Джеймс Александер Том "Идеальный снимок" (1976)
Это было ранней весной, лет 15 назад, — тускло светило солнце, а деревья только начинали распускаться. Я был молодым репортером полицейской хроники и ехал на место происшествия, которого я не хотел видеть. Как было сказано в радиосообщении дежурного полицейского, у подъезда своего дома мужчина, сдавая назад на пикапе, случайно переехал свою внучку. Она умерла.
Когда я остановился между полицейскими машинами и микроавтобусами телевизионщиков, я увидел коренастого седого человека в хлопчатобумажной робе, стоящего рядом с пикапом. На него были наведены фотоаппараты, и репортеры облепили его лицо микрофонами. Совершенно сбитый с толку, он пытался отвечать на их вопросы. Но в основном он лишь шевелил губами, щурился и молчал.
Через некоторое время репортеры махнули на него рукой и вошли вслед за полицейскими в небольшой белый дом. До сих пор перед моим мысленным взором стоит этот подавленный старик, глядящий на то место около входа в дом, где оказался ребенок. За домом была недавно вскопанная цветочная клумба, а рядом с ней — гора черной, жирной земли.
— Я просто сдавал назад, чтобы рассыпать этот отличный грунт, — сказал он мне, хотя я не спрашивал его ни о чем. — Я даже не знал, что она на дворе. — Он протянул руку к клумбе, а затем бессильно опустил ее. Он снова погрузился в свои мысли, а я, как хороший репортер, вошел в дом, чтобы найти кого-нибудь, кто мог бы дать мне недавнюю фотографию малышки.
Несколько минут спустя, держа в кармане куртки блокнот со всеми подробностями и студийный, три на пять дюймов, портрет румяного ребенка, я направился в кухню, где, по словам полицейских, лежало тело.
Я взял с собой фотоаппарат — большой, увесистый «Спид Грэфик», который был когда-то непременным атрибутом всех газетных репортеров. Выходили из дома все вместе — члены семьи, полицейские, репортеры, фотографы. Войдя в кухню, я застал следующую картину:
На столе с пластмассовым верхом в свете, проникающем сквозь отделанные рюшем оконные занавески, лежало крохотное тельце, завернутое в чистую белую простыню. Каким-то образом старику удалось оказаться в стороне от толпы. Он сидел на стуле недалеко от стола, в профиль ко мне, и, не зная о моем присутствии, непонимающим взглядом смотрел на укутанный трупик.
В доме было очень тихо. Тикали часы. Пока я стоял и смотрел, старик медленно наклонился вперед, заключив согнутыми в локтях руками, как в скобки, головку и ножки маленькой фигуры, а затем прижался лицом к савану и замер.
В это мгновение полного безмолвия я понял, как делаются репортажные снимки, выигрывающие призы на фотоконкурсах. Я померил освещенность, настроил объектив и выставил дальность, зафиксировал лампочку во вспышке, поднял фотоаппарат и выбрал кадр в видоискателе.
Каждый элемент этого снимка был идеален: старик в своей обычной рабочей одежде, его седые волосы, слегка освещенные солнцем, фигура ребенка, завернутого в простыню, простая семейная атмосфера, которую создавали черные железные подставки и сувенирные тарелки с .Всемирной выставки на стенах по обе стороны от окна. На дворе можно было различить полицейских, исследующих роковое заднее колесо пикапа, мать и отца ребенка в объятиях друг друга.
Не знаю, сколько секунд я простоял так, не в состоянии щелкнуть затвором. Я отлично понимал, какое мощное повествовательное воздействие будет иметь эта фотография, и моя профессиональная совесть уговаривала мне сделать ее. Но я не мог заставить свою руку зажечь лампу-вспышку и вторгнуться на остров печали этого бедного человека.
Наконец я опустил фотоаппарат и незаметно вышел, встревоженный закравшимся сомнением в моей пригодности для журналистской профессии. Конечно, я ничего не сказал ни редактору, ни кому-либо из моих коллег-репортеров об упущенной возможности получить идеальный репортажный снимок.
Каждый день в выпусках новостей и в газетах мы видим снимки людей в критических ситуациях горя и отчаяния. Человеческое страдание превратилось в зрелищный вид спорта. И порой, смотря документальное кино, я вспоминаю тот день.
Я по-прежнему считаю, что поступил правильно.