[255x282]
И сотворил он ее из ребра...- история первая

ПЕРВАЯ СКУЛЬПТУРА

Наверное, так и выглядит Апокалипсис - они бегут не разбирая дороги, за ними поднимается зарево - все небо охвачено огнем. Молоденький лейтенант кричит: "Куда?", швыряет их на землю. Жуткий вой снаряда, оглушительный взрыв, тишина. Семилетний Песах Флит приподнимает голову из-под маминой руки, и первое, что он видит, - распластанного лейтенанта, у которого нет ног. По бабушкиному лицу струится кровь, мама корчится от боли - задело осколком. С одним из них, застрявшим в плевре, маме предстоит прожить всю оставшуюся жизнь.

В эти дни Песах вырезает свою первую скульптуру для маленькой девочки, которая без конца плачет - обронила в дороге куклу. Куклу ли она оплакивает или потерянный дом, место, где родилась, - ее тоскливый плач рвет сердца беженцев. Песах вырезает ножом кукольную головку, обматывает тряпками и дает девочке. Та успокаивается. А через две недели - очередная бомбежка, и девочки нет, как нет и ее родителей.

Песаху повезло - он сбежал оттуда, куда потом пришли каратели, - и уцелел. Все же, кто остался, были вбиты карателями в землю заживо. 40 человек. Семья Флитов была большой...

БОИ МЕСТНОГО ЗНАЧЕНИЯ

В одном таком месте - под Дрогобычем, где навсегда остались его сверстники - мальчики и девочки, которым уже не суждено вырасти, Песах поставит через сорок лет после войны памятник. Песаху Флиту - к тому времени одному из лучших на Украине скульпторов - поручат сотворить обелиск в память о погибших "советских гражданах" (слово "евреи" невыносимо для слуха обкомовских работников). И вот наступает день, когда с обелиска сдергивают покрывало, и взору собравшихся на торжественное открытие обелиска предстает величественный бетонный старик в талите, наброшенном на голову, прижимающий к себе худенького, с торчащими по-детски лопатками мальчика. У мальчика в руках скрипка.

- А что это у старика на голове? - удивленно спрашивает секретарь обкома партии по пропаганде.

- Талит, часть еврейской национальной одежды. А вы думали, что еврейский национальный костюм - это каракулевая шуба? - не удерживается Песах.

Высказывание дорого обходится еврейскому скульптору, а старика в талите тронуть не решаются: фотография с памятником, установленным на месте казни евреев под Дрогобычем, обходит многие газеты. В Бельгии демонстранты выставляют ее напротив дома палача Мэнтона, руководившего дрогобычской карательной акцией. В конце концов палача судят, а изображение памятника, изготовленного Песахом Флитом, помещается на обложку книги, описывающей международный процесс по "делу Мэнтона".

Потом в воображении скульптора возникает прозрачная ротонда, составленная из десяти фигур ("миньян") без лиц (тени людей, ушедших в небытие), вверху - ажурная вязь еврейской молитвы. Этот памятник пока в проекте, возможно, он будет установлен на месте расстрела евреев подо Львовом.

Лица погибших родственников Песаха снова и снова возникают из небытия, лишая покоя и бередя его по-детски острую память. Песах отливает из бетона десятиметровую поминальную свечу (памятник установлен во Владимире-Волынском), на которой помещает эти лица. Среди них лицо прадеда, имя которого он носит и чьи редкие способности, по всей вероятности, унаследовал. В родном местечке прадед Песаха лечил наложением рук людей, скотину, предсказывал события. В середине 193О-х одна из внучек старого Песаха уезжала в Канаду, ее оплакивала вся семья. «Не плачьте над дитем, которое уезжает, плачьте над теми, что остаются, - неизвестно, кто из них останется жив. Будет страшная война - земля смешается с небом..." - сказал старик. Так оно и вышло.

Спустя много лет правнук покойного прорицателя вдруг обнаружит в себе этот дар. Песах и сам не может объяснить, как он лечит людей от различных недугов: просто настраивается на человека, посылает ему мысленный импульс, и тому становится легче. У детей через пару дней вдруг сходтят бородавки, проходит анурез, взрослые избавляются от болей в суставах, бросают курить. Слух о целительских способностях Песаха быстро распространяется по Львову, к нему идут и идут люди. Он помогает бескорыстно, совершенно не помышляя в середине жизни изменять своему призванию. У Песаха к тому времени - трехэтажная мастерская в центре Львова, его памятники украшают российские, украинские, молдавские города. И почти всякий раз ему приходится выдерживать с советским и партийным начальством "бои местного значения".

