Сижу под большим деревом. Изумрудно-янтарная крона вполне  могла бы заменить собой участок неба над Лихтенштейном. Её часть ковром рассыпана под ногами. Где-то высоко-высоко над кроной в ярко-белых всполохах с безумной скоростью несутся рваные дождевые тучи, безжалостно и жестоко рассекая воздух водяными кнутами и плетьми. 

Удобное углубление в коре, как раз по форме спины. Идеальное место, в котором можно провести столько-времени-сколько-потребуется для чего бы то ни было.

Пристальное разглядывание своих ладоней в течении двух часов решительно не могло повлиять на кучу пылающих, рассерженных  и диких  углей, которые, казалось, забили собой весь рот, горло и лёгкие, пытаясь прожечь путь на свободу сквозь грудную клетку и рёбра. Угли, вставая на пути у воздуха, превращали каждый выдох в подобие неудержимого солнечного протуберанца.

Ладони же, порядком устали за эти два часа прижиматься к лицу, которое больше напоминало ужасную маску средневекового самурая, роль последней - скорее уничтожать своим яростным видом любого несчастного, чем защищать носящего.

Ноги совершенно не помнили, как в яростном бреду, цепляясь за последние обрывки человеческого сознания, пришли в это уединённое место.

В целом организм понимал одну главную задачу: Не допустить концентрированной ярости выплеснуться на любого, кто случайно окажется слишком близко. Не позволить чему бы то ни было попасть под горячую руку.

Но в первую очередь понять, что же за гадкая мерзость так легко и непринуждённо способна выбить меня из колеи, довести до кипения, превратить в яркий и расколённый сгусток почти неконтролируемой ярости.
 

С рассветом придёт спасительная аппатия. Прозрачный кокон, убирающий из моего мира всё бессмысленное.