Настроение сейчас - Умер Летов. И вообще все умерли.

Вот, решил выложить кое-какие мыслишки о рок-музыке.

Шестидесятые. Контр-культура. Поп-арт. Постмодернизм. Философ Мишель Фуко носится с идеей археологии знания. Археология – то есть: докапываемся до причин; раскапываем начала. Фуко – ницшеанец, он, по завету учителя, хранит верность земле. Земле. Все, что нам нужно, у нас под ногами. Нет пустого места, нового места, чистого места. Мы всегда строим на месте, где уже до этого что-то было. Но главное – само место. Культура – это не порядок, обуздывающий хаос; и не порядок, наследующий другому порядку. Это порядок, встроенный в иной порядок – дом в доме, государство в государстве. И тот иной порядок – не другая культура, скажем, предшествующая, а само место, на котором любая культура строится. Пока экономисты, социологи, политологи сосредоточены на маленьком человеческом мирке и на том, что там происходит, философ смотрит, как сам этот мир происходит – в другом мире. Из другого мира. Интересны не события, а фон. Ницше говорит о тенях, стоящих за героями трагедий. Хайдеггер, тоже ницшеанец, за двадцать лет до Фуко для рассмотрения существа искусства обращается не к привычным категориям «прекрасного», «возвышенного» и т. п., а к образам «земли» и «мира».
«Двери восприятия» приоткрываются.

- - -

Между тем, миру, кажется, нет никакого дела до того, что под него «подкапываются». Мир горячится и трясется в ознобе одновременно; пятидесятые – заря рок-н-ролла и холодной войны. До превращения рок-н-ролла в рок еще пять-десять лет. Рок-н-ролл – сугубо развлекательная танцевальная музыка тех лет. Иначе говоря, попса.
Перенесенный/перенесшийся из Америки в Англию, рок-н-ролл покинул привычный человекоразмерный мир с его диалектикой раба-господина. Пересаженный на английскую мистическую почву, он из музыки «мира» стал музыкой «земли». Ненадолго. Не всерьез. Но все же. Он ведь был музыкой нового мира, а кому, как не молодым, быть любимцами богов. Древнее, безвременное и безмерное причудливо соединилось в нем с юношеским, поверхностным, сиюминутным и вздорным. Рок-музыка расцвела, сама не понимая, что за соки ее питают. Места, заброшенные и оскверненные человеком, превращенные им в свалки и клоаки, вспомнили о своей древней славе, тайнах и могуществе. «Двери восприятия» распахнулись. Многие из них потом захлопнулись, но некоторые и по сей день открыты. Их только надо уметь найти. А для этого нужно знать, где искать.
Над эстетическими экспериментами того времени стоял густой туман мистики, духовных поисков и прозрений. Насколько они осуществились, до сих пор невозможно дать четкий, однозначный ответ. Существенно другое – людей захлестнула волна необычайного воодушевления и вдохновения. Чуть ли не каждый молодой человек в те странные дни мог ощутить себя немного поэтом, немного философом, немного мистиком. И даже был им. Границы между «массовым» и «элитарным», «поверхностным» и «глубоким» преодолевались с блаженной легкостью. Впервые у понятия «человечество» появился конкретный смысл.
Откровение земли и неба вызвало к жизни новую поэтическую Вселенную, которой противостоял «мир».

- - -

В конце шестидесятых в Англии появились Black Sabbath. Считается, что именно эта группа во многом ответственна за превращение рока сначала в хард-рок, а затем и в хэви-метал. Поэтому их стиль часто определяют как хард-энд-хэви. Сами музыканты, впрочем, категорически утверждают, что играли и играют исключительно хард-рок.
Говорят, что Black Sabbath «уничтожили» хиппи – и музыкально, и идеологически. Мол, хиппи были все такие наивные, солнечные и верили в прекрасное, доброе, вечное, а Sabbath напомнили нам, что мы живем в жутком мире и сами тоже то еще г…о. Вообще-то это преувеличение – хиппизм если и умер, то сам, без помощи бирмингемской рок-группы. Да и Sabbath, с другой стороны, не были такими уж бескомпромиссными чернушниками. Но факт остается фактом – с Black Sabbath (не только, конечно, но они играли центральную роль) действительно начинается новая эра: эра тяжелой музыки.
Что же это было по сути? Не просто «тяжелая» гитара. Не просто подавляющий, одуряюще громкий звук. Не просто вызывающий вид и неполиткорректные темы. Нет. Главным событием тяжелой музыки становится Апокалипсис. Конец света.
Если рок (а с тех самых пор «настоящим» роком считается именно тяжелый рок, и это отдельная грустная тема) – это, прежде всего, живое выступление, шоу, то именно Black Sabbath (по легенде, именно они придумали увеличивать громкость звука на концертах – так, чтобы сидящие рядом люди не могли говорить и слышать друг друга) в таком случае сформировали облик современной рок-музыки. Но в их стратегии был смысл больший, нежели технические ухищрения. Они буквально разрушали мир. Концерт служил воплощением Армагеддона. Грохот, ослепительные вспышки света, прорезающие темноту, раздражающие, неестественные цветофильтры (агрессивный красный, мертвенный синий, утопленнический зеленый), пронзительные крики (появляется, собственно, то, что назовут рок-вокалом) – все это служило одной цели: дать человеку опыт переживания финальности сущего. «Переживания» в двух смыслах: переносном и прямом; «испытать» и «выжить». Прямом. Black Sabbath стали последним словом шестидесятых; как и следовало ожидать, они решили достичь цели, вывернув ее наизнанку – не уничтожить мир, распахнув двери восприятия, а распахнуть двери восприятия, уничтожив мир. Не хватало лишь одного – того, что уравновесило бы вакханалию разрушения: некую надежду. Слово и образ божества – способного провести душу внимающего через огонь и лед, мрак и пустоту, через спазматические судороги разрушающейся, гибнущей Вселенной; способного указать путь, поддержать, защитить и укрепить: но кто об этом думал тогда? Молнии, сжигающей мир, мало. Нужен тот, кто повелевает молнией, способный «оседлать» ее. Эти повелительные интонации остаются у Black Sabbath, но в какой-то момент музыканты перестают понимать, кому они принадлежат: Богу или дьяволу. Страх сатаны, страх оказаться обманутыми, страх, происходящий из слабости и непонимания, лишает рок-музыку сил. Fear of the devil has no place among the brave. Рок-музыка перестала понимать саму себя – и вдохновляющее, правящее ею божество, что, в принципе, одно и то же. И потому из «катастрофы», которой должна была быть, стала действительно катастрофой. И в первую очередь для самой себя. «Испытать» и «выжить» без божества и откровения нового мира превратилось в «пощекотать нервы», чем тяжелая музыка и остается, по большей части, до сих пор – если что-то вообще осталось. Так началось ее вырождение; точнее, вырождение и было ее началом.

