Ave, Maria, gratia plena; Dominus tecum:

benedicta tu in mulieribus, et benedictus

fructus ventris tui, Jesus.

Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribus,

nunc et in hora mortis nostrae. Amen.

 

 

Погода испортилась внезапно. Только-только  еще было бабье лето, терпкое и сладкое, как последний вздох, и уже пропало. Тучи, тяжелые и неживые, заволокли небо. Еще чуть-чуть и пойдет дождь. А зонта нет. Нужно торопиться.

Дождь хлынул.

Серой стеной он закрыл мир, а от внезапно возникших луж отразилось стальное небо. Природа злилась на детей своих?

Я бежала вдаль от аллеи, среди грязи и обломков кирпичей. Доски, камни, еще помнящие человеческое стремление придать всему строгую, понятную форму, валялись, одиноко глядя в небесную серость. Однажды мать сыра земля примет их, и они будут притворяться, что ничем не отличаются от песка и глины, и что не касалась их злая рука.

А люди забывают обо всем. Здесь что-то хотели построить? Вот, тоже не вышло.

Холодный, пакостный ветер задувал в капюшон. Я была единственной яркой фигуркой в бесцветной действительности. Это меня беспокоило. Но как же пойти домой, не обнаружив пропажу? Бросить на произвол судьбы, отказаться, как?

А никак.

Тополя за спиной все ниже клонили ветви, усыпанные листьями грязного золота, – соглашались. Я вертела головой, пытаясь заметить в пелене дождя мокрую, почти черную фигурку. Беспокойство нарастало.

Волчий вой прозвучал для меня песней, гимном моему детству и дому. Нашелся! Я побежала на звук.

-Серый! – закричала я. Лучше бы он откликнулся.

Вой снова завис, эхом отскакивая от низких туч, чуть приглушенный. Нашла!

Здание. Большое, мрачное. Мне такие не нравятся. Они кажутся выходцами из сказочных времен, давно канувших в лету. Среди типовой панельной застройки любой намек на старину всегда будет для меня неуместным.

Но я рванула в ту сторону, не задумываясь.

Впрочем, конечно, лучше бы Волк выбежал сам.

Вой смолк. Я только зубами скрипнула: ну как теперь его искать? Хоть бы еще голос подал!

Ну, пой же свою песню, Серый Волк! Лучше мимолетная тоска – и долгожданное обретение, чем беспечное забытье – и последующая потеря.

Но Волк не выл.

Вместо этого он зарычал. Я испугалась не на шутку. Выть можно от чего угодно – от горя, например, от радости, от памяти, от безумия. Но рычать – только на кого-то. Больше не медля и не сомневаясь, я заскочила под неуютное прикрытие старых заброшенных стен.

Взбежав по лестнице, я запыхалась, по телу прошелся озноб. Простужусь – и как пойду в институт? Больной?

Может, и больной.

-Назад, Серый! - прикрикнула я на Волка, и он, едва слышно заскулив, прижался к моей ноге. Испугался? Я тоже боялась, но смутно, как неизвестности. А еще мне было жаль сидящего передо мной человека.

В черном, словно сажа, пальто и с грязными, прилизанными волосами, он органично вписывался в этот глупый, антропогенный пейзаж. Потускневшие золотые глаза смотрели на нас пристально, с нескрываемой жаждой и затаенными ужасом и болью. Ненависть в чистом виде, пропылившаяся от прошедших лет, но все еще живая.

Точеный профиль, мягкие изящные движения. Можно сказать, родственник.

Спрыгнув с грязного подоконника, мужчина сделал шаг в нашу сторону.

-Ты кто? – спокойно спросила его я. Мой страх погас, только Волк скулил у ног: он сам не знал, чего хотеть. То ли согреть и защитить, то ли разорвать как конкурента и соперника. Или просто забыть, как свойственно людям?

Первое и второе было бы естественно, но последнее – оглушающее неправильно.

А еще Волк понимал, что через пятнадцать минут мы распрощаемся с этим человеком и выкинем его существование из головы.

-Ноябрь, - мурлыкнул незнакомец, делая еще один шаг вперед. Я недоверчиво оглядела его снова и вздохнула. Не похож. Совсем не похож.

