Самый свободный язык случился у древних греков и нынешних американцев
Странные коленца выкидывает с нами жизнь! Одному киевскому студенту-второкурснику никак не давался английский — было, конечно, обидно. Спасло несчастного научное любопытство.
МИЛЛИОН ПО-АНГЛИЙСКИ
Сегодня Богдан свободно владеет английским, итальянским, немецким. Чуть хуже — испанским, французским, польским, еще на 15 языках читает со словарем. Последним в его длинном списке пока стоит иврит — на нем бывший студент-теплоэнергетик окончательно отработал оригинальную систему собственного изобретения. Теперь с ее помощью худо-бедно выучить всего за три недели любой из существующих на земле 2,5 тыс. (а по другим сведениям — 6 тыс.) языков — для него не проблема. Правда, в последние два года ему стало интереснее изучать не языки, а закономерности их развития.

Богдан Рудый — научный сотрудник Музея лингвистики Киевского национального университета им. Тараса Шевченко Насмотревшись в музее на такие непохожие лица жителей нашего земного шара, я спросила моего собеседника: есть ли связь между тем, как люди говорят и как они выглядят? «А как же! — воскликнул он. — Сравните челюсть и речевой аппарат американца и славянина — небольшое различие, но четко видное. Однако гораздо важнее другое — то, что на уровне психологии. За ментальной общностью стоит общность во вкусах. Посмотрите: у носителей каждой определенной культуры есть и свои любимые орнаменты, и музыка им нравится такая, а не этакая. Определенная «структура» души человека и народа выражается в структуре характерных ему вещей: и в одежде, и в кухне, и в языке тоже.
— В кухне — понятно. А вот в языке...
— И в нем тоже, можно привести массу примеров. Возьмем тех же американцев — это нация новая (они действительно нация), для нее свойственны некая стремительность, крайний индивидуализм и вместе с тем — техничность, рациональность и дух команды («единство во многообразии»). Это проявляется во всем строе их жизни — и в языке тоже. Американское произношение отличается от английского большей четкостью, последовательностью и регулярностью. Иностранцу его учить гораздо легче и приятнее.
В этом языке хорошо просматривается влияние его носителя — и подсознательное, и сознательное. Когда англичане переплыли океан, они попали в совершенно новые условия, смешались с другими народами, их захватила новая национальная идея. Носители языка «ощутили», что для эффективности общения нужны улучшения английского — большая четкость.
— И большая свобода? Далеко от прежних законов, сложившихся в другой стране...
— Вот как раз о свободе можно поговорить подробнее — впрочем, все по порядку. Почему сейчас английский считается лидером среди мировых языков? Да потому, что именно он, помимо всего прочего, включает в себя наибольший словарный запас. Около миллиона слов — сравните со 150 000 русского или немецкого!
— Заимствования из других языков? В США кто только ни живет...
— Тут ситуация сложнее. Во-первых, английский изначально, еще в Европе, вобрал в себя почти на равных два ядра — французское и германское. Именно потому в нем имеется нередко два синонима там, где у нас одно слово. У нас говорят просто: свинья — и свинина (только суффиксы разные). А у них для этого существует два разные корня. Ведь французы 300 лет были в Альбионе господами, вспомните историю! Свинину им на стол подавали в готовом виде — потому она и называлась по-французски pork. А вот с самим животным общался англичанин-скотник, и называлось оно на языке слуг, английском, — pig. И то же самое с другими видами мяса. Muton — это же фактически «баран» по-французски. Слово французское, но в английский оно уже вошло как мясо барана, баранина. А сам баран так и остался «германским» — sheep.
ЛЮБОВЬ СО ШТРИХОМ
— Но не только поэтому в американском английском такое разнообразие, есть и чисто американская составляющая. В США лексика десятилетиями расширялась активным научным творчеством, требовавшим введения все новых и новых понятий. Кстати, то же самое происходило в свое время с древними греками — когда эта нация активно занялась классификацией, в ее языке обнаружились ниши, для которых потребовалось множество новых слов. Вот тут мы и подходим к еще одной составляющей бурного развития современного английского — она в том, что этот язык свободный. По уровню своей свободы он примерно достиг уровня древнегреческого, который имел этот самый уровень еще в глубокой древности.
— Свободный язык — это что такое?
— Это очень просто проиллюстрировать. Например, в наших языках — и украинском, и русском — существует некая огромная закомплексованность. Почему, например, в русском есть слово «можно», но нет слова «не можно», а только «нельзя»?
— По-украински как раз говорят «не можна» — значит, он более свободен, чем русский?
— Совсем немножко, просто мы ближе к Европе. Но общей картины это почти не меняет. Продолжать можно до бесконечности, примеров множество. По-русски невозможно сказать какое-нибудь «пивобильный» или «едомый», хотя для этого в языке имеются все возможности (корни, суффиксы плюс правила их комбинации). Вас сразу одернут: так не говорят, так еще никто не говорил.
