Набивайте людям головы цифрами, начиняйте их безобидными фактами, пока их не затошнит, ничего, зато им будет казаться, что они очень образованные. У них даже будет впечатление, что они мыслят, что они движутся вперёд, хоть на самом деле они стоят на месте. И люди будут счастливы, ибо "факты", которыми они напичканы, это нечто неизменное. Но не давайте им такой скользкой материи, как философия или социология. Не дай бог, если они начнут строить выводы и обобщения. Ибо это ведёт к меланхолии! Человек, умеющий разобрать и собрать телевизорную стену, — а в наши дни большинство это умеет, — куда счастливее человека, пытающегося измерить и исчислить Вселенную, ибо нельзя её ни измерить, ни исчислить, не ощутив при этом, как сам ты ничтожен и одинок. Я знаю, я пробовал! Нет, к чёрту! Подавайте нам увеселения, вечеринки, акробатов и фокусников, отчаянные трюки, реактивные автомобили, мотоциклы-геликоптеры, порнографию и наркотики. Побольше такого, что вызывает простейшие автоматические рефлексы! Если драма бессодержательна, фильм пустой, а комедия бездарна, дайте мне дозу возбуждающего — ударьте по нервам оглушительной музыкой! И мне будет казаться, что я реагирую на пьесу, тогда как это всего-навсего механическая реакция на звуковолны. 

 

И как можно больше спорта, игр, увеселений — пусть человек всегда будет в толпе, тогда ему не надо думать. Организуйте же, организуйте всё новые и новые виды спорта, сверхорганизуйте сверхспорт! Больше книг с картинками. Больше фильмов. А пищи для ума всё меньше. В результате неудовлетворённость. Какое-то беспокойство. Дороги запружены людьми, все стремятся куда-то, всё равно куда. Бензиновые беженцы. Города превратились в туристские лагери, люди — в орды кочевников, которые стихийно влекутся то туда, то сюда, как море во время прилива и отлива. 

 

 

 

Стук в ворота

 

 

 

Это случилось в знойный летний день. По дороге к дому мы с сестрой проходили мимо запертых ворот. Не знаю, из озорства ли или по рассеянности постучала моя сестра в ворота или не стучала вовсе, а только погрозила кулаком. Дорога сворачивала влево, и в ста шагах начиналась деревня. Для нас это была совсем незнакомая деревня, но едва мы поравнялись с первым домом, как изо всех дверей высыпали люди и стали кивать нам, не то приветствуя, не то предостерегая нас. Они и сами были напуганы. Они ежились от испуга и показывали пальцами на усадьбу, мимо которой мы прошли, и толковали про стук в ворота.  Хозяева усадьбы подадут на вас жалобу, и сейчас же начнется следствие. Я был совершенно спокоен и всячески успокаивал сестру. Скорее всего, она вовсе и не стучала, а если бы и стукнула разок, так никто никоим способом не может это доказать. Я старался убедить в этом окружающих, они меня слушали, но мнение свое держали при себе. А потом заявили, что не только мою сестру, но и меня, как брата, привлекут к ответу. Я только кивал с улыбкой. Все мы смотрели в сторону усадьбы – так, видя вдалеке клубы дыма, ждешь, когда же пробьется пламя. И правда, вскоре в распахнувшиеся ворота въехали всадники. Облако пыли застлало все, только поблескивали острия длинных копий. Не успел отряд скрыться во дворе усадьбы, как, очевидно, тут же повернул назад и поскакал по направлению к нам. Я старался удалить сестру, чтобы самому уладить дело. Она противилась, не желая оставлять меня одного. Я стал уговаривать ее хотя бы переодеться, чтобы предстать перед важными господами в приличном платье.

 

Наконец она согласилась и отправилась домой, а до дому еще было далеко. Тут как раз подскакали всадники, и, не сходя с седел, принялись требовать мою сестру. Ее сейчас нет, робко отвечали им, но она придет немного погодя.

 

Всадники отнеслись к этому довольно равнодушно – им, очевидно, важнее всего было застигнуть меня. Главную роль среди них играли двое – судья, напористый молодой господин, и его тихонький помощник, отзывавшийся на фамилию Асман. Мне предложили войти в крестьянскую горницу. Медленно, покачивая головой и теребя помочи, направился я туда под суровыми взглядами прибывших господ.

 

Я все еще рассчитывал, что меня, горожанина, с первых же слов выделят из этой крестьянской толпы и отпустят даже с почетом. Но судья вскочил в горницу раньше моего, и не успел я переступить порог, как он встретил меня словами: «Вот кого мне жаль». При этом он явно подразумевал не нынешнее мое положение, а то, что меня ожидает. Комната скорее походила на тюремную камеру, чем на крестьянскую горницу. Пол выложен каменными плитами, стены темные и сплошь голые, только кое-где вделаны железные кольца; посередине – нечто среднее между нарами и операционным столом.