-Просто Ноябрь? – уточнила я, еще надеясь увидеть в мужчине полнейшего незнакомца.

-Да, - кивнул он и остановился. Глупец, он наслаждался моим кажущимся неверием! Я только ошарашено покрутила головой, быстро успокаиваясь. Вспыхивающие и разгорающиеся золотые глаза смотрели на меня пристально и торжествующе, как больной чумой на крысу, попавшуюся в расставленную ловушку.

Неужели я так сильно изменилась, что меня больше нельзя узнать? Или у Ноября перед глазами один туман и вымысел?

Дело в том, что я Маша. То есть, теперь Мария, и даже Мария Ивановна.

-Что ты здесь делаешь? До твоего времени осталось 15 дней, - сообщила я ему, доставая календарь. Сверившись, я кивнула сама себе, большая часть маленьких цифр была зачеркнута. Последний крестик закрывал единицу и пятерку, значит, сегодня длится шестнадцатое, воскресенье. Середина октября!

-Октябрь не пришел, - зло усмехнулся мужчина. Мое спокойное отчуждение и простые вопросы, как ни странно, подействовали на него отрезвляюще. Он успокоился, сел. В глубине его светящихся глаз бушевали пожары, но сам он прислонился к краю окна, едва не вываливаясь наружу.

А еще он никак не мог меня узнать. И я не торопилась попрекать его за невнимательность.

-И что здесь делаешь ты? – наш безумный диалог продолжался. Вернее, стороннему наблюдателю происходящее могло показаться безумным. Но ненаступивший месяц и так давно переступил грань сумасшествия, а мне действительно были любопытны ответы на вопросы, которые я задавала.

-Тем, кто приходит сюда, суждено умереть в ноябре. Я Ноябрь, - зловеще и торжествующе объявил мой собеседник. Я покачала головой на его слова.

Мы смотрели друг на друга до смешного долго. Он ждал моей реакции, а я хотела услышать его объяснение. Волк внимательно переводил немигающий взгляд с меня на Ноября, ожидая, кто же первым нарушит молчание. Мне надоело ждать, и, наконец, я заинтересованно спросила:

-Почему именно умереть?

Ведь вариантов так много! Найти счастье и беду, увидеть неведомое, потерять имеющееся. С ума сойти, в конце концов: уж кому, как не нам, знать, как легко свести с ума человека!

Хотя нет, на самом деле невероятно трудно.

-Так положено, - уверенно и твердо заявил Ноябрь.

Ветер разбрасывал скользкие змейки его волос, продувал пальто, которое так и норовило стать прозрачным вместе с телом этого сказочного духа.

Видать, он сам уже не верил в свое существование, хоть и пытался доказать (и таким жестоким, мстительным способом!) обратное.

Я пожала плечами и пристегнула поводок к ошейнику Серого Волка. До ноября пятнадцать дней еще, но было очевидно: ничего не изменится. Кто знает, что мешало Ноябрю кинуться на меня, невольную нарушительницу его покоя? Но явно не излишнее миролюбие! Любопытство затихло, получив ненужные, болезненные ответы, и здесь, в сером царстве дождя, меня больше ничто не держало.

-Тогда пока, - сказала я Ноябрю, - Мне давно пора

И, уходя, долго еще чувствовала пристальный и тяжелый, постепенно меркнущий взгляд.

Его ненависть цеплялась за мою одежду, и я боялась, что до дома дойду похожей на попрошайку или Венеру Боттичелли. Но я не злилась на Ноября за это: на душе была лишь досада. Глупо ненавидеть людей: их упертость могущественнее сил природы.

Впрочем, в чем польза умирающей сказке от нескольких лишних дней?

Интересно, доживет Ноябрь до своего времени?

Возможно, я это так и не узнаю.

 

В наушниках играла “Ave Maria” Шуберта. Я давно не вслушивалась в слова переливающегося нежного баритона, наслаждаясь лишь тихой, почти не заметной на фоне повторяющихся строчек, музыкой.

