Мне часто снится один и тот же сон. Я стою на праздничной первомайской демонстрации с папой. Он наклонился ко мне и привязывает к флажку красный шарик. Папины широкие морщинистые ладони с короткими пальцами. Они очень теплые и ласковые. Вот он берет меня за руку, и мы идем в толпе демонстрантов. Слышится: "Ура трудящимся города". И папино громкое:
- Урааааааааааааааааааааа
и я тоже с радостью подхватываю:
- Улаааааааааааааааааааааааааа
Я просыпаюсь. Нет, это совсем не сон. Я помню , это было на самом деле.
Папа очень любил нас, своих детей. Был строг, но всегда добрый, он желал нам счастья. Его жизнь была очень нелегкой.
У него тоже когда-то был папа. Это была обычная еврейская семья, которая жила в маленьком местечке Шерстин, Гомельского уезда, Могилевской губернии. Там жили еще много таких же еврейских семей. Жили и русские, и мальчишки, как свегда, наверное дрались между собой. Я не знал своего деда совершенно. Он умер задолго до моего появления на свет. И папа не очень много рассказывал мне о нем. Почему? Не знаю, скорее всего потому что не хотел, чтобы я где-нибудь в школе, на людях рассказывал, что мой дед владел мясным магазином когда-то до революции. И мой папа ходил вместе с ним туда, как на работу, помогая своему отцу. Один раз только папа сказал, что так как семья была очень большая, то его отец приносил домой вечером огромный арбуз. И вся семья следила, как он его резал и потом они вкусно ели его все вместе. Папа сетовал, что тогда арбуз стоил 5 копеек, а сейчас за него надо целый рубль платить.
Потом умерла моя бабушка, родившая семерых детей. Дед женился вторично. У его новой жены было семеро детей. Потом случилась революция. И враз все рухнуло, исчезла еда, хлеб. Мачеха запирала шкаф с хлебом на ключ. Мяса не стало и мясной магазин деда не мог ничего толком продавать. После революции начались погромы. Очень много евреев ринулись в революцию, за что их теперь ругают, что это именно они сделали, загубив Россию. Но я не об этом. Мой 7-летний тогда отец оказался на улице. Беспризорником бегал он по Гомелю, пытаясь украсть что-либо из еды. На нем не было никакой одежды кроме рубахи, которая прикрывала причинные места. Так за воровством его и поймали тогда работники Гомельской милиции. Я сейчас думаю, что ему здорово повезло тогда. Если бы не "рабочая милиция", так и остался он вором, может даже вырос бы до "пахана". А так стал истопником в милиции, топил печку, стоя в длинной рубахе без трусов. Так продолжалось довольно долго, пока какая-то тетка, не заметила, что у 11-летнего уже пацана торчит что-то из под рубахи и схватила за это что-то со смехом. Тогда милиционеры заметили, что у пацана ничего нет, купили ему одежду, и отправили на завод. Несколько лет папа работал слесарем. Начала собираться его семья, нашлись братья и сестры. Двадцатые годы, тяжелое время. Голод. Папа работал и занимался в драмкружке Гомеля. Его двоюродная сестра помнит, как, придя к ним, он тихонько и быстро переодевался в жнское платье и выходил ко всем в нем с выглядывающими из-под платья кривыми волосатыми ногами. Потом он еще не раз смешил людей в таком одеянии, мама помнит как это случалось уже после войны. Но тогда, до войны, был голод. И кто-то посоветовал папе идти служить в армию, там хоть кормят три раза в день. Дед уже умер, магазин закрылся. И отец пошел служить. Четыре года на службе и политические занятия сделали из него настоящего коммуниста. После службы он поехал разыскивать своего старшего брата, который жил в Баку. Там он его не нашел. А когда уставший заснул на вокзале, то кто-то срезал с его чемодана привязанные к ручке шнурками башмаки. Эту историю, смеясь, он мне рассказывал сам.