 

Вдохну ли я когда-нибудь иной воздух, кроме тюремного?

 

Вот основной вопрос, который встает перед мной, вернее, встал бы, если бы у меня была малейшая надежда на освобождение.

 

 

 

з а в т р а к

 

 

 

 

 

завтрак -  это  что-то  самое невкусное на свете. Если вдуматься в смысл этого слова (кстати, как-то в Петровском  Пассаже я стоял-стоял и вдруг сказал «наволо’чки» - шутя  и догадался: что наволочки ведь действительно наволакиваются на подушку)...  и так вот, а завтрак по смыслу - это то,  что не доели вечером и оставили на завтра.

 

 Так вот, Бог с ним со смыслом завтрака, но завтрак для меня это - утро, когда раздумываешь, вставать или не вставать, умываться или не умываться, поесть ли чего-нибудь или ничего не есть? Так все надоело: жизнь вся каждый день одно и тоже, и особенно это заметно  - утром  и из-за завтрака. Завтрак - это самое скучное дело на свете.

 

Действительно, встанешь с постели, постоишь посреди комнаты и думаешь: жить ли дальше вообще-то на свете? А в животе чуть-чуть бурчит - надо вроде съесть чего-то. Нет, завтрак - это что-то самое отвратительное в жизни.

 

Это хорошо, если ляжешь опять в постель и полежишь, а если лень будет сопротивляться зову жизни, то пойдешь на кухню, и испытаешь самые скверные минуты в жизни.

 

     Пока чай скипит, прочтешь пару скучнейших абзацев из газет;  накладываешь с отвращением сахар -  каждый  день одно и тоже; пока режешь хлеб, кажется, что одной ногой в могиле стоишь. Сядешь на стул и целую минуту вспоминаешь это ощущение полумогильное. А со стула начинаешь смотреть в окно, на тот дворик, мимо которого ходишь на работу и по гостям... - и скорей-скорей взгляд опускается вниз - не хочется уже, нет сил, уже, не то, что ходить куда-либо, вспоминать нет сил; взгляд ниже окна и на стол, а на столе крошки, чашки, бутерброды и чайник.

 

Правда после второго-третьего раза, как укусишь бутерброд с кофе, уже обо всем забываешь, и, кажется, все ничего. С этой минуты считай, что и весь день уже, пролетел, точно такой же, как вчера и вся жизнь  .

 

Голова промеж ног, мягкое раскачивание из стороны в стороны, и по ходу, не прекращающаяся беседа ...

Так и продолжают вести себя повзрослевшие девочки, которые крошками преграждали путь отцам и, 

вскинув ручки-веточки, оказывались на их шеях - вровень с кронами, поверх голов взрослых. Сердце от высоты заходило страхом, прижмутся тельцем к затылку, обовьют руками голову, да так крепко, что сейчас задушат, и провожают проплывающие мимо здания и деревья с широко раскрытыми от восторга глазами. 

И сейчас, в крайне редкие моменты обморочной усталости, всплывает в памяти едва различимый образ отца, его крепкие, загорелые руки, уверенно держащие тоненькие голени, и рассеивается страх, тяжесть, превратив загнанную заботами женщину, в невесомую пушинку из радужного детства.

 

Образ девчонки, сидящей на шее отца, остаётся ярким впечатлением детства.

 

 

    

А если остановиться

и чуть-чуть подумать... Тем, что ещё осталось для думания. Или просто оглянуться назад, пусть даже недалеко - всего-то на шесть лет, которые здесь в лиру - то над головой немедленно начинают грохотать стрелки часов, отсчитывающих жизнь. Да ещё и сопровождать грохотание немелодичным кукареканьем.

 

Вроде не так давно можно было заменить одно на другое, начать сначала, сжечь мосты и выстроить новые. С грохотом обрушить карточный домик, погрузиться по этому поводу на самое дно тоски. А сейчас - времени не осталось, и когда пришло понимание этого - не определить, оглядываясь.

 

Сейчас время не собирать камни или разбрасывать. Сейчас нужно беречь те камни, которые у тебя уже есть, всё более увязываясь в узел, ставший твоим личным узлом, на изнанке ковра мироздания.

 

 

ллеетта

 

 

 

 

 

 

 

Пасмурно. Затишье. Кровать, комп, дневники. Кофе нельзя. Всплывет прошлое, будущее страшит. Душа молчит и не отсвечивает, только мы с подсознанием, оно как всегда придуривается и гнёт своё, скучно, Бродский, сигареты. Сигареты к Бродскому, поэты медики и прочая билиберда. А хотелось за здравие...качает, обдает с ног до головы, кофе, так хочется кофе, ну да ладно. Хорошо любить жизнь и себя в ней.

 

 

 

 

 

 

 

-=-