В чем-то это походило на удовольствие и пытку одновременно. Нет, ничего действительно больного или страшного! Песня возвышала душу, заставляла думать и мечтать. Но все мои мечты уносили меня в прошлое, яркое и выразительное. Сердце из чистоты рождало грязь и зависть – и я не знала, плюнуть на это или попытаться как-то изменить себя еще немножко… И боялась встретить свой предел прочности.

Все эти мысли были глупыми и лишними, совсем как мое любопытство.

Но я продолжала слушать струящуюся красивую и грустную песню, которая значила для меня слишком много.

Ведь я действительно завидовала той женщине, в которую – иногда – до сих пор искренне верят! Ее история не была веселой, да и кто знает, где она пропадает сейчас? Но, по крайней мере, ей явно теперь легче, чем мне. Наверно.

Однако сегодня привычные мысли изменили направление. Отчего? Мне вспоминалось злое, мстительное обещание умереть в ноябре.

А ведь мне досталась лучшая доля, чем тому же Ноябрю. Этот засаленный, грязноватый сказочный герой, выпавший из долгой спячки в голод и холод, он не умел даже говорить по-человечески! Мне вот хватило силы и веры пережить собственную глупость, слиться с людьми, и лишь изредка, из накопленных по крошкам отрывков сказок, создавать небесную радугу в полнеба – чтобы напомнить самой себе: да, та самая Машенька еще жива! Но, думаю, скоро пропадет и эта привычка, я стану неотличима от простого серого обывателя. Обрежу косу, Серый Волк превратится в типичную овчарку.

-Интересно, почему именно умереть? – спросила я у Волка, и тут же прикусила язык. Только новой сказки мне еще не хватало! Особенно той, о которой никто не узнает и никто не расскажет. Потраченной впустую.

А в институте приближался конец семестра. Давно наступил декабрь. Улицы замело белым, слабеньким снегом, и я стала одевать на голову вязанную красную шапочку, заматывая мерзнущую шею в такой же красный шарф.

Ничего особенного. Просто дань моему прошлому. Пусть я отказалась идти в будущее старыми дорогами, я все еще помнила.

А миру не было до меня дела. Небо менялось по десять раз на дню, радуя то дождем, то снегом.

-С юга идет циклон, но его пытается одолеть северный…- вспомнилась мне неточная цитата из прогноза погоды.

Я знала Декабря. Он ведь даже и не засыпал, он старался остаться в своем собственном качестве. Совмещая в себе несколько источников, он работал, как проклятый, каждый год облетая полмира, чтобы подарить человечьим детишкам немного сказки. И, что самое интересное, дарил. Я чуяла вспыхивающую радость и веру привкусом мороженого и мандаринов. И даже несколько раз вошла в его сказку, назвавшись внучкой: люди почему-то думали, что этот одинокий старик имеет (или имел) где-то целую семью.

Декабрь был слишком добрым.

Я не знаю, видел ли он, что с каждым годом он тратит куда больше, чем получает. Мне кажется, он просто не задумывался об этом. Или ему было все равно?

И Декабрь растворился в небытии. Как много после растаяли его братья: Январь и Февраль, улыбчивый Март и друг мой сердешный, Апрель. Даже колечка, что он подарил мне когда-то, не осталось. Май, Июнь и Июль проснулись раньше срока – и, обнаружив, что с момента ухода в спячку мир не стал добрее к нам, устроили настоящий пир во время чумы. Сгорели они быстро, за несколько дней.

Август, помню, все пытался выйти из этого порочного круга, отбросить прошлое, стать таким же, как я или Волк. Перестарался. Сейчас он живет среди людей, кочуя от одних свалок и загаженных подъездов к другим. Похоже, он даже не помнит, кем был когда-то, даже не знает, как себя называть. Без денег и документов, он застрял в мире людей, словно червяк в матери сырой земле.

Я думаю, однажды пойдет тот дождь, что вытащит его на поверхность – и он, распухший и неподвижный, будет вяло шевелиться, пока какой-нибудь злой человечий ребенок не растопчет его с пакостным удовольствием – или пока прагматичный взрослый не возьмет его на рыбалку.

А ведь когда-то был Августом.

И вот теперь Ноябрь. Мстительный, закостеневший в своих сказках месяц.

