Это цитата сообщения Госпожа_Президент Оригинальное сообщение

Большие Гомосеки 2: ледниковый период, или вспомнить все.

Так, собственно, с главного пожалуй.

WARNING

Здесь содержится страшный бред абсолютно неадекватного человека. Если ты это читаешь, значит ты предупрежден. И ко мне никаких претензий.


Так. Поехали дальше. Пардон за задержку.
В пятой главе тупо мои мысли, так что почти уверена, что вам не понравится, поэтому тапки и тухлые помидоры в студию.
В связи с маразмом, который придумали паники со своим сайтом, я думаю, что мой не меньший маразм встретят более снисходительно ^^

1) Если гумно - тапки приветствуются.
2) Люблю Вас, Сообщество и Паников.
3)


Глава 5.
Прощаю.
Райан Росс.

"Кому удавалось вернуться к себе самому из абсолютного одиночества, из такого одиночества, когда ты не можешь рассчитывать даже на общение с самим собой, и приходится засовывать себя в кино, или в публичный дом, или в гости к друзьям, или в какую-нибудь всепоглощающую профессию, а то и в брак, чтобы, по крайней мере, быть одиноким среди других. И вот парадокс: вершина одиночества приводила к верху заурядности, к великой иллюзии, что общество вроде бы чуждо человеку и сто человек вообще одиноко идет по жизни, как по залу, где одни зеркала да мертвое эхо".
Хулио Кортасар "Игра в классики"

Мне всегда было интересно, что чувствуют люди, когда у них шок.
И чувствуют ли они вообще что-нибудь?

Едва заметный аромат тропических цветов, утреннего океана последний раз дружным вдохом забирается в легкие, и я, отдав чемодан водителю, сажусь в машину.
Оставляя это порочное место.
Оставляя тяжесть в сердце.
Оставляя то единственное, благодаря которому жизнь и впрямь могла казаться сказкой.

Под глухое урчание мотора было трудно уловить мысль. Мозг окончательно расслабился, и просто очень сильно хотелось спать.
Двое суток безумных похождений совсем вымотали меня.
Странное атрофированное восприятие вещей наступает именно в это время.
Пытаешься услышать, но даже элементарные вещи кажутся несусветным бредом, разрывающим мозг.
Пытаешься понять, но чувствуешь, что для своего же блага этого делать не надо.
Пытаешься говорить, но изо рта вываливаются только гласные звуки.
Пытаешься двигаться, но ватное тело выполняет какие-то странные пируэты.

Легкий запах корицы от булочки, которую поедал водитель, совсем ввел меня в транс.
Голова, откинутая на сиденье, была словно свинцовая. В руках размеренно дышал крыс.
Ещё скромно озаряемые светом улицы Майами были почти пусты, за исключением небольших кучек молодых ребят, которые медленно, но верно держали свой курс из клуба домой.
Над развязкой большими белыми пятнами горели высокие фонари. С интервалом в несколько секунд они ослепляли светом, проникавшим в машину.
Белое. Черное.
Закрытые глаза немного болезненно воспринимали такую перемену, но неприятно не было. Было даже похоже на своего рода садомазо удовольствие…

- Эй, мистер! Не хотите булки? Жена сама делала.

Приветливый бас водителя отвлек от пересчитывания белых и черных полосок перед глазами и разбудил маленького крыса.

- Пожалуй, хочу, - ответил я и подивился насколько траурный у меня голос.
- У вас что-то случилось? В такую рань, из Майами…., - поддержал разговор толстый мужичок, передавая мне ещё теплую булочку, сверху посыпанную корицей.
- Ну,…как бы да, случилось…., - еле выговорил я, откусив сразу полбулки. - Я, конечно, не совсем понимаю, что именно случилось, но то, что что-то случилось, это я точно знаю….

Черт, понял, что сказал?
Крыс, очевидно, подумал о том же, когда отвернулся ко мне задом и продолжил кимарить у меня в ладони.

- Оу, знакомая ситуация. С девушкой поссорились?

Какой догадливый мужик, а? Ну, почти догадливый…

- Почти….
- С парнем?

