Название: A rock star
Тема: Размышления Билла на балконе, пепел сигареты, ночной воздух, холодные перила.
Жанр: slash, romance.
Рейтинг: PG-13.
Пейринг: Bill/Tom, Bill’s POV.
Статус: закончен.
Размер: мини.

Когда в два часа ночи небо всё ещё светлое, когда ветер не дует, не шепчет, а целует, нежно, мягко, в губы, когда перестаёшь понимать себя, растворяясь в путанных, глупых мыслях… Спать летними пьяными ночами – преступление.
— Держи, — протягиваю брату мокрое полотенце, — выпьешь что-нибудь?
Том что-то невнятно отвечает, прижимая скрученную плотным жгутом ткань ко лбу. В холодильник нам кто-то напихал разлитое по двухлитровым бутылкам море водки, виски и прочей «огненной воды». Обычной воды предательски мало, но всё же она послушно лежит на самой верхней полке. Пью прямо из бутылки, с трудом сдерживая желание просто вылить всё на голову, на шею, чтобы не горела так. Я знаю, что не напьюсь, но почему-то всё равно жадно делаю глоток за глотком.
Кое-как отдышавшись, иду в комнату. Том сидит в той же позе, закрыв глаза, опустив голову на руки. То, что мое присутствие его хоть как-то интересует, проявляется в протянутой ко мне руке и хриплом полушёпоте «пить». Даю ему стакан. Он так же жадно, как и я минуту назад, осушает его, возвращает мне и падает на кровать, положив своё ненаглядное полотенце под голову.
Он горячий и всё же тянет на себя одеяло. Закрывает глаза, но вдруг резко поворачивается на спину, со стоном стягивая резинку с волос, трёт лоб. Наконец, с самым разнесчастным выражением лица затихает, не мигая разглядывая потолок.
Я знаю, что ему плохо, знаю, что голова болит. Моя любимая рок-стар, два часа назад ты сиял, счастливо, увлечённо, ярко. Ты всегда такой, когда тебе нравится концерт, когда ты ловишь кураж, когда не замечаешь ничего вокруг, просто играешь. Сейчас ты светишь только мне. Мягко, ласково, устало. Почти незаметно, только я почувствую твой свет даже через самую плотную ночь. И если я что-нибудь сейчас ляпну по старой привычке, ты обиженно вспыхнешь и надуешься.
В Испании слишком жаркое солнце, Том, видимо, просто перегрелся: мы целый день шатались по каким-то страшно важным и нужным делам — туда-сюда в самое пекло, когда у всех порядочных испанцев сиеста и только папарацци и прочим журналистам на это плевать. На концерт его хватило, но буквально через десять минут в гримёрке он поплыл, огрызаясь на всё и вся и резко возненавидев полмира.
— Том… — я наклоняюсь к нему, хочу просто быть как можно ближе - мне в таких случаях обычно помогает.
Только брат всё-таки не совсем я, поэтому он недовольно пыхтит и отворачивается к стене, накрываясь одеялом с головой и всем своим видом демонстрируя своё отношение к любым контактам с внешним миром. Не удержавшись, я всё-таки глажу край этого самого одеяла и, оставив его в покое, иду на балкон, на ходу снимая футболку. Она мокрая насквозь, концертная.
Я совершенно не могу спать после таких выступлений: трясёт от переизбытка адреналина в крови, словно кофе напился или энергетиков, только намного сильнее. Ради прикола вытягиваю руку — действительно чуть заметно дрожит. Сердце колотится как бешенное, волнуюсь, словно перед выходом, непонятно с чего. Надо бы успокоиться, но в голову почему-то приходит очередная странная мысль, что именно в такие секунды мы и живём по-настоящему.
С утра Том очень кстати забыл на балконе свои сигареты. Достаю одну, закуриваю и сажусь на пол. Я не хочу мешать, понимаю, что ему совсем не сладко там, в липкой духоте. Надеюсь, что скоро полегчает.
Ночи в августе холодные, прозрачные и очень тёмные. Я просто дышу, делаю это почти сознательно. Почему-то кажется, что если я сейчас не заставлю себя сделать вдох, а потом медленно выдохнуть, то умру от удушья… Чувствую, что остываю, пропадает ощущение вечно мокрой спины, уже не хочется поминутно остричь волосы покороче. Сворачиваю свою футболку и кладу её под голову, ложась на холодный кафельный пол.