Он говорил, что Октябрь не пришел. Но это не так. Во сне исчез лишь Сентябрь. А средний осенний брат проснулся в свое время – но не выдержал и недели.

Да, все кончается.

Мы плоть от плоти этого мира, такие же иллюзорные, как он сам. Люди, любопытные дети (так и тянет сказать: «твари», но я молчу), жаждали залезть во все щели, разобрать все на части – и мир с тяжким вздохом подчинился им, открывая сложные, но более-менее логичные цепочки своего естества. И то, что раньше бы не привиделось никому из нас и в страшном сне, маленькие человечки теперь изучают в школе. Чтобы раствориться среди них нужно обязательно знать, что все в природе состоит из молекул, а молекулы – из атомов, те же, в свою очередь, из чего-то еще.

Я знаю все это. И мне… противно. Но я молчу.

Что делать нам, осколкам старых дней? Покорно раствориться в пустоте?

-Нет уж, еще побарахтаемся, - зло засмеялась я, оглядываясь на далекую стройку. Мой путь в институт проходил мимо, и обычно я отворачивалась. Но сегодня мне до боли захотелось узнать, увидеть место, где нашел свой прощальный приют последний из Двенадцати братьев-месяцев.

Зимняя скользкая слякоть то и дело норовила уронить меня на острые камни и скобы. Но я упорно пробиралась к старому зданию. Волк молчаливой тенью следовал за мной.

Сначала я спешила, торопилась, но, чем ближе подходила к логову Ноября, тем медленнее и короче становились мои шаги. По лестнице я поднялась крадучись, едва не ползком.

И там, на последнем, четвертом этаже, я снова увидела его.

Ноябрь сидел в углу, подальше от окна, и дрожал. Я замерла в дверном проеме, вслушиваясь в тихие-тихие всхлипы. Волосы его были спутаны, одежда измята, запачкана. А пола плаща, которую он держал в ладонях, как и сами тонкие бледные пальцы, была полупрозрачной.

Ноябрь умирал. Давно.

Нерешительно и несмело, я сделала шаг к нему. Не зная еще, чего я хочу: промолчать (это было бы так правильно, так по-человечески), утешить или облить презрением, я остановилась. Меня остановили.

Его взгляд, тусклый и блеклый, все сделал за меня. Обласкал злостью, ненавистью, тем же презрением. И утешил: на его месте не я.

Да, это так по-человечески!

-Я не причиню тебе зла, - мягко сказала ему я. И он услышал! Взгляд из загнанного, напуганного зверя, готового сражаться со всем миром, кидаться и драть зубами любого, кто подойдет близко, стал полупустым, совсем жалким. Я не хотела видеть его таким, но, пересилив себя, сделала шаг ему навстречу. И еще один. Он не испугался, даже не отпрянул. Проделав еще несколько оставшихся шагов, я положила ладонь ему на макушку. Слабое утешение, как от смертного, за которого он меня принимал, так и от другой сказки.

-Что делать? – с отчаянием в глазах спросил Ноябрь, и я с удивлением обнаружила, что он говорит совсем, как человек, - Помоги!

Перед моими глазами снова промелькнули его предшественники.

Смеющийся Март, вечный бродяга и романтик Апрель, Май, подаривший в свои последние мгновения мне охапку цветов, безумец-Август.

Это так… мерзко!

Слышать нынешнюю речь Ноября, видеть его облик. Злым и ненавидящим он был глупцом. Но быть гордым умирающим глупцом, может, на самом деле лучше, чем забитым ничтожеством. Тоже умирающим.

За проемом окна хлынул ливень, и что-то сверкнуло. Молния.

Гром же звучал в моей крови, не переставая.

Мои руки скользнули, словно змеи, обнимая Ноября, не обращая внимания на грязь и пыль.

-Тише, тише, - шептала я, не переставая, - Тише, тише.

И он успокоился. Стало стыдно? Стало тепло? Я не знаю. Я смирилась с тем, что надо его трогать – ведь просто взять и бросить его на произвол судьбы я не смогла.

-Спасибо, - хрипло сказал, наконец, Ноябрь. Я в последний раз крепко прижала его голову к себе – и отпустила, лишь легонько касаясь кончиками пальцев лица.

