Тургенев однако, особенно в молодые годы, мог бы запросто общаться в аське:)) Письма его друзьям, читать оч весело, особенно после прошествия многих лет от уроков литературы:)) Конечно везет им всем дворянам - запросто путешествуют по всей Европе:)) Вот в то время образовался у них дружеский кружок из трех чел - Тургенев, Ефремов, который впоследствии станет преподавателем в Московском университете и еще один малоизвестный чел..по имени Михаил Бакунин:)) Дружеские письма Тургенева им я бы тут парочку процитировал.

В частности мини пьесу и немецкий стих Тургенева который мне оч понравился:))

 

 

         Сцена в небе. Ворота рая. Привратник, св. Петр, (спит). 

(Входят Бакунин и Тургенев и несут большой, довольно длинный чемодан).

 

Т. Ба! Да мы у ворот рая!

Б. Разумеется, вот и св. Петр.

Т. Какой красный нос у Петра!  (Чемодан шевелится). Угомонись! Остряк! Не пронести нам его, Бакунин.

Б. Авось...

(Петр просыпается).

П. Что вы за люди? А! Знаю вас! Прошу не болтать лишнее -- на что мне ваши имена? Я знаю вас -- мы всё знаем. Впущу, впущу. (Глядя через плечо). Бог знает, что с нашими господами подеялось -- впускают сорванцов, безбожников, молокососов... Эх! кабы мне...

Б. Но...

П. Перестань болтать, дружок: приучайся уважать старших. (Отворяет дверь). Ну, входите, что ли? (Увидя чемодан). Это что у вас?

Б Чемодан.

П. Вижу, что чемодан. Да на что?

Б. Как на что? Тут наши платья...

П. Вздор! У нас вы на казенном иждивении.

Т. Старое белье. (Чемодан шевелится с негодованием).

Б. Книги... В скучный час не худо.

П. В скучный час... То-то ваша братья, молокососы... В скучный час! Отчего ж я не скучаю? И бога-то я не вижу, всё сижу у дверей да любуюсь на грешные рожи... Вздор! Вы плутуете. Откройте чемодан. (Чемодан от страха сжимается).

Б. (С большим жаром). Помилуйте! как можно? Какие мы плуты! Этот чемодан -- очень невинный чемодан. Извольте посмотреть. (Катает, гнет чемодан во все направления -- свертывает кольцом и т. д.). Можно ли тут быть человеку?

П. (Щупает чемодан). В самом деле -- мягко! Чрезвычайно мягко! приятным образом мягко! Хе! хе! хе -- хорошо бы... очень мягко! (Садится на чемодан). Вы позволяете?

Т. С большим удовольствием.

П. (С отрадой). А-а-а... старым костям любо. Друзья мои, будьте благодетелями. Подарите мне ваш чемоданчик: судите сами -- сидишь, сидишь у дверей на ступеньке... с вашего позволения, неприятно. Потешьте старика!

Т. (Глядя на Б.). И не знаю... Как ты...

Б. (Глядя на Т.). Куда ни шло... а впрочем...

П. Удивительное дело! Отроду покойнее не сиживал -- потешьте... (Петр с визгом вскакивает и, держась одной рукой за некоторую часть тела, отбегает и с испугом оглядывается. Из чемодана торчит красная, всклокоченная голова Ефремыча и щелкает зубами. Бакунин и Тургенев проворно подхватывают чемодан и вбегают в царство небесное).

Б. (Ефремову). Это что за нелепость?

Е. (Ухмыляясь). За неимением остроты.

Слышен голос Петра: "Контрабанда! контрабанда!".

  

10-го сентября 1840-го года. Мариенбад.

Ив. Тургенев.

 

 

 М. А. БАКУНИНУ И А. П. ЕФРЕМОВУ

3, 8 (15, 20) сентября 1840. Мариенбад

 

   Вот, друзья мои -- эмблема жизни вашего друга. Капля воды, падающая в бочку, и еще капля, и еще капля... (Без растолкования вы бы не поняли) бульк... бульк... бульк... и т. д. Целый день никого не видишь, кроме доктора, служанки Peppi, домашнего раба и моих любезных уток. Их всего 11; я им дал разные названия. Одну, жирную, хромую, с большим зобом и вообще важной наружности назвал Ефремычем; другую -- маленькую, вертлявую, охотницу помахивать хвостиком -- Скачковым; третья, худая, длинная, беспрестанно бегает, вытянув шею и ковыляя -- за мухами -- точно ты -- Бакунин; преглупого серого селезня с зеленым носом окрестил Погребовым¹. Так текут мои дни -- и-дил-ли-чес-ки. Идиллия, как сухой творог, не идет в горло мне. Читать и много писать почти не могу: глаза болят и голова туда же. Сочиняю умственно эпиграммы на Ефремыча: не удаются. Вообще значительно поглупел. Доктор уверяет про мою болезнь, что она "wohltatige Krisis"; я смотрю ему в глаза и думаю: "Ах ты........!". А он улыбается.