— Но если это неправильно?
— Вот именно — в наши языки записана именно такая установка, она в нас просто въелась. Но ведь возможна и противоположная — не стоит так уж цепляться за догматические правила! Когда-то именно к такому уровню подошел древнегреческий язык. Словарный запас в нем был 200 000 слов — больше, чем сейчас в русском. А, например, в древнееврейском в те времена было всего 15—20 000 слов. Что получалось? Что у евреев и греков многие понятия были общие, но еврею в какие-то слова приходилось вкладывать значительно больше значений и смыслов — число их иногда доходило до десяти. А у греков, наоборот, на каждое понятие находилось отдельное слово. У них было, например, четыре названия для любви. Представьте себе: если объект вашего чувства достаточно низменный, вы свое теплое отношение к нему определяете не словом «любить», а, скажем, «любить-штрих». Повыше — уже два штриха, еще выше — три. Так вот, по-гречески таких слов было четыре: эрос, сторгэ, филео и агапе (у нас, кстати, два: нравиться и любить).
В ЗАЩИТУ «БУДЕТЛЯН»
— Аристотель ввел в язык несколько сотен новых слов. И не потому, что считал себя каким-то особенно гениальным — просто он, например, чувствовал, что возможна комбинация слов «мудрость» и «смиренность», и смело их соединял. Получался какой-нибудь «смиренномудрый», «телеологичный» или «энтелехиоскопичный» — новые термины, склеенные из двух или трех отдельных элементов. И это было стильно — сказать новое слово, которого раньше не существовало в норме. Язык был настолько раскрепощен, что вполне это позволял. Сегодня к тому же подошел английский. Или американский — сейчас их уже не разделить. Но новое в язык привнесли, в основном, американцы. Они вообще очень сильно повлияли на развитие нашей цивилизации, и не только в хорошем отношении. Но именно они принесли демократию.
— Свободный язык у свободного общества? А наоборот?
— Конечно, тут не может не быть связи. Язык — именно то, что сразу отображает общие тенденции. Правда, язык меняется: в английском человек как видит по смыслу, так и говорит.
— В русском это пытался делать тот же Хлебников — его «будетляне» не привились.
— И «топталище» вместо французского слова «тротуар», и «зрелище» вместо греческого «театр», хотя буквально, по внутренней форме эти слова идентичны... Но закрепощает язык не это, а, главным образом, множество грамматических правил маленького радиуса действия. Например, если слова «стол» и «пол» морфологически подобны, то почему в предложном падеже одно – «на столе», а другое — «на полу»? Или слова «царь» и «князь»: во множественном числе одно — «цари», а другое — «князья», а не «князи»? (Кстати, в украинском будет «князи».) Почему «на балконе», но не «на школе»? В русском языке таких микрокалиберных правил около 1200. В итальянском — около 90, во французском — 140, а в немецком — 180. Это означает, грубо говоря, что за время изучения одного-единственного русского можно было бы изучить 10 французских! В чешском, долго угнетаемом немецкой культурой, еще больше этих микрокалиберных правил. А в финском и других языках, долгое время находившихся на периферии цивилизации (до XVIII— XIX столетий), — вдвое больше, чем в русском! Все это закрепощает разум — весьма солидная часть его ресурсов уходит не на то, чтобы передать саму идею, а на то, чтобы выражаться по правилам. А американцам или англичанам, как бы ты ни говорил неправильно, важно просто понять смысл. Сегодня английский язык утратил почти всю свою морфологию, кроме родительного падежа. И всю сложность, практически, утратил — теперь он, как и китайский, один из самых простых языков в мире.
— Так что, и нам не надо так болезненно реагировать, скажем, на суржик?
— У нас вопрос стоит иначе. Состояться ли украинскому языку — да просто выжить или нет? Если официально допустить спектр суржиков, то образцовый украинский язык вообще не устоится. Другое дело, что языковую политику надо проводить деликатно, никого не обижая, — тогда никто не будет против. Общий принцип такой: пусть рамки языка будут четкие, но в них — полная свобода. Потому что если вообще стереть рамки, украинский просто «потечет» и придет к русскому.
СПРАВКА «ВЕДОМОСТЕЙ»
РУДЫЙ Богдан Анатольевич. Выпускник кафедры микроэлектроники Национального технического университета «КПИ». Научный сотрудник Киевского национального университета им. Тараса Шевченко. Автор статей на темы лингвистики и монографии «Кризис эволюционизма», а также «метода частотного штурма» в изучении языков и бесплатной компьютерной программы «Библии мира» (http://Bowfree.com).
http://www.nt-creaz.org.ua/data/press/kv-v-plenu.htm