Черт, все-таки догадливая скотина…. да ещё и с булочками…. ужасно вкусными булочками….

- С другом…
- Ну, это ничего страшного. Из-за чего поссорились-то?
- Э-э-э… это сложный вопрос…, - протянул я. Как же…сложный…тупее и придумать невозможно. – Предательство или что-то вроде этого…
- Ммм…, а вы уверены?
- Абсолютно.
- Ну, тогда очень жаль. Просто, может быть это не его вина…
- Полностью его.
- Вы даже не разговаривали с ним?
- У меня вообще желание видеть его пропало.
- Зря вы так. Нужно поговорить. Если ваши опасения о предательстве подтвердятся, то вот тогда можете начинать ненавидеть или что вы там к нему испытываете…

Какого хрена этот водила меня провоцирует? С таких вкусных булок и полжизни рассказать можно.

- Я думаю, это плохая затея…
- Ну что вы, в самом деле. Взрослый человек как никак…. Надо уметь решать такие проблемы. Сейчас везде сплошное предательство, так что к нему уже надо привыкнуть и научиться прощать.
- Медицина пока что железобетонных нервов не придумала, а своих в таких ситуациях не напасешься, так что бесполезно.… Либо меня упекут за решетку, либо в психушку.
- Все так запущено?
- Именно…

На этом наш недолгий разговор окончательно завершился.
Память сохранила только легкий запах корицы, теплое сиденье, и неприятный осадок того, что несколько часов назад чуть не лишило меня рассудка.
Когда я потянулся за бумажником, то задержал взгляд на маленькой фотографии, на которой я и Брендон отмечаем его день рождения.
С другой стороны, люди рождаются и умирают, сходятся и расходятся…., а все остальное можно исправиться при помощи фотошопа…. Наверно, не все уж так плохо на первый взгляд….

Пустая стоянка рядом с аэропортом снова нагнала темень на душу. В такие минуты одиночество предстает не с самой приятной своей стороны.
Особенно когда одиноко катится одинокий чемодан по одинокому тротуару. Когда одиноко свистит теплый ветер мимо ушей. Когда одиноко бродят мысли в одинокой голове одинокого молодого человека. Когда понимаешь, что одиночество вдвоем – это самое страшное.
Господи, что за жуть….

Брендон Ури.

Господи, что за жуть….
Неужели снова…
Тяжелые веки открывают не самую лучшую панораму. И когда окончательный процесс опознания местности проходит, я начинаю думать.

Разум: Брендон, мне кажется, у нас проблемы. Ты примерно помнишь, что вчера было?

Сейчас мне больно вспоминать. У меня болит все. Даже дышать больно.
Кстати, где я вообще?

Разум: Я понятия не имею. Но то, что вчера меня с тобой не было – общепризнанно.

Кем признано?

Душа: Мной, скотина. У меня к вам обоим разговор. Причем серьезный.

Давай попозже. Я не вынесу твоего симпозиума сутра пораньше.

Душная комната давит на опухшие мозги. Запах чего-то слишком знакомо терпкого доходит до ноздрей. Я поворачиваюсь на живот и утыкаюсь лицом в подушку, задерживая дыхание.
Из ванной доносится булькающий звук. Кто-то явно полоскает горло.
Я решаю не подавать признаков жизни и понаблюдать за развитием событий.
Слышу, как этот кто-то покидает ванну, проходит мимо кровати, нагибается надо мной и целует за ухом.
Через несколько секунд входная дверь еле слышно закрывается, ключи делают три оборота в замке, и я понимаю, что меня тут держат не просто так.

Когда я сел, то почувствовал очень сильное давление в груди.
Потом оно увеличилось.
Потом стало давить на легкие.
Потом подкатило к горлу.
А потом уже ты точно знаешь, какова первая реакция организма на наркотики.

Сорвавшись с кровати, я улетел в ванну. И за тот короткий промежуток времени, что я до нее летел, я примерно оценил ущерб моему здоровью, моей карьере, и моей психике.