   Так на свете всё превратно! -- Я вру.

   У нас в деревне был (прежде, теперь сгорел) огромный дом². Нам, детям, казался он тогда целым городом. В нашей части (в нашей комнате) стояли запыленные шкафы домашней работы черной краски с стеклянными дверцами: там хранились груды книг 70-х годов, в темно-бурых переплетах, кверху ногами, боком, плашмя, связанных бючевками, покрытых пылью и вонявших мышами. Мне было лет 8 или 9. Я сговорился с одним из наших людей, молодым человеком, даже стихоплетом, порыться: в заветных шкафах. Дело было ночью; мы взломали замок, и я, став на его плечи, исцарапавши себе руки до крови, достал две громады: одну он тотчас унес к себе -- а я другую спрятал под лестницу и с биением сердца ожидал утра. На мою долю досталась "Книга эмблем" и т. д., тиснения 80-х годов, претолстейшая: на каждой странице были нарисованы 6 эмблем, а напротив изъяснения на четырех языках. Целый день я перелистывал мою книжищу и лег спать с целым миром смутных образов в голове. Я позабыл многие эмблемы; помню, напр.: "Рыкающий лев" -- знаменует великую силу; "Арап, едущий на единороге" -- знаменует коварный умысл (почему?) и прочее. Досталось же мне ночью! единороги, арапы, цари, солнцы, пирамиды, мечи, змеи вихрем крутились в моей бедной головушке; я сам попадал в эмблемы, сам "знаменовал" -- освещался солнцем, повергался в мрак, сидел на дереве, сидел в яме, сидел в облаках, сидел на колокольне и со всем моим сидением, лежанием, беганием и стоянием чуть не схватил горячки. Человек пришел меня будить, а я чуть-чуть его не спросил: "Ты что за эмблема?". С тех пор я бегал "Книги эмблем" пуще черта; и даже в прошлом году, бывши в Спасском, взял ее, в руки с содроганием³. Г-ну Серебрякову⁴ (он после бежал и теперь отличается на Кавказе) досталась "Россияда"! Хераскова. О "Россияда"! и о Херасков! Какими наслаждениями я вам обязан! Мы с Леоном уходили каждый день в сад, в беседку на берегу пруда и там читали -- и как читали! или правильнее: он читал -- и как читал! сперва каждый стих скороговоркой, так себе -- начерно; потом c ударением, с напряжением и с чувством -- набело. Немного пестро -- но приятно. Я слушал -- мало! внимал -- мало! обращался весь в слух -- мало! -- и классически: пожирал -- всё мало! глотал -- всё еще мало! давился -- хорошо. Леон был человек вежливый и предлагал мне книгу -- но я отказывался. Читать скороговоркой я мог не хуже его; но я не надеялся достигнуть торжественности его возгласов⁵. Притом же он несколько говорил в нос, что в то время, особенно при произношении буквы О, мне весьма нравилось -- и пел на крылосе чахоточным тенором, приводившим в восторг соседа нашего, кривого Чайкина. Уверяю вас, что я не прибавляю ни одной прикрасы -- "ein Werdender wird immer dankbar sein". Но возвратимся "a nos canards". Хочу вам слегка упомянуть имена остальных 7: Офицер, Москва, Шеллинг, Моя будущность, Николай Павлович, Небо Италии и Шварц. Изъяснение, если потребуете, в будущем письме.

   Это письмо было начато 15-го поутру -- а вечером я получил твое письмо, Б<акунин>⁶: ты можешь судить по моим письмам, как оно меня поразило и взволновало; но как брошенный камень не морщит поверхности болота (гётевское сравнение), так и твое письмо с его следствиями, тревоживши меня целые два дня и две ночи; -- улеглось на мягком, кашеподобном дне моей жизни. От скуки, признаюсь, беру перо и германидоротеизирую⁷. Как тебе нравится мое новое словцо? -- Слушай: a la Karamsin:

   "Чувствительные души! примите меня в ваш священный врут! я нашел друга -- и проливаю радостные слезы; я нашел друга -- и благодарю премудрое провидение..." и т.д. "О друг мой,-- сказал я, обливаясь горячими слезами", и т. д. "Мы обнялись и смешали наши слезы" и т. д. -- Странная участь слез, подумаешь! Их глотают как вино, мешают как лекарство, проливают как воду, удерживают как лошадей; поливают, обливают, заливаются, истекают слезами; они катятся градом, потоками, даже реками; слезы радостные -- слезы горестные, слезы горькие -- слезы сладкие, слезы раскаяния -- слезы умиления, слезы утешительные -- слезы восхитительные, слезы -- жемчуги, слезы -- алмазы, слезы кровавые -- слезы обильные, о слезы, слезы, сле-е-езы, молите бога за нас!"

