В это время он заметил Лиру. Её пронзило холодным страхом: такой он был огромный и такой чужой. она смотрела на медведя сквозь сетчатую ограду, метрах сорока от него, и думала, что он может покрыть это расстояние в два прыжка и смахнуть сетку, как паутину. Она готова была убежать, но Пантелеймон сказал:
- Стой! Я пойду поговорю с ним.
Он был крачкой и ,прежде чем Лира успела ответить, слетел с ограды на замерзшую землю двора. Рядом были открытые ворота, и Лира могла бы последовать за ним, но страх отнял у нее силы. Пантелеймон оглянулся на нее и стал барсуком. Лира понимала, почему деймоны не могут удалиться от своих людей больше чем на несколько метров, и, если бы она стояла перед оградой, а он оставался птицей, то не мог бы подлететь к медведю - так что он хотел её тащить за собой. Она рассердилась и почувствовала себя несчастной. Он шел вперед, вонзая коготки в замерзшую землю. Это было странное и мучительное чувство - когда твой деймон натягивает связь между тобой и им: физическая боль глубоко в груди и вместе с ней пронзительная печаль и любовь. она знала, что он испытывает то же самое. Все переживали это, когда росли: проверяли, насколько они могут отдалиться, и возвращались с огромным облегчением. Он потянул чуть сильнее.
- Не надо, Пан!
Но он не остановился. Медведь наблюдал, не шевелясь. Боль в сердце стала невыносимой, тоска сжала ей грудь.
- Пан... - всхлипнула она.
И ворота уже были позади, и, спотыкаясь, она шла к нему по застывшей грязи, а он превратился в дикого кота, вспрыгнул ей на руки, и они крепко прижались друг к другу, тихонько всхлипывая.
- Я думала, ты правда хочешь...
- Нет...
- Я даже не представляла, как это больно...