Холодный душ не помог. Колючий озноб, появившийся после него, был ударом ниже пояса, и я просто обессилено лежал на диване, то и дело, вздрагивая от очередного наплыва холода по всему телу.
Сквозь жалюзи полосками падал свет на терракотовый кафель. Из-под прикрытых ресниц.
Белое. Черное.
Днем здесь совсем не так, как ночью. Хотя я даже толком не могу вспомнить эту комнату во владениях темного времени суток.
Еле одевшись, я побрел на разведку, все ещё держась за больную голову, которая похоже гудела похуже перфоратора.
В конце коридора была кухня. А на смежной стене висело огромное зеркало.
Когда глаза увидели отражение, я пожелал, чтобы я был единственным человеком, кто видел по утрам такое.
Зеленый цвет лица и темно-лиловые круги под глазами могут шокировать даже патологоанатома.
Не дай бог приснится ночью – трусами не отмахаешься.
Уничтожив почти всю жидкость в этой тюрьме, я подумал, что хорошо бы отсюда выбраться. Как только я об этом подумал, то на дальней полке возле окна с фикусом я заметил свой сотовый.
Он был выключен. Как в последствии оказалось – села батарея.
И именно сейчас, в момент, когда лишаешься средств связи, и оказываешься в буквальном смысле прикованным к батарее дома у непонятно кого, вспоминаешь того, кто в независимости от обстоятельств всегда приходит на помощь.

Где Росс?

Душа: Насколько я помню, наркоман ты наш, то вчера он видел, как ты трахаешься с этой белобрысой водоплавающей обезьяной….

ВИДЕЛ ЧТО?!

Райан Росс.


- Видел что?!?!?!?
- Как Брендон развлекался со своим дайвером, - ещё раз повторил я Спенсеру, протягивая девушке деньги за билет.
- Господи, может тебя поглючило? – на том конце провода сгрохотало, и я сделал вывод, что Спенсер сказал об этом Джону, который от шока навернулся с какой-нибудь поверхности.
- К сожалению, нет.
- Так значит Брендон,…того,…ну, то есть…этот….
- Нет, Спенс, не этот….
- А как тогда объяснить?!?!?
- Мне как-то плевать, если честно. Пусть делает, что хочет…, - а я ведь точно знаю, что вру сейчас.
- Ты?!?! Да как ты можешь?!?! Я понимаю, если бы вместо дайвера был ты, но Райан!!! – брови поползли вверх от таких заявлений. - Там какой-то левый мужик трахает Ури, а ты просто стоишь и смотришь?!?! Вуайерист хренов!!! За волосы надо было тащить этого идиота домой и вправлять ему мозги!!! – разошелся Спенсер.
Девушка за кассой странно на меня покосилась, но ничего не сказала….
- Мне он нафиг не нужен в таком виде. А дайвер, по-моему, очень даже рад был. Такого отвратительно-довольного смеха я давно не слышал.
- Черт…Да что ж такое….В общем, мы через несколько часов с Джоном выезжаем в аэропорт Кеннеди. Будем ждать тебя в четвертом терминале, он там вроде бы единственный круглосуточный. Ты только не задерживайся, хорошо? Как ты себя чувствуешь?
- Честно, отвратительно. Я не спал двое суток.
- Ладно, в самолете поспишь. Мягкой посадки. А мне ещё Джона откачать надо, его, похоже, удар хватил.
- До встречи, - хмыкнул я.

Пустой аэропорт. Пустая голова и нет никаких сил.
Быстро прохожу все формальности, и как только мой зад касается кресла, я тут же засыпаю, придерживая на животе карман с крысом.

Скачок давления и странная возня в кармане меня разбудили. И как только я открыл глаза, молодая девушка, очень сильно похожая на ту мисс Мнесводитскулы, которая работала в ресторане, в котором я как-то пил кофе, протягивает мне стакан холодной воды и конфетку.
Все так же натянуто улыбаясь, она двинула вдоль прохода, останавливаясь у таких же «сбежавших из Майами».
Коих, смею заметить, в самолете, было штук двадцать, не больше.
Очевидно, не один я такой несчастный.
Из-за облаков, прерывая молочную пелену, виден каменистый пейзаж, сложенный словно из кубиков детской рукой. Или можно сравнить с графиком столбцами в экселе, только большим количеством данных по обеим осям. Это Нью-Йорк. Кубики грязно-серого цвета…Близкое, но не родное.

