Коротко, криво, бессмысленно. Как обычно, в общем.

Усталый рыцарь медленно ехал вдоль реки. Злой, холодный ветер, играя, срывал с засыпающих деревьев последние листья, так похожие на изорванные, измазанные кровью знамёна, и швырял их в тяжёлую, тёмную воду. И волны, ленивые, тоскливо-тягучие, испятнанные этими листьями, как ранами, несли их дальше и дальше. Куда? Зачем? Людям не дано этого знать.
- … там, на дне… холодно… холодно и жутко… или?.. может, там тихо… наконец-то тихо… - больные обрывки мыслей, зачем-то произнесённые вслух. Тоскливые, ничего не значащие слова, не способные разбить кокон ледяного одиночества полусна-полусмерти. Рыцарь мечтал о тишине, не понимая, не слыша той тишины, что расползалась вокруг липкой, серой паутиной, никогда не отпускающей свою добычу. Ему казалось, что вокруг – люди. Тысячи людей. И все они кричат что-то, смеются и ненавидят. Ненавидят друг друга, жизнь, осень эту. И его ненавидят за то, что нет у него сил на их ненависть, за звонкую пустоту в душе и за светлую, ни смотря на ни что светлую улыбку на бледных, ни кровинки, губах.
А на холме впереди тихо плакала ива. Каким-то чудом ей удалось сохранить почти весь свой золотой наряд, и казалась она единственной каплей жизни в этом горьком, осеннем мире, радостным пламенем, тянущимся к тяжёлому, серому небу. И у самых корней её – огромный камень с солнечным кругом, отгоняющим зло. Так хоронили ведьм.
Возле камня рухнул измученный конь. И рыцарь уже не сумел подняться. Прижался щекой к холодному и мёртвому, прикрыл глаза и провалился в желанную тишину.
Острые звёздочки первых снежинок не таяли на белом лице.

Весна. Старая ива над быстрой, игривой, как котёнок, рекой первая нарядилась в изумрудные листья. Тёплое солнышко заливало мир чистым золотым сиянием, лёгкий, почти неощутимый ветер шептал что-то нежное и доброе.
Спавший на даже в этот полусказочный весенний день ледяном камне человек вздрогнул, когда ива бережно погладила его по щеке кончиком тонкой ветки, медленно, словно это стоило ему огромных усилий, открыл глаза и попытался подняться. Не смог. Только застонал тяжело сквозь стиснутые зубы. Потом затих.
Сам воздух, казалось, звенел от переполняющей его чистой и светлой радости, и человек улыбнулся. Криво улыбнулся, неумело, страшно, но искренне. А потом стряхнул с плеч ставшую вдруг ненужной тяжесть застывшего за зиму тела и рассмеялся. Просто так. Просто потому что весна.
И лес принял его. И вывел к крохотному, мхом заросшему домику с покосившимся крыльцом.
Совсем молоденькая рыжеволосая девушка, обрезавшая сухие ветки с яблони, вскрикнула, выронила нож, да так и застыла, боясь даже моргнуть.
Узнала? Или, правда, боится? Что за слова готовы сорваться с подрагивающих губ?
Кажется, она стояла так бесконечно долго, пока не выдохнула:
- Наконец-то…
И медленно, тяжело опустилась на землю.
Узнала. Но кто она?
«А кто я?» - понял вдруг, что ничего не знает и о себе. Самое раннее воспоминание – смыкающийся над головой полог леса и сотни птиц, приветствующих весну. Но что было до этого? Кто он? Откуда? Как попал в этот лес и что должен делать здесь?
Ни страха, ни паники не было. Девушка помнит его, она и станет той ниточкой, которая поможет распутать весь клубок.
Осторожно, стараясь не напугать, помог ей подняться, заглянул в глаза.
- Как же долго тебя не было… - тёплая ладошка легко скользнула по щеке. – Устал, наверное. Проходи в дом, я на стол соберу.
- Постой. Кто ты?
- Кира, - вопрос её удивил и раздосадовал. Должен помнить? Наверное. Но откуда?
- А я? Кто я?
- Лесник, конечно. И мой муж, - сердито фыркнула и легко скользнула в дом. Сквозь дверь.
Что ж. Наверное, так и должно быть.


Странной и чужой казалась ему эта жизнь. Деревья, звери, дом. И тихая, ласковая женщина, всегда встречающая на пороге.
Вот только вспомнить ничего не удавалось. Совсем. Иногда казалось, что вот сейчас, стоит только коснуться чего-то, и он поймёт. Всё-всё поймёт. Но нет. Снова и снова нет.
Кира плакала, рассказывала ему что-то, а он слушал, внимательно и упорно, надеясь, что хоть что-то покажется знакомым, но понимал – всё не то. Он верил ей. Даже не так. Знал, что она не пытается его обмануть. Помнит всё именно так, как говорит.
И знал, что с ним этого не было. Не могло быть.

Возможно, он принял бы эту новую жизнь, такую простую, такую уютную. Возможно.
Но зацепилась за угол пёстрая лента, рассыпались по плечам рыжие кудри. А человеку казалось, что вовсе не волосы это, а языки живого, игривого пламени скользят по её лицу, пока почему-то жалея, не оставляя ожогов. Но вот сейчас, через какое-то мгновенье, огонь поймёт, что оказался на воле. И опалит тонкую, словно фарфоровую кожу, и заставит лёгкое платье вспыхнуть злым факелом.
- Не надо! – вскрикнула, попыталась прикрыть лицо ладонями. – Что хочешь, делай, только не смотри так!
Сжал кулаки и отвернулся.
- Я поправлю… Сейчас всё поправлю… - голос дрожал, как, наверное, дрожали и пальцы, когда она распутывала ленту и собирала непокорные рыжие пряди в тугую, толстую косу. – Вот и всё… Видишь?.. Видишь?
- Теперь вижу. Это твоя могила там, под ивой.
- Да.
- И я здесь потому, что тебя сжёг.
- Да.
- Прости.
В усталом голосе ни намёка на раскаяние или сожаление. Так было. Теперь уже ничего не исправить. В раскосых золотисто-зелёных глазах больше нет ненависти. Так было. Теперь всё иначе.
А память… К чему она теперь?