Мальчики пили на брудершафт,
Девочки резали пирог к чаю.
А у соседей жила душа,
Что по ночам улетала в стаю.

Люди смотрели свое кино,
И разгадать не могли кроссворды.
А по соседству жило оно,
Пряча за стену клыки и морду.

Осень чертила свои штрихи,
Лавки желтели под слоем гнили.
А за других собирать грехи
Вновь соглашались большие крылья.

Дети играли в сырой песок,
Кто-то болел и лежал в больнице.
И не стерпев болевой порог
За журавлем умерла синица.

Сквозь небо крадется солнце, сияющий златом лекарь.
Вот только меня не лечит, я жду облаков и ночи,
Мне холодно и тоскливо, и падают мысли снегом,
И сердце на части рвется, как будто бы между прочим,

И через ворох улыбок отчаянье рвется болью,
И я задыхаюсь в этом предательски-бледном свете...
Но все же надеюсь (правда, на что?), и живу тобою.
И теплые снятся кудри, в которых закат и ветер...

Я тихо храню мгновенья и радугу не забуду...
А сердце опять трепещет, как будто страдает очень...
Но бабочки - пусть им больно! - кричать все равно не будут.
Они не умеют плакать. Они умирают молча.

Теплое небо. Усмешки распахнутых окон.
Я, как обычно, скорее жива, чем мертва.
Просто мне в городе этом всегда одиноко,
И почему-то с неделю болит голова.

Брызги улыбок - как зайчиков солнечных тучи.
Ветер упавшее небо в объятьях кружит.
Мне, как обычно, немного тоскливо и жгуче,
Но, разумеется, это могу пережить.

В общем-то, в мире по-летнему все гармонично.
Пусть иногда мне бывает так трудно дышать...
Я не в депрессии, нет. У меня все отлично.
Но отчего-то... все мерзнет и мерзнет душа.