-За что? – устало спросила я. Но едва подняв взгляд, я увидела его глаза: снова яркие, осенние. Но на этот раз спокойные.

-За милосердие,- тихо проговорил он.

Я опустила голову и встала, отойдя подальше от полупрозрачного мужчины.

-За жалость? – фыркнула я, - Глупость. Моя жалость тебе ничем не поможет. А отдавать ради тебя жизнь я не намерена. Просто тех кто жалок жалость успокаивает – а мне было неприятно видеть тебя ничтожнее, чем ты есть, - сказала, словно зарезала, вогнала нож в сердце.

Но Ноябрь, даже сжавшись еще сильней, больше не напоминал червяка-Августа. На его губах гуляла грустная, понимающая улыбка, словно мысли, вместо того, чтобы думать о наступающей смерти, пытались встать дыбом, познать его самого – и заодно меня.

Я отошла дальше и потрепала Серого Волка по холке. Волк поднял голову, наслаждаясь лаской и смешно шевеля ушами.

Все мы стали меньшим, чем были прежде. Но одно дело – опуститься до уровня человека… совсем другое – пасть и того ниже.

-Неужели, это единственный шанс? – в такт моим мыслям спрсил Ноябрь – и добил (на этот раз меня), - Машенька?

-Живи как-нибудь, если сможешь. Может, действительно сможешь, - легкомысленно ответила я, наградив Ноября тяжелым, мрачным взглядом.

Мы молчали. Лишь тихонько поскуливал Волк – и я гладила его по голове: я рядом, я у тебя есть, мы вместе. В нашей маленькой компании нет места третьему: это понимали все: и Волк, и я, и Ноябрь. Вот если бы кто-то мог подставить плечо – а не повиснуть на моих мертвым грузом – тогда да.

Но тот, кто стоял передо мной был бесполезен.

И все больше напоминал мне своих весенних братьев.

Наконец, Ноябрь бледно улыбнулся и пожал плечами.

-Там опять мокро, - заметил он, выглядывая в оконный проем. Я посмотрела тоже.

Да, мокро – а что поделаешь?

-Держи, - сказал он мне уже по-другому, по-старому, протягивая большой, ярко-алый зонт.

Я с удивлением воззрилась на него, думая, что ослышалась.

-Ну и что? – как бы оправдываясь, поднял вверх руки Ноябрь, улыбаясь грустно и добро, - Должно же быть оправдание пусть даже и у моего существования?

-Чтобы не дать мне промокнуть во второй раз? – усмехнулась я, тронутая его саморазрушительным вниманием. Да это глупо. Но по этой глупости хоть останется светлая память.

-Хоть бы и так, - развел руки Ноябрь.

-Хорошо, - ответила я, принимая подарок, - Спасибо.

-Тебе спасибо, Машенька. Я почти снова почувствовал молодые времена мира.

-Небо было ярче, - понимающе усмехнулась я.

-Трава зеленее, - тайной, разделенной на двоих, закончил мою мысль Ноябрь.

Новый виток молчания утопил, едва не заставив захлебнуться. Наконец, я вздохнула и отвернулась.

-Прощай, Ноябрь, - сказала я.

-До встречи, Машенька, - серьезно кивнул мне тот.

Не став его поправлять (да и раньше об этом не задумывалась), я пошла прочь, к лестнице. Ступеньки прошли чередой, но все же закончились. Серое пыльное пространство закончилось – и я прошла в такое же, но мокрое и грязное.

Открыв алый, как моя шапка, зонт, я вышла под дождь, стоящий стеной.

Но, сделав несколько шагов прочь, не выдержала, и обернулась, поднимая зонт и позволяя воде попасть на меня, намочить. Я не обращала внимания ни на грязь матери сырой земли, ни на слезы злого серого неба. Подняв голову вверх, я лишь молчаливо кричала Ноябрю – без звука, так, чтоб он не услышал мой рвущийся наружу возглас:

«Ты еще не понял?! Эпоха сказок миновала!!!»

А он смотрел мне вслед с четвертого этажа недостроенного дома, едва не вываливаясь из окна – и чуть заметно улыбался.