Ночи в августе звёздные. Чёрное, даже чернильное небо сияет холодным серебряным светом. Луны нет, только звёзды, близко, большие, маленькие, они повсюду и они падают, расчерчивая в небе молнии мимолётными вспышками. Я почти ловлю их на ладони, но отпускаю. Будь моя воля, я бы снова зажёг каждую погасшую искру.
Прикуриваю вторую сигарету, пытаюсь посчитать, хватит ли мне до утра, но думать катастрофически лень.
Говорят, когда падают звёзды, нужно загадывать желание. Раньше я много мечтал, загадывал даже, кажется. Сейчас боюсь, боюсь нарушить относительное равновесие. Я растворяюсь в прохладной ласкающей тишине, хотя всё равно слышу, как Том тяжело дышит в подушку. Понимаю, что хочу только одного — остановить время. Ненадолго. Пусть хотя бы вот эта ночь длится на два часа дольше. Сознание цепляется за график и какие-то архиважные нерешённые вопросы, но где-то глубоко в душе, я знаю, что счастливее, чем сейчас, я не буду никогда.
Я пью своё счастье огромными, жадными глотками. Я люблю бешеный ритм и новый город каждое утро. Я люблю open-air’ы как сегодня, когда солнце в глаза и ничего не видно, когда жарко, пыльно, но хочется докричаться до самого последнего человека в самом последнем ряду. Я люблю полные залы, душные, с низкими потолками, когда тысячеголосая толпа возвращает мне мои слова. Я люблю Тома. Всегда любил и всегда буду любить, что бы там ни случилось. Я даже по большим государственным праздникам люблю журналистов как неотъемлемую часть Вселенной. Я просто люблю…
Догорает третья сигарета. Я сделал одну затяжку, а теперь лежу и смотрю, как она тлеет, гадая, когда упадёт пепел. Мне никогда не хватает терпения для этой придурошной игрушки, поэтому я сажусь, прижимаясь лбом к балконным перилам, свесив руку с сигаретой «за борт». Перила у нас металлические, днём к ним почти нельзя прикоснуться: солнечная сторона, нагреваются до ожогов. А сейчас они маняще холодные, я даже уже подумываю, чтобы остаться жить на этом балконе, хотя бы на ближайшие три ночи в Испании.
Тонкий, дрожащий столбик пепла чуть отклоняется от старательно придаваемого ему вертикального положения. Я пытаюсь поймать его, удержать хоть на секунду, дёргаю рукой влево, ударяясь о перекладину, и он летит вниз, оставляя мне ещё две горячие затяжки почти потухшей сигареты.
Слышу за спиной шелест отдёргиваемой занавески и разворачиваюсь навстречу Тому. Он сладко потягивается, разминая шею, плечи, сжимает пальцами дреды у корней. Я не понимаю, как он носит на голове эту тяжесть, но главное, что ему нравится так над собой издеваться. Недавно Георг предлагал мне поспорить, когда Том сдастся и отрежет свой хвост. Я отказался, потому что если бы Том как-нибудь прознал про спор (а он бы прознал, зная мой не в меру болтливый язык), то я рисковал получить брата с дредами по пятки. Просто потому, что Том упрямый и слишком постоянный в своих привычках.
Он подходит ближе, не забыв с садистским удовольствием создать очень творческий беспорядок на моей голове в отместку за кровожадные мысли о его хвосте. Садится на перила, цепляясь босыми ногами за вертикальные прутья, и закуривает, всё ещё потягиваясь, чуть отклоняясь назад. Я вижу, что его отпустило: он еле заметно сонно-довольно улыбается каким-то своим мыслям, курит и трёт затёкшую шею левой рукой.
— А пойдём купаться? — вдруг выдаёт Том, зажав сигарету зубами и забрасывая дреды двумя руками за плечи, собирает в хвост и опять распускает, — жарко, я насквозь мокрый.
— Том, ты представляешь, у нас в номере есть душ, — сообщаю ему, для пущей убедительности наклонив голову на бок и сделав самое серьёзное и поучительное в мире лицо. Если бы так умел Йост, его бы выбрали канцлером.
— А чего ты тогда здесь остываешь?
Том как всегда прав: лезть в душ, когда море в двух шагах — абсолютная глупость. Ни он, ни я не отличаемся любовью к закаливаниям даже в такую духоту, и душ у нас всегда получается обжигающе горячим, пар потом в ванной стоит густой, плотный. Когда выбора нет — и так хорошо, сидим потом по креслам в полотенцах, не вытираясь, при распахнутых окнах. Дэвид, конечно, хватается за голову и прикладывается к начищенной продолговатой фляжке, а мы умудряемся не простыть даже на сквозняке.