   Мною найденный друг -- пес, или, пожалуй, собака. Он небольшого росту и очень жирен, но, вопреки обыкновению собак подобного разряда, ласков и снисходителен. Я назвал его Филантропом, потому что во всем Мариенбаде он единственное создание, изъявляющее ко мне сожаление, несколько оттененное нежностью. Утки мои очень любезны, как утки (немец сказал бы qua утки); но до нынешнего дня, несмотря на мои приношения, разделяют мнение обо мне Н. Г. Фролова. Моя хозяйка толстая особа -- впрочем, с виду не злая: но где ей до меня. У ней 6 детей (она 7 лет замужем), а седьмой -- причиной довольно значительного округления ее стана, довольно похоже на парус, наполненный... дыханием ветров. Гамалистика состоит из служанки Peppi; сверх того процветают: служанка-грыб и босоногий женский индивид, deren Individualitat ich bis jetzt noch nicht mir anzueignen im Stande war. Был да сплыл юноша, прозванный мной "der junge hoffnungsvolle Kellner aus Prag" -- наш брат, славянин, который надувал меня mit einer bewunderungswurdigenVirtu-ositat. Хозяин -- гусь⁸. Я перестаю писать -- ибо чувствую свою глупость.

  

20-го сентября.

   Друзья мои, скачка! скачка! Немецкий клеппер и русская кляча! Бакунин назначается судьей, Ефремов жокеем! Без иносказаний, вследствие глупости, лишающей меня возможности написать вам порядочное письмо, сообщаю вам два стихотворения: моего произведения. Советую вынуть носовые платки, ибо трогательно.

   Динь-динь-динь-динь. -- Начинайте.

  

   Немец

  

   Ich lag im hochgewachs'nen dunklen Kraute,

   Es duftete so lieblich rings umher:

   Der Feisen stieg steil abwarts, der ergraute --

   Es schillerte weithin das griine Meer.

   Vom Suden kamen Schwane hergezogen --

   Im Eichenlaub leis wispelte der Wind...

   Ich dacht' an sie -- an sie die ich betrogen

   Und weinte wie ein Kind.

  

   -----

  

   Die Sonne schien: und tausend zarte Fadchen

   Von Halm zu Halm -- sie wehten her und hin;

   Es war so schon; doch das verlass'ne Madchen,

   Es kam mir nicht, es kam nicht aus dem Sinn.

   Das Herz zeri'loss in tausend heisse Thranen --

   Ich wusste nicht wie's enden konnte gar --

   Und mich ergriff ein machtig dringend Sehnen

   Nach dem, was langst entschwunden war.

  

   -----

  

   Als ich zog hin, wie war sie bleich und traurig!

   Wie bitter still verschlossen war ihr Mund!

   Es wurde Nacht -- der Wind blies dumpf und schaurig;

   Ich fuhlte wohl -- ihr Herz war blutend wund.

   Sie wusste nicht -- was sagen und was lassen;

   Es zitterten die Lippen ihr so sehr;

   Sie liebte mich -- und konnte sich nicht fassen;

   Ich liebte sie nicht mehr.

  

   -----

  

   Was ich ihr sagt' im Scheiden -- langst vergessen

   Ist es von mir; doch war's kein freundlich Wort.

   Ich war vergniigt und frohlich -- ja vermessen;

   Und leichten Sinn's und muthig zog ich fort.

   Aus meiner stillen Ode zog mich machtig --

   Ein Heer von Jugendtraumen, bunt und licht:

   Ich dachte nicht {Вписано над строкой как вариант и не зачеркнуто.}

   Und ich vergass -- die Zukunft schien so prachtig --

   Ob -- eines Madchens Herz brach -- oder nicht.

  

   -----

  

   Doch als mein Fuss beruhrte meine Schwelle --

   Da brach es los in herber Quai und Lust;

   Sie lief mir nach mit wilder Liebesschnelle

   Und hielt mich, heftig weinend.

   Durch die Brust Erinn'rung zuckte wie verklung'ner

   Lieder Gelinder Nachhall, da sie mich umfing --

   Doch was entschwand, das kehrt ja niemals wieder {Что было, то не будет вновь.}

   -- Ich kusste leis die Stirn' ihr und ich ging.

  

   -----

  

   Und hatt' ich das -- о! hatt' ich das geschworen

   In jener schonen, ewig-schonen Nacht --

   Als taumelnd fast, liebtrunken, und verloren

   Sie gab mir hin der jungen Glieder Pracht?

