К нам, детям девяностых, чья юность проходила в то далекое и смутное время.

Мы работаем, учимся, обзаводимся семьями, воспитываем детей. Нам тяжело. Мы думаем об этом, мы говорим об этом. Нам приходиться вкалывать с удвоенной силой, чтобы к лету взять новую иномарку или поехать отдыхать на Гоа. Нам тяжело, так как приходится как-то крутиться, что-то мутить помимо работы, чтобы были лишние деньги на наши развлечения, на еженедельные посиделки в барах, кинотеатры, боулинги, да хоть просто на подарки нашим любовницам. Нам тяжело – вздыхаем мы. Тяжело жить.

Тогда же, нашим матерям было тяжело выживать…

Именно им мы должны быть благодарны за все лучшее, что есть у нас. За все лучшее, что есть внутри нас. За то, что мы есть.

Именно они разрывались между своими детьми, в попытках обеспечить нас самым лучшим и работой, без которой всего этого у нас бы не было. Именно они, после тяжелой и утомительной работы, стояли часами в длиннющих очередях, на немеющих ногах, только лишь для того, чтобы побаловать своих детей вареной колбасой, бумажными сосисками и курицей. Десятки мам, разных, но при этом в чем-то похожих, стояли в тех самым очередях.

Они умели расходовать деньги. Они умели из ничего сделать вкусный ужин, виртуозно и просто исполняя свои кулинарные шедевры. И не было такого выбора блюд, который есть сейчас, но почему-то всегда было вкусно! Мы ели, а наши мамы доедали за нами.

Они умели копить деньги. По копейке откладывая что-то в заначку. А потом был праздник! Мамы везли нас на рынок и покупали нам вещи. Классные вещи! В давках рынков перемещалось сотни мам, подбирая своим детям всегда только самую лучшую одежду. Они торговались, возмущались, спорили. Они хотели, чтобы именно их дети носили самое лучшее. Мы проходили внутрь торговых точек и за импровизированной ширмой мерили новые жесткие джинсы, крутые ботинки и куртки. Потом мы ехали домой в обновках, сияющие от радости, а наши мамы в полиэтиленовых пакетах несли наши старые вещи.

- Носи аккуратней!

- Не испачкай!

И мы носили эти вещи. И мы их пачкали. И мы их рвали.

А наши мамы с поразительным мастерством, нитками в цвет, зашивали их, да так, что шва даже не было видно. Они замачивали и стирали, по неаккуратности испачканные вещи, выводя любую грязь, любую краску, с наших одежд.

Они хотели, чтобы мы выросли образованными и интеллигентными людьми. Они занимались с нами и по мере возможности помогали нам делать уроки, с опухшей от повседневных забот головой, вникая в математические формулы и одновременно с нами уча английский язык. Они старались помочь нам, они хотели, чтобы именно их дети учились на “четыре” и ”пять” и чтобы именно их детей ставили в пример другим. А мы учились “так себе”. Мы врали нашим мамам, что якобы мы сделали уроки. Вместо ожидаемых пятерок мы получали трояки и двойки, а потом, сидя в подъезде, лезвием и ластиком аккуратно стирали эти оценки, чтобы их не увидела мама. И это прокатывало. Ровно до первого родительского собрания. До дня икс, когда наши мамы узнавали о нас всю правду и краснели за нас, не зная, куда себя деть. И мы получали ремня. Мамы бьют не так больно как отцы. И скорее символичная порка всегда заканчивалась мамиными слезами. Они хотели исправить нас, а мы упрямо делали все по-своему.

Юность девяностых жестока. Юность девяностых была полна соблазнов. Они притягивали нас и мы шли к ним на встречу. Первые сигареты и попытки не спалиться перед мамой. Первый напас и попытки спрятать глаза перед мамой, которая всегда замечала даже самые незаметные отклонения в нашем поведении. Первый стакан водки и снова попытка не спалиться.  Приводы в милицию – и мама сразу же тут как тут. Она просит, она умоляет бездушных людей в погонах отпустить ее сына. Потом, уже дома, причитания, слезы, нравоучения.

Мы чувствовали себя взрослыми, а наши мамы никак не хотели воспринимать нас такими.

- До поздна не гуляй!

- Одень шапку!

- Что за компания?

- Когда будешь дома?

Мы знали, что мамы волнуются за нас, но мы игнорировали их чувства. Разменивая их переживания на наше общение с друзьями, девочками, на самые разнообразные приключения. Они все это время волновались. За нас. За их детей.

Они волновались и тогда, когда в нас начинала закипать кровь, толкая нас на совершение самых разных глупостей. Сотни упаковок валидола было выпито ими в то время. Литры слез и огромное количество нервных клеток тратили они. А мы все равно делали все по-своему.

Мы попадали в неприятности, нам помогали и нас выручали наши мамы.

Они лечили наши раны, замазывая синяки и ссадины йодом, зеленкой и всевозможными мазями. Они болели за нас. Они переживали за нас.

- Сынок, очень болит?

- Потерпи, будет лучше!

Они пытались объяснить нам, что та самая Настя, самая обыкновенная девушка и в нашей жизни будет еще очень много таких Насть. Мы же огрызались и отмахивались от мам, так как были уверены в том, что они ничего не понимают.

Они провожали нас в армию и постоянно писали нам письма.

Они тихо плакали на судах и при первой возможности отправляли нам передачки.

Они, без всякого раздумья, готовы были бросить вызов всему миру, если надо, не задумываясь отдать жизнь за нас, за своих любимых и беспокойных детишек.

Мы выросли, жизнь по-разному обтесала всех нас. Мы что-то поняли, а что-то нам еще предстоит понять. Мы живем своей жизнью, мы сами решаем проблемы, мы сами принимаем решенья. Только с возрастом мы стали ценить любовь и чувства наших мам, понимать их и воистину ценить их. Мы жалеем о сделанном, о том, чего нельзя изменить. И мамины упреки мы воспринимаем как должное, как и ее любовь к нам.

Наши мамы, мамы девяностых.

В их жизнь ворвалась осень, в нашей жизни сейчас весна или лето. Теперь уже мы стараемся отдать им все что можно, оберегая и защищая их от жизненных неурядиц. Наших стареющих мам.

К которым дети на улице обращаются – “бабушка”…