В этом году отмечается слегка сомнительного свойства дата – 20 лет так называемой большой алии, массового исхода евреев из Советского Союза на историческую родину. Наша газета в связи с этим решила разродиться специальным выпуском, в котором будет куча статей про то, как – ну, вы понимаете.

Иногда меня посещают крамольные мысли о том, что русская пресса в Израиле или в других местах массового скопления эмигрантов делает все-таки грязное дело: приучает этих самых эмигрантов к мысли о том, что им кто-то что-то должен – а не додал, не принес, не объяснил, не взял за руку и не проводил. И эта психология обиженных и обделенных в очень многих эмигрантах сидит по самое не хочу и постоянно культивируется зазавываниями «русских» общественных деятелей и русской прессы.

В нашей семье коренной израильтянин один – это Рыжий. Когда мы покупали его, то хозяйка питомника мне говорила: «У него уши стоят, как у зайца, а надо – чтобы самолетом. Но это ничего – он нормальный, понимаешь? И оттенок шерсти у него не тот, но это тоже ничего. Нормальный он».

Ну, конечно, он нормальный - даже несмотря на то, что должен был родиться с ушами «самолетом» и другим оттенком шерсти. Он спит, где хочет, ест, когда хочет. Хочет, то лезет на шкаф, а хочет – открывает лапами жалюзи и смотрит на улицу. И если в окне над нашей кроватью появится какая-нибудь наглая птичка, то Рыжему будет все равно, что в кровати в данный момент совсем не пусто – он пробежит по нашим головам, наступит на нос, но взгромоздится на подоконник. И притворится, как будто нет ни жалюзи, ни решетки, и птичку можно поймать в один прыжок. Рыжему все равно, что ему нельзя есть колбасу – он знает, где она лежит (если лежит) и упорно требует кусочек. Он никогда не будет весь день есть одну сушку – потому что знает: в холодильнике всегда найдется вареная курочка, и ему полагается, а если полагается, то подайте. А не подаете – я приду и буду требовать, и даже в шесть утра, и все равно, что ты спишь или у тебя будильник через полчаса. При всем при этом Рыжий – всеобщий любимец и вообще приятен во всех отношениях. И жизнь его в заданных обстоятельствах максимально полна и проистекает в соответствии с его собственными планами, а не чужими.

Коренные израильтяне воспитаны, как кошки – они улыбаются и делают, что хотят, не замечая, что у них уши, как у зайца, и оттенок не совсем тот.

А нас воспитывали, как собак. Чтобы не мешать, думать об удобстве хозяина, искать одобрения, заглядывать в глаза («Я хороший?») и, млея от одобрения, обязательно махать хвостом («Ты заметил – какое счастье!»). Не косолапь – вырастешь кривоногой и тебя никто не полюбит; хорошие девочки не ходят в таких платьях – что из тебя вырастет; хорошие мальчики съедают все – и обязательно с хлебом; всем вкусно – а тебе невкусно; если не получишь «пять» в четверти – я тебя разлюблю и не куплю машинку; не надоедай взрослым; не приставай; не будь навязчивым; не мешай, сядь там – у двери и не сучи ногами…

И вот мы бродим по Земле обетованной – боясь, что кто-то заметит не такую юбку и стараемся не косолапить, потому что если увидят, то не полюбят никогда. Боимся спросить, потому что взрослым надоедать нельзя. Боимся требовать, потому что надо сидеть у двери и не быть навязчивым, а не то поставят «двойку» - и тогда все, игрушек не видать. И еще нас все обижают – не дают, не приносят, не объясняют. Почему-то ждут, что сами возьмем, а нас ведь учили, что это невежливо – надо ждать тихо, не сучить ногами, и тогда из кухни выйдет тетенька-повар и каждому положит каши. Но кашу почему-то все не несут и не несут, и собака в нас звереет, злится, вспоминает свою отдельную трехкомнатную квартиру, «Жигули» и должность главбуха, скалится на наглых кошек, жрущих вареную курочку…

Хочу быть кошкой. Учусь у Рыжего.