После Баку папа работал в Свердловской области начальником политотдела козхоза. Была тогда такая должность. Отец никогда не рассказывал о довоенном периоде его жизни и войне. Я узнаю это из документов, которые мне удается раздобыть из архивов, хотя сейчас это очень трудно. Не отдают "иностранцам" информацию Российские архивы, видно, большая русская тайна хранится там. После деревни он попал работать в Ленинский райком партии г. Свердловска, а позже поработав начальником отдела кадров какого-то завода, уехал назад в Гомель, к своим, уж не знаю, почему. Он уже был членом партии и в 1939 году Белорусский ЦК КП большевиков направил его в только что освобожденный Гродно работать в горком партии. А в 1940 году папу призвали в армию, военным комиссаром танковой роты. Все это уже его автобиография и мне трудно что-то добавить. Уже тогда у него была семья, двое детей, Володя и Фина, мальчик и девочка. И жили они в том же доме, где позже родился я. Началась война, и отца направили забрать детей властей города из пионерского лагеря. О когда-то сам обмолвился об этом. Детей отец забрал и попал с ними в окружение. Потом несколько недель он с детьми шел к своим. Представляю себе, как это было. Но больше добавить ничего не могу, не знаю. Потом война. Отец некоторое время служил в армии, которой командовал генерал Власов. Их отвели на отдых, когда Власов со штабом ушел к немцам (или их взяли в плен, не знаю, пишу со слов папы). Много отец никогда о войне не раqссказывал. Просто однажды сказал, что всех офицеров тогда лишили их наград за переход Власова к немцам. Мне очень хочется получить из Подольского архива документы отца, чтобы подробнее узнать об этом периоде его жизни. Сам он о войне не рассказывал. Только надевал свои награды на 9 мая.
Во время войны в оккупированном Гродно погибли его дети. Сейчас я представляю, как ему было больно. Его кровинушки, малыши, которые и не жили еще совершенно. Мне неизвестно, как это произошло, а Гродненские архивы молчат. И даже "Жди меня", не помогает.
Еще один случай во время войны мне известен. Папа служил в отдельном танковом батальоне, фронтом командовал Конев. Командир и комиссар батальона отсутствовали, когда на связи был командующий фронтом, и отец, тогда секретарь партбюро батальона, подошел к трубке. В трубке был слышен один отборный мат командующего, который узнал, что один из танков батальона остался подбитым у немцев. Отец получил приказ в течение часа отбить танк, иначе его расстреляют. В общем, я подробностей не знаю,но танк был отбит.
Позже, в боях отец получил ранение, был контужен, попал в госпиталь и был уволен из армии. Некоторое время он еще был комиссаром госпиталя, а потом уехал в Гомель, к своим. О гибели детей он уже знал, а у своих узнал, что его жена осталась жива. Жили они не расписанные, как многие тогда, и он расстался с ней. Я не осуждаю ее, которая осталась жива, когда ее детей, детей еврея и комиссара, фашисты убили. Не мне осуждать отца.
Начался новый период его жизни. Он встретил маму, 21-летнюю девочку, которая только что вернулась из эвакуации, и узнав, что погибли ее родители, отплакав на могилке, пошла работать. Надо ведь было на что-то и как-то жить. Я сейчас думаю, что маме очень повезло в жизни, что она встретила отца. И в то же время ей не очень повезло, потому что в свои 22 года она вышла замуж за человека, старше ее на 13 лет, израненного и измученного жизнью старика, которого сделала из него война. До моего появления на свет у папы стало болеть сердце. Потом его парализовало и он много месяцев лежал в больнице. Мама выходила его. Но здоровье стало подводить. Болело сердце. Я помню эти сердечные приступы, боль и страдание на папином лице делало мое существование никченым, я не знал, что делать и как мне помочь любимому человеку. Он так страдал, а я не мог никак облегчить его страдания.
С тех пор, как я себя помню, я помню его руки, теплые шершавые ладони, короткие пальцы, которые одевали мыли меня, одевали, закутывали зимой. Сколько я помню, папа всегда помогал маме. я даже не помню, чтобы они ссорились. Помню, если отец нервничал, он уходил в другую комнату. Через минуту мама шла туда и я слышал:
- Наумчик котик.....
Вот и вся ссора.
Я был последышем, самым младшим в семье и конечно меня все баловали. Когда папа сидел в кресле перед телевизором, я подходил к нему и он качал меня на ноге. Мне ужасно это нравилось.
Он всегда принимал все близко к сердцу. Любой политический провал, ошибки партии, провалы строительства, отсутствие квартир, все это очень нервировало его. Он возмущался отсутствием белого хлеба, всеми недостатками, которые были при советской власти. Я помню, как мы ходили с ним на футбол и он переживал это, как бутдо это его личная команда.
Еще при Сталине, после войны папа получил назначение в Гродненский обком партии, инструктором в общий отдел. После войны где-то в районе
какого-то еврея выдвинули в депутаты. Обком его кандидатуру не поддержал. Отец стал открыто говорить о том, что советская власть сделала всех одинаковыми. Почему же тогда еврей не может быть депутатом Верховного Совета страны от Гродненской области? Это не понравилось первому секретарю (да и не могло понравиться, тиогда начиналась кампания против безродных космополитов(читай - евреев)). Отца убрали из обкома в артель по пошиву одежды. В конце концов Сталин умер, но и тогда мертвый он пытался держать страну и ее жителей мертвой хваткой. Отец хотел повесить его портрет в траурной рамке на стену. Он снял его, навесил черный отрезок материи на угол, поставил на пол и полез на стул прибить гвоздь. В этот момент зашла секретарь партбюро артели. Увидев, что портрет вождя стоит на полу, она раскричалась, и написала в обком докладную. Не успели.... На дворе был уже почти 57 год и 20-ый сьезд партии. Отца от преследовабний освободили. Господь ей судья, если она уже умерла, та секретарь партийный.