Сон не принес желаемого эффекта, до кучи мне стало ещё хуже. Я теперь даже соображать не мог. Единственным молоточком в затылке была темная комната, которая теперь в четких очертаниях являлась сознанию и заставляла дыхание срываться.
Минуты спустя стюардесса объявила о посадке.
Я пристегнул ремень.
Хм, я сегодня на удивление спокоен на борту этого летающего гробика.
Странно.
Хотя…сейчас мало что нестранно….

Но вот уже и пустой аэропорт с первыми сонными таможенниками, и достаточно неплохой перелет, и вроде бы плохие мысли потихоньку начали уходить.
Но что-то гложет. Телефон не надрывается, и с того конца не кричит радостный голос.
Мерзко подкрадывающиеся картинки прошлой ночи.
Это выражение на лице.
Тяжело дышать.
Молчу, и только сердце надрывается в бесконечную пустоту.
Научи меня летать. Научи. Может, станет легче нам обоим.
Я как слепой сейчас считаю дни, когда было все хорошо. Больше похож на девицу, которая составляет отчет, чтобы с точностью до дней посчитать и представить подругам срок, в течение которого ты отравлял ей жизнь.
Какой-то молодой парень сидит на последнем ряду в зале ожидания, в обнимку с мятным ликером. Очевидно финским. Флаг Финляндии вокруг его шеи говорит об этом.
Из его наушников эхом до самых высоких окон раздается Comisado.

Стоп.
И время теряется где-то в районе пяти.
И там, в левой части груди, становится нестерпимо больно. Хватаюсь рукой и ничего не чувствую. Может, остановилось? Тишина.
Ну, и, слава богу. Хоть не разорвется от горя.
Тихим шепотом в голове, там, где хранится все давно минувшее …

…Я не люблю твои истерики, не хочу их терпеть. Кричишь ли ты, глухо рыдаешь в подушку или, уставившись в одну точку, безмолвно страдаешь – это вызывает во мне только злость, которая когда-нибудь перерастет и в ненависть….

Грозный взгляд…абсолютная недосягаемость.…Опять ты далеко…

…Обязательно перерастет. Ты ведь упиваешься своей болью, верно? И даже если все проблемы разрешаются, ты тут же прибегаешь к самоистязанию – беспроигрышной ставке мазохистов вроде тебя. Уже не умея иначе, ты, верно, надеешься стать одним из дерзко умерших, чтобы потом, смиренно любящие, снова и снова читали молитвы за спасение твоей грешной души. Но пойми, им твоя боль ни к чему, вот любовь.…
….Не думай, я не осуждаю тебя, просто предпочитаю других. Тех, что живут дерзко, а не умирают.

Я сейчас помню все до мельчайших подробностей. В груди сжимается все с невероятной силой. Вокруг никого нет, за исключением этого спящего парня с ликером.
И эта вынужденная пустота настолько сильно давит на взрывающееся сердце, что больше сдерживать его нет сил. Нет желания.
Яркий свет огромных ламп режет глаза. Ноги еле доносят до туалета в дальнем конце зала. Дверь закрывается на замок. Вещи падают. Ноги подкашиваются.
Рваное дыхание приносит боль. Потоки слез приносят боль.
Тихие рыдания, изредка вырывающиеся из груди, приносят боль.
Больно. Брендон, так больно.
Истраченные под завязку нервы, страхи. Все, что пугало, делало слабым.
Сейчас. Здесь. Застали врасплох. И ударили в самое незащищенное место.
Нет никого.
Сильно трясет. Пытаюсь что-то сказать себе. Закричать. Просто плачу навзрыд.
И нет рядом света, нет тепла, нет любви.
Никого. И ничего.
Напряжение не проходит и единственное, чего сейчас хочется, чтобы кто-нибудь вырвал этот кусок боли из груди.
Чтобы не было этого тихого воя души, чтобы не было так. Так. Так.
Три раза кулаком в холодную стену.
Рыдания, срывающиеся до обычных воплей. Выбитые костяшки.
Кровь на белых плитках.
Бессилие, безысходность. И только твое имя как молитва.
А потом снова эта стерильная тишина.
Вздрагивающее тело на холодном полу. И шок проходит. И уже не так сложно.

