

Я слышу ее нежные, тихие стоны.

Я слышу свое рычание.

Господи, помоги мне – я не могу собой управлять. Меня нет.

Ничто не могло подготовить меня к этому – ничьи советы, никакие фантазии. Ни в советах, ни в фантазиях не было этой сладкой тесноты. Этого жара.

И этого запаха.

Запаха ее возбуждения.

Запаха ее крови.

Я сделал, наконец, то, о чем мечтал с той секунды, как увидел ее, так давно, и все же словно вчера, на уроке биологии в далеком дождливом Форксе. Я пролил ее кровь. И запах этой крови заслоняет для меня все – все в мире. Чистая кровь – без чужого яда, без морфина... Кровь Беллы. Ее настоящая кровь.

Монстр во мне ревет, требуя того, что считает своим.

Пусть беснуется. Он ничего не знает о жизни, глупый зверь. Он думает, что утолить жажду – высшее наслаждение для такого, как я.

Он ничего не знает о наслаждении. Ничего не знает обо мне.

Ее плоть сжимается вокруг меня. Она принимает меня. Обнимает...

В мире нет ничего, что могло бы с этим сравниться.

Белла дышит часто-часто, ее сердце бьется, как птица в клетке, и ее пальцы так сильно впиваются мне в спину, что, будь я человеком, наверняка оставили бы следы.

А потом по ее телу проходит странная судорога – словно легкая дрожь. И что-то внутри нее тоже трепещет, и там, внутри, она сжимает меня сильнее, чем прежде, хотя это кажется уже невозможным – меня словно схватывает на секунду огненный обруч. А потом еще, и еще... А потом она отпускает меня – расслабляется... Но что-то в глубине ее тела продолжает мелко-мелко вздрагивать.

Меня накрывает красная тьма. Меня ослепляет вспышка света. Он внутри меня, этот свет – словно я воспламенился изнутри.

Может быть, я умираю? Я не знаю, как умирают вампиры...

Я слеп. Я глух. Я дрожу и рассыпаюсь на части.

Я рычу.

Монстр внутри меня рычит.

И, подчиняясь неудержимому порыву – куда? – я устремляюсь вперед – резко. Яростно. С силой, на которую не имею права...

Мои зубы смыкаются на чем-то мягком, и рвут его, давая выход самому сильному, самому темному моему инстинкту – убивать. Я знал, что так будет – знал, что моя страсть – это и моя жажда... Я не знаю, что рву на части. И, господи помоги мне... мне сейчас все равно. Что бы ни было – я ничего не могу с этим поделать. Не могу остановиться.

Нет никакого контроля. Никакого Эдварда нет. Есть зверь, который получил свое...

В это мгновение я абсолютно свободен.

Может быть, я умер.

Как можно остаться в живых после такого?

... Медленно, медленно кровавая пелена вокруг меня начинает спадать. Медленно, медленно меня отпускает жар. Медленно, медленно я начинаю чувствовать свое тело – оно не распалось, оказывается, на части, оно все еще существует в своей привычной форме. Ноги. Руки... Я жив.

И – чудо господне... Она тоже жива.

Я крепко сжимаю ее в объятиях, и она тоже обнимает меня. Ее горячие руки гладят меня по холодным плечам. Она дышит. Ее сердце бьется – все еще неровно, но я слышу, как оно потихоньку успокаивается.

Я прижимаюсь лицом к ее шее, ее пульс бьется у самой моей щеки. И меня что-то щекочет. И еще у меня во рту какая-то дрянь – сухая и безвкусная. Идиот, сразу мог бы понять, что это не Белла – но куда там, где мне было что-либо понимать?..

Я поднимаю голову, чтобы изучить обстановку.

Вокруг нас с Беллой по кровати летают перья.

Да, я поистине страшный монстр – еще ни одна подушка не ушла от меня невредимой.

Я издаю тихий смешок. Белла улыбается – я вижу это в темноте.

Она трется щекой о мое плечо, и смущенно шепчет, прижимаясь губами к моей ледяной коже:

- Вау!..

Белла, Белла... Моя маленькая, юная, глупая Белла. Моя любимая Белла. Белла-подросток. Белла-ребенок... Человечий детеныш. Белла-человек.

Как я хочу, чтобы она всегда оставалась такой!

Она очень устала. Мы долго добирались сюда, и потом... Потом я тоже не дал ей отдохнуть. Она хочет, кажется, что-то мне сказать, она порывается обнять меня, но на самом деле она практически уже спит... Руки ее не слушаются. Глаза закрываются. Дыхание становится ровным...

Она спит.

И сейчас, пока она не чувствует этого, и не может ни испугаться, ни осудить меня, я делаю нечто... непростительное. Но как мне удержаться? Я ведь все-таки вампир.

Я тихонько, чтобы она не заметила, освобождаюсь из ее объятий, опускаю лицо вниз, и раздвигаю ей бедра.

И я пью кровь, которую пролил. Все, до последней капли. Это совсем не много – глаза даже на полчаса не изменят цвета. Она не заметит. Никто не узнает. Это ужасно – то, что я делаю. Но мне это нужно. Мне нужна ее кровь. Ее чистая, пролитая мной кровь. Потому что я вампир. И мне нужен знак – пусть маленький, крошечный в масштабах вселенной символ того, что Белла стала моей. Полностью и абсолютно моей.

Навсегда.

Мой монстр молчит. Он понимает, наверное: в том, что я делаю, нет жажды – потому что нет страсти. Я не испытываю сейчас желания. Я… принимаю причастие. Я навеки соединяюсь со своим кумиром – со своим богом... Со своей женой. Она всегда теперь будет со мной – всегда будет частью меня.

А потом я возвращаюсь на свое место рядом с ней, и позволяю ей удобно устроиться у меня на груди. Она сонно вздыхает, и обнимает меня. И, как это с ней бывает, шепчет во сне:

- Эдвард... Люблю тебя.

Я слышал эти слова много раз, но каждый раз они звучат, как в первый. И каждый раз мое мертвое сердце переворачивается в груди.

Мое сердце молчит. Но оно любит. И ее сердце бьется рядом с моим. И пока оно бьется, оно дает жизнь мне... Как будто у нас одно, общее сердце.

Ее сердце делает меня живым.

Я не хочу, чтобы оно замолкало. Когда оно утихнет, какая-то часть меня – та часть, что ожила, полюбив живое, – умрет. Снова.

Я не хочу умирать.

Но я никогда не скажу этого Белле. Она расстроится. А я не могу ее расстраивать.

И я не могу больше спорить с ней. Мне больно с ней спорить.

Я обещал ей, что остановлю ее сердце.

Потому что она попросила меня. И потому что я не хочу ее потерять. Она – все что мне нужно в этом мире. В любом мире... Даже с мертвым сердцем.

И я, Белла... Я тоже люблю тебя. Больше, чем ты можешь себе представить. Ты никогда не поймешь, как сильно – даже когда станешь вампиром.

Я сдержу свое обещание.

Но пока... пока я могу лежать здесь, глядя на блики лунного света на потолке и стенах, и чувствовать себя живым.

Я лежу в лунном свете. Я рядом со своей любовью.

Я слушаю ее сердце.