Несмотря на то, что из обкома партии его убрали, все-таки были люди, которые завидовали ему. Жила папина семья на втором этаже в коммунальной квартире. Сосед дядя Володя все время лез к отцу драться за что-нибудь. Не знаю, чем бы все это кончилось, но однажды к соседу приехали гости из деревни и он попросил папу дать им место для ночевки. Отец разрешил. А дядя Володя написал жалобу, что папа пустил их ночевать за деньги. Как мне говорила мама, Володя расчитывал получить две комнаты нашей семьи. Каждый год наша семья ездила на родину папы в Гомель. Тогда они тоже поехали и были на вокзале, когда к папе подошли люди в штатском и забрали его с вокзала. Это было еще при Сталине. Перепуганная мама и дети вернулись домой. К вечеру папу отпустили. ...... Дядя Володя повесился в начале 60-ых. Не знаю, почему. Но могу догадываться.
Oтца парализовало. И, как ни странно, обком позаботился, чтобы его положили в лучшую клинику страны.
А потом появился я. Садик, школа. Когда-то папа сказал мне:
- Я помню, как ты с гордостью пришел домой со значком Октябренка.
Да, все это было. Потом был пионерский галстук, комсомольский значок. Была молодость и папа, наверное, смотрел на меня и видел частичку себя во мне так же, как я в своих детях.
Время шло, папа старел и слабел. Я был, как сейчас думаю, великовозрастным дураком, который недооценивал, что у меня есть папа. Впервые влюбившись, я стал прогуливать школу. О моем отсутствии сообщили отцу. Он пришел в класс, и, достав нитроглицерин, сказал одному из моих друзей:
- Ты же к нам приходишь, скажи ему, я же на лекарствах живу, чтобы дотянуть его до окончания школы.
Ребята мне тогда всыпали по первое число. Я и сейчас это помню. Время от времени папу направляли в больницу, немного поддерживали жизнь. Закончив школу я никуда не поступил и папа посоветовал мне идти в военнео училище, в Казань, где жил тогда мой двоюродный брат Мaрик. Он был заместителем военного коменданта вокзала и у него были знакомые в танковом училище. В общем, я поступил туда. Меня конечно страховали, но математику я знал отлично, немного заплыл на физике, но поступил. Когда я в форме приехал в первый отпуск, отец не отходил от меня, кормил завтраком, обедом, ужином, сказав однажды:
- Мы для тебя все это делаем, чтобы ты, как привык в училище, так и дома кушал, три раза в день, три блюда за обедом.
Пишу эти строки и хочется плакать. Хочется криком кричат:
- Папа, я не знал тогда, что это были твои последние дни. Не уходи, я очень люблю тебя, только не уходи.
Время неумолимо. На втором курсе училища, в марте 1975 я получил телеграмму, что отец умер. О похоронах я писать не хочу.
Отец. Папа. Мне сйчас столько, сколько тебе уже было тогда. Я все время думаю о тебе, все время советуюсь с тобой и думаю, что бы ты сделал в том или ином случае.
Ты конечно не принял бы то, что произошло со страной в конце 80-ых. Ты был коммунистом 30-ых,которые делали советскую власть. Я помню, как ты говорил мне, когда я собирался идти на пасху в православную церковь посмотреть на действо, что вы в свое время боролись с религией, а мы, твои дети, идем туда, хотя это запрещено. Ты не понимал этого. Ты бы не понял, что твои дети уехали из СССР в США, главный враг коммунизма. А я думаю, что если бы ты уехал тогда, в 1972, когда разрешили уехать некоторым евреям, то мы бы продлили тебе жизнь лет на 10-15. Тебе бы сделали операцию, которую тогда в СССР не делали. Но ты бы не поехал, я это знаю точно.
А еще я знаю, дорогой папочка, что ты мне очень нужен. Ты тот человек, которого мне так не хватает сейчас. Мне все еще нужны твои теплые шершавые ладони, нужен твой взгляд и твой голос. А тебя уже нет. А мне так хочется прижаться к тебе , почувствовать твое тепло и сказать тебе, что я тебя очень люблю.
Я знаю, человек живет, пока его помнять Папа, папочка, я помню тебя и буду помнить всегда, только живи, будь с нами все время. И прости меня, твоего бестолкового сына, за все прости.