Я сейчас как никогда отчетливо понимаю, как сильно я тебя люблю.
Насколько пусто стало в сердце без тебя.
Насколько больно и насколько страшно. Одному.
Не хочу. Не могу.
Поэтому я тебя прощаю.
Слышишь, малыш? Мне плевать, что ты скажешь. Как будешь оправдываться.
Я все тебе прощу. Я просто не хочу. Просто я не могу иначе.

Маленький крыс скребет лапкой по молнии на кармане. Я же совсем про него забыл.
Выбравшись из своего убежища, он быстро семенит лапками и, определив, где находится моя голова, держит курс вдоль согнутой руки.
Когда мохнатая мордочка коснулась мокрого от слез лица, я улыбнулся.
Только сейчас вспоминаю, что вот этот маленький мохнатый комок радости до сих пор безымянный. И как все это время мы тебя называли?
Крыс? Крыса? Малыш?
Нет, так не пойдет. У тебя должно быть имя.
От холодного кафеля немеет висок, и я подкладываю под голову руку. Крыс, подбежав ещё ближе, опирается лапками на мое предплечье и внимательно на меня смотрит, видимо ожидая нарекания.
Черная шерсть. Любопытство. Назойливость. Чрезмерная активность.
Либо от истерики у меня и вправду крышу снесло окончательно, либо тебя, мой дорогой, будут звать Питер Венц.

- Питер, - тихо позвал я, и имя приятным эхом прокатилось вдоль открытых кабинок.
Крыс отошел от меня. С секунду он неподвижно смотрел в одну точку, а потом, повернувшись ко мне, с сумасшедшей скоростью зашевелил усами. – Значит, Пит.

В Нью-Йорке поздняя осень. Сыро и противно. Ветер носит по пустынным улицам обрывки грязных газет, остатки листвы, окурки и тряпки. Лениво перекатывает вдоль тротуара пустую бутылку. Ранее утро, поздней осенью, общественный туалет в аэропорту.
Мечта гитариста.
Да и просто бред какой-то…

Брендон Ури.

Бред какой-то…. Я ни с кем не трахался! Как он мог что-то видеть?! Он же вроде в кафе пошел.…А я дома был….

Душа: Вообще-то, Брендон…все было немного по-другому….

КАК?! Как все могло быть по-другому?!
Где он вообще? Я и так ни черта не помню…

Душа: Рассказываю по – быстрому. Вчера ты накурился, к тебе пришёл этот безумный дайвер, привел тебя к себе домой, накачал тебя какой-то наркотой, хотел, было, трахнуть и почти начал, но тут пришел Райан. Завидев тебя в лапах этого скоточабана, он хлопнул дверью и свалил…. Вроде так….

О, Господи….

Душа: Он тебе сейчас вряд ли поможет.

Я только хотел упасть в обморок от ужаса, но звук открывающейся входной двери заставил мой мозг придумать кое-что более полезное.
В приступе ярости возникает обычно очень много идей.

Видимо Тони, не увидев меня в кровати, немного разочаровался, потому что настойчивое «Брендон?» три раза утонуло в пустой полутемной комнате и не получило ответа.
Тогда он начал меня искать. И когда этот ублюдок зашел на кухню, то его башку встретила большая стальная кастрюля.
Я не ожидал, что со сломанным носом можно так четко выговаривать слова.
Согнувшись от удара на полу, он кричал что-то про то, как долго я буду его подстилкой, сколько раз в день он будет со мной развлекаться и насколько сильно я пожалею о его разбитой мордашке.
Но кастрюля думала иначе.
Она точно знала, что от его смазливой рожи не должно остаться ничего кроме кровавого месива.
И что чем сильнее она будет бить, тем быстрее окупится её стоимость…

Говорят, что нельзя бить лежачего.
Ничего подобного. Можно. Причем ногами. И со всей дури.
Плевок в лицо и искренние пожелания скорейшего выздоровления.
Уверенный шаг.
Открытая дверь.
И незаметно катящаяся счастливая слезинка по раскрасневшейся щеке.