- Почему у вас солдат голый? - спрашивают его обкомовские работники, рассматривая проект памятника павшему солдату.
В одной руке воин сжимает меч, в другой - ветвь, символизирующую мир.

- А когда вас вызывали на призывной пункт, вам не приходилось раздеваться? - парирует Песах.

- И все же - почему он голый? Что вы хотели этим сказать? - не унимаются чиновные люди.

- "Голыми мы пришли в этот мир, голыми и уйдем", - устало отвечает скульптор.


Обкомовские люди - люди темные, Библии не читали, а потому запрещают установку памятника "неодетого солдата".

ПИГМАЛИОН

На 45-м году в его жизни появляется Она. Та самая, чьи портреты он рисует, лепит и высекает на протяжении десятилетий. 18-летняя Стелла входит в его мастерскую и удивленно замирает: из каждого угла на нее смотрит она самое, словно многократно отраженная зеркалом. Такого не бывает, игра воображения, обман зрения, сон. Но сон не проходит. Это Она, узнаваемая с первого взгляда. Образ, выношенный в глубинах его души и вдруг обретший реальность, переступившую порог его мастерской с вопросом: "Вы берете учеников? Я бы хотела у вас учиться..." Через два года у них родилась дочь.

Когда они работают на симпозиуме вместе (она вырезает из камня одну сторону скульптуры, он - вторую), их часто спрашивают: "Вы что, заранее договариваетесь, что и как делать?" - "Да нет", - отвечают супруги. Они и сами не могут объяснить, как это происходит. Между ними есть какая-то "химия" - вещь настолько тонкая... Они как бы смотрят в одном направлении, понимают друг друга без слов и часто путают, где чьи наброски и эскизы - ее, Стеллы, или его, Песаха.

ОТ МЫСЛИ ДО КАМНЯ

Он начинает поворачивать тыльной стороной керамические головы, стоящие на полке, и открываются миниатюрные картины, помещенные внутри голов. Черная речка, дом, в который внесли смертельно раненного поэта, дорога, уходящая в никуда, в Вечность (Пушкин); старый еврей, кочующий из города в город со своей козой, мальчик Мотл с бочкой чернил (Шолом-Алейхем); маленький мальчик, играющий во дворе с собакой (израильский парашютист, погибший в Шестидневную войну)...

Образы приходят, словно проявляется пленка. Случайный прохожий, мелькнувший на миг и вызванный воображением художника. Многочисленное семейство, переходящее дорогу в религиозном квартале Иерусалима: самодовольный, напоминающий петуха глава клана; его вечно беременная жена; сыночек, похожий на своего папу; девочка, ковыряющаяся в носу; еще одна девочка, везущая в коляске своего младшего брата... Иной раз ему не нужно ничего воображать - только увидеть и запомнить. Великий Феллини черпал сюжеты своих будущих картин из собственных сновидений. Песах начинает видеть будущий памятник - до мельчайших деталей - задолго до того, как первый эскиз появится на бумажном листе. Он мысленно обходит каменную глыбу со всех сторон, с легкостью отсекая все ненужное, то, что мешает. Он видит памятник сразу в бронзе, мраморе или граните. Овцы, разбредающиеся в стороны, - евреи в галуте (скульптура установлена в парке Ган ха-Ацмаут в центре Иерусалима); печальная девочка на фоне полуразрушенной кирпичной стены (Анна Франк)...

Если бы абстракционист рисовал портрет Песаха, он, наверное, ограничился бы лаконичной линией или штрихом, изображающим движение. Песах - человек зрелого возраста: в его 64 ему можно с одинаковой вероятностью дать и сорок, и пятьдесят. Джинсы, джинсовая рубашка. Подтянут, спортивен, бородат. Он и правда находится в вечном движении, в его голове роятся новые идеи, он постоянно пробует то и это. И, глядя на его картины, писанные цветным воском (древняя техника, восстановленная Песахом по наитию), отлитые из воска скульптурные композиции, лепные головы "с начинкой" (двусторонние портреты - лицо человека и его судьба), резного Пушкина или резного Януша Корчака, трудно представить себе, что все это вышло из одной мастерской...