   Ach unter meinen Thranen, meinen Kussen

   Blieb sie so stumm -- ich schwur: sie sah mich an --

   "Auch du wirst mich noch einst verlassen mussen"...

   Und ich -- ich hab's gethan!

  

   -----

  

   Und jetzt... da jeder Hoffnung ich entsage,

   Da von dem Kampf ich kehre: matt und wund --

   Mit bitt'rei Reu gedenk' ich jener Tage

   Des lieben Kinds und mancher gold'ner Stund.

   Veigessen hat sie mich!.. О Gott, verwehr'es!

   Doch ich verdien's -- was deine Hand mir bot --

   Stiess ich zuruck... Ich lieg am Rand des Meeres

   Und wunsche mir den Tod.

  

   1839.

 

 

В ранних письмах Тургенева он постоянно делится своими успехами в учебе, и даже приводит всякие задачки из своих занятий и прочее...например:))

 

Н. Н. ТУРГЕНЕВУ

22, 23, 24, 25, 26 марта (3, 4, 5, 6, 7 апреля) 1831. Москва

 

  Воскресенье, 22-го марта. Я в этот день встал в седьмом часу; оделся и пошел в церковь. После обедни мы отправились в наемном возке на Воробьевы горы; выехавши из заставы, мы попросились идти пешком по дороге; нам позволили; только что я вышел и прошел немного, как по обыкновенной мне неловкости я посклизнулся и бух в грязь: замарал шубу, штаны и разорвал их! Что делать! Встал да пошел. Как мы пришли к Анне Ивановной, то меня провели в кабинет, сняли штаны, и пока я дожидался, что их зашьют, сидел я один около двух часов в шлафроке. Один! Хорошо, если б меня посадили где-нибудь наверху: а то я был только отделен перегородкою, не запертою от комнате, где завтракали! Досада и скука! Я там должен был завтракать, а из нечего делать взял я какую-то книгу, которая там лежала. Какая ты думаешь? Немецкий молитвенник; я его принялся читать, как мне принесли штаны; я вышел, и мы скоро уехали домой, где не обедали, по милости повара. После времени обеда поехали мы с г-ном Лабановым к Гагариным; танцевали там кадрилы французские, старую и новую, галлопад, мазурку и экосес. Мне не так хотелось танцевать; так посуди же, как мне было досадно, что какая-то косая, уродливая и притом очень злая дама  вдруг закричала во всё горло: "Bravo, Mr Tourgteneff, bravo!". Я тебе говорю, что она была зла, потому что она про свою маленькую сестру при всех всё говорила: что она неловка, неумна, дурно воспитана etc; и то так злобно, что я невольно сказал про себя, на нее смотря, как Пушкин говорит: "Змея, змея!"¹.

 

    Понедельник, 23-го марта. Я проснулся рано и спешил вниз и начал готовить уроки г-ну Фалантину. Ты, верно, еще не знаешь, что Платон Николаевич хочет переменить его и на его место взять Грегориуса какого-то. Да не пиши Платону Николаевичу об этом: ведь это тайна. Вдруг бьет восемь часов и г-н Фалантин входит, садится, поправляет переводы: "Haben sie das Buch, aus welchem sie ubersetzt haben",-- сказал он. Я иду в библиотеку, гляжу -- нету! "Искал, искал да наконец устал",-- говорит Крылов²; так случилось и со мною. Говорю: нету: и за то учитель четкими буквами пишет роковые слова: "Не был доволен". Что же вышло: Никанор изволил утром взять  книгу без спроса; Платон Николаевич меня простил. После того был наш самый строгий учитель Дмитрий Никитич; мы ему говорили историю, грамматику и стихи. Вот что он мне записал:

 

                Грамматики = очень хорошо.

   Стихи = весьма хороши.

   История = хороша; но прибавление не выучено.

N.B. За прибавление я благодарен Дмитрию Никитичу: я совсем позабыл, что надо их и выучить; он за меня просил, и меня простили.

 

Воскресенье, 29-го марта. Я проспал время, потому что думал: нечего делать.

 

Четверг, 2-го апреля. Нынче был Валентин; ему хотели отказать, но он был и давал урок. После  был г-н Платон Николаевич; он мне поставил "прекрасно".

 

   Вот наш урок:

   Из линий "а" и "в" и угла "к" составить треугольник и разобрать все случаи, коих для острых углов 3, для тупых 1 и для прямых 1.

   Кажется, легко, а очень трудно. После обеда был г-н Гардорф и наследник престола немецкого языка г-н Григориус. Ему показались наши переводы очень трудными, сочинение мое ему очень понравилось, задал нам уроки и уехал.