Но когда в десяти минутах ходьбы от нашего отеля море, душ начинает казаться отвратительной хлорированной лужей. Нам редко удаётся не то что нормально побеситься на пляже, просто искупаться без жуткого ажиотажа по этому поводу. Я думаю, что в ближайший десяток лет такой шикарной возможности вообще не представится. Испанский open air устроители в этом году завезли куда-то совсем далеко от Мадрида, в провинцию, на берег Средиземного моря. Какой-то курортный городок, я не помню названия. Том вот знает, он вообще, кажется, коллекционирует слова, фразы, названия на всех доступных языках. Самое главное — здесь очень тихо. Я не думаю, что нас не узнают, просто не хотят мешать, наверное. Испанцы, как никто другой, ценят средиземноморские часы отдыха, и свои, и чужие.
Нарезать круги по отелю, выбираясь на улицу, совсем не хочется. Слева от нашего балкона висит странного вида решётка. Опора для каких-нибудь плетистых роз, наверное: отель утопает во всевозможных цветах. Живём, как в оранжерее, того и гляди, утром придёт садовник и будет выращивать орхидеи у нас на подоконнике. Видимо, розы постигла какая-то страшная участь, потому что сейчас решётка совершенно голая и, надеюсь, выдержит вес Тома, который перелезает через перила прямо босиком: ему лень обуваться. Кое-как спускаемся вниз со своего второго этажа и, из природной вредности потоптав газон, выбираемся на аллею, прямиком ведущую к морю.
Идём молча. Вокруг буйная, непокорная южная растительность, яркая днём, сейчас блёклая, спящая, ждущая очередного дня, очередной вспышки своей вызывающей красоты. Небольшой, всего-то три этажа отель быстро скрывается за кронами деревьев, а впереди а впереди уже видна блестящая полоска воды. И тут я понимаю, почему никак не могу сообразить, где нахожусь, и почему всё происходящее кажется попеременно сном, бредом или галлюцинациями. Здесь я действительно чувствую запах моря. Не такой, как в Гамбурге, резкий и холодный, напоминающий о норвежцах-китобоях. Здесь он перемешивается с пряностями, растущими повсюду, прямо под ногами, греет, обволакивает. Не хочется ни говорить, ни смотреть, ни двигаться. Хочется просто жить…
Пока я стаскиваю с себя кроссовки с джинсами, Том, на удивление быстро выпутавшись из своих футболок-штанов, не оглядываясь, быстро идёт к воде. Море спокойное, застывшее, даже прибоя почти нет, только тихие прикосновения тёмной воды к белому остывающему песку. У меня ноги вязнут в нём, пока я иду вслед за братом, по привычке поправляя браслет. Том с разбегу ныряет и через пару секунд снова появляется, задавшись целью доплыть до Африки, видимо. Когда тёплая, ласковая вода доходит мне до пояса, я тоже ныряю, всплывая на поверхность через несколько гребков. Собственно плыть мне никуда не хочется, поэтому через пару метров я ложусь на спину, благо море держит, и смотрю на небо. Здесь оно ниже, больше, чем это казалось с балкона, накрывает с головой и полностью подчиняет, отдавая тело во власть убаюкивающих волн, забирающих волнение, усталость, тревогу.
Я не знаю, сколько прошло времени.
Иду к берегу. Тяжело, еле передвигаю ноги в густом прибое. Резко трясу головой, пытаясь немного высушить волосы: выйдя из воды, сразу чувствую ночной холод. Ветра нет, но ночи сейчас длинные и воздух уже остыл. Поднимаю глаза на Тома и замираю, стоя по колено в воде. Он, опять демонстрируя несвойственную ему скорость, успел надеть джинсы и тоже теперь смотрит на меня. Улыбается, хотя я вижу, что уже начинает чуть заметно дрожать. Всё-таки мокрый совсем, капли с распущенных волос стекают по груди, по плечам. Ресницы тоже мокрые, слипшиеся. Я не могу оторваться от его глаз, в которых отражаются все звёзды мира, которые глубже, чем любое море. Я понимаю, что не могу до него дотронуться, мы как всегда под прицелом. Но сейчас мне это и не нужно.
Я чувствую солёную горечь на его губах, чувствую, как дрожат ресницы под моими поцелуями, как согревается кожа под моим дыханием. Я растворяюсь в нём, мы растворяемся в ночи и в море. В отражающемся в нем звёздном небе.
Том вытирает футболкой лицо, натягивает её прямо на мокрое тело. Я вешаю свою на шею, с трудом влезаю в джинсы и иду за ним по серому гравию…