- - -

Вырождение же это заключалось, прежде всего, в интеллектуальном и эмоциональном упадке. Причем не самих музыкантов, а их слушателей. Нет зрелища на сегодняшний день более удручающего, чем так называемая «металлическая тусовка». Дело здесь не в личных качествах этих людей, а в отношении их к предмету, который, казалось бы, определяет образ их жизни. Очевидно, страх оскорбить свое божество непониманием, о чем писал в «Рождении трагедии» Ницше, им решительно неведом; они почему-то считают, что умное дает им право быть глупыми, интересное – скучными, глубокое – поверхностными, тонкое – грубыми, открытое – враждебными, и т. д. Все вывернуто наизнанку, все растащено по медвежьим углам и местечковым культам. Всюду обособленность, келейное убожество, и отсюда – ужасающая недалекость, доходящая до абсурда, нежелание и неумение понимать целое, историю. О «целом», т. е. искусстве, ничего не знают и даже не дают себе труда задуматься. «Историю» понимают как фактографию – пустое перечисление дат, перебирание каких-то частных моментов, отдельных приемов, ничего не способное сообщить о том, зачем, собственно, все эти приемы понадобились, что они призваны передать, выразить. От требования фактологии, в дополнении к фактографии, или отмахиваются, или отделываются банальностями вроде «рок – музыка протеста». В лучшем случае, если попросишь их дать отчет (а это, кстати, в подобной среде моветон – размышлять о том, что любишь, считается вредным и ненужным), тебе скажут, что это «круто», и пустятся взахлеб восхищаться инструментальным мастерством, которое от сути дела отстоит так же далеко, как у Платона искусство – от идеи. Именно этой крикливой публике мы «обязаны» всем тем, что любого более-менее разумного и чувствительного человека от рок-музыки может лишь оттолкнуть.

- - -

Что же?
Образ – непонят, утрачен. Музыкант не знает, кто он, когда он на сцене – а отсюда один шаг до: не знает, зачем он там. Растерянный, при всем своем пафосе. Неумелый, при всей своей изощренности. И неуместный.
Слово. Но о слове вообще забыли. Текст, случается, и знают, но даже не задумываются, о чем он. Или ищут намеки на обстоятельства. Нельзя презирать то, что любишь – а иначе не выходит, если довольствуешься только тем, что легко дается. Легкость, правда, означает, что пустят не дальше преисподней. И на том спасибо.
Рок – инструментальная музыка во вторую-третью очередь. При всей значительности звукоряда в ней/ею правит слово, голос. Но голос неотделим от присутствия. Присутствия, как сказали бы философы, некоего сознания в некоем мире. Об этом забыли. Человек, страдая, взывал к божеству – и получал ответ. Рок был/должен был стать polemos, беседой-сражением человека и божества, которой мир отпускался в падение, терялся, жертвовался, становясь поочередно поводом к вызову, самим вызовом и ответом на него; бледной тенью интуиции этого вызова в роке стала идея протеста. Музыкальный ряд в роке не тащился за голосом, но и не подчинял его себе целиком – он возвышался до второго голоса, драматического антагониста, который поднимал и низвергал, приближал и отталкивал, подчинял и подчинялся, ласкал и бил: двойник; близнец; отражение; похожий и непохожий. В роке эротика и апокалипсис, мягкость и жесткость должны были соединиться. Сочетаться. Но непонимание и забвение, постигшие искусство, привели к тому, что эротика, изрядно подешевевшая и обессмыслившаяся, досталась поп-музыке, а от рока не осталось ничего, кроме глупой, бессодержательной, никак не оправданной жестокости, которая проявляется или по отношению к тебе, или тобой самим. Пассивно-агрессивная попса и садо-мазохистский рок.
Чтобы вернуть искусству смысл, необходимо, стало быть, обрести вновь понимание его внутренних обстоятельств, если угодно, его «мифа» или «легенды», в нашу софистическую эпоху возможное лишь в том случае, если их предельно обнажить, явить в последней отчетливой простоте; наше понимание вещи должно стремиться к тому, чтобы совпасть с ее пониманием самой себя, которое может существовать лишь в форме мифа. Вернуться/вернуть «божественное», «сознание» и «мир», «эротику» и «апокалипсис», интеллектуальное равенство между дарящим (артистом) и принимающим дар (слушателем). Если соединить эти элементы, нетрудно получить ответ.