Когда гудки прервал взволнованный голос Спенсера, мое сердце чуть из груди не выскочило. Что было сил, я заорал в трубку:

- Спенсер, где Райан!?
- Слава богу, Ури.… Когда ты приедешь, я тебе лично яйца оторву, шлюха ты наша певчая…
- Какого хрена?!?!? Ты хоть знаешь, что случилось?!
- Единственное, что я знаю, это то, что самолет Росса приземлился полчаса назад, а его все еще нигде нет. – Дрожащий голос с трудом воспроизводил слова.
- Какой ещё самолет?! – от таких новостей у меня ноги подкашивались.
- Он сейчас уже должен быть в Нью-Йорке. Но его нет нигде. Ни в зале ожидания, ни на контроле, ни на трапе…Уокер уже все девять терминалов прочесал, вплоть до багажного отделения.
- Господи, когда он успел уехать….
- Рано утром. Он позвонил ночью, попросил срочно забронировать билет до Нью-Йорка.
Я, конечно, заказал билет, но по телефону он отказался все объяснять. Сказал, что на месте поговорим…
- Черт, у меня желудок сводит…. Ладно…Я пойду собираться, надо к вам лететь.…Смотри, чтоб Росс глупостей никаких не наделал…
- Кто бы говорил.
- Спенс, ты не знаешь ничего.… Приеду – разберемся.

По пути к бунгало я успел дать несколько клятв, которые, наверно, не преступлю всю свою оставшуюся жизнь….
Никакого Майами.
Никакого дайвинга.
Никаких сигарет.
Бегая, как вшивый по бане, я собрал вещи меньше, чем за пятнадцать минут. Уже через полчаса нервно поглядывал на часы, ожидая таксиста.
А по дороге в аэропорт думал, что только Богу известно, что будет с нами дальше.
И хорошо бы, Бог знал…
Потому что я даже не догадываюсь….

Райан Росс.


Когда я более-менее пришел в себя, то набрал телефон Спенсера, непринятых звонков от которого было уже больше полусотни.

Мы встретились на первом этаже четвертого терминала.
Не говоря ни слова, Джон подошел ко мне сзади, накидывая на плечи пуховик. Спенсер забрал чемодан, и под унылый вой осеннего ветра мы двинулись к машине.

Теплый воздух и запах кожаных сидений. Лучше сочетания и придумать нельзя.
Такого расслабляющего эффекта можно добиться только с помощью удара головой об стену.
Молчание. Женский голос о росте процента инвестиций на этой неделе. Необоснованная активность Пита в кармане.
Скорее из-за того, что он почувствовал в машине присутствие истребителя крыс.
А именно Спенсера Смита, который сейчас почти что умирал за рулем, то и дело, хлопая глазами, как сумасшедший, чтобы не заснуть.

Когда я решил познакомить Джона и Спенса со своим новым другом, то примерно знал, какова будет реакция, и заранее глубоко вдохнул для пущей уверенности.

- Это Пит, - тихо сказал я, протягивая в ладонях крыса, чтобы всем было хорошо видно.

Первым заметил Джон, которого отпружинило назад будто катапультой. В ужасе он вжался в заднее сидение, огромными глазами взирая на крысу и что-то лепеча полуоткрытым ртом.

Когда Спенсер в зеркало заднего вида заметил почти что труп Уокера, то заинтересованно поглядел туда, куда поглядел несколько секунд назад Джон.
С диким воплем «ААААА!!!!» машину крутануло влево. Потом вправо.
Сначала этот мистер просто орал благим матом, а потом и вовсе перешел на ультразвук.
Когда его бешенство изжило себя ровно наполовину, я продолжил:

- Это подарок, - также тихо пояснил я.
- МНЕ?!?! – в ужасе ответил Спенсер, сидя в положении «уклон влево на 30 градусов».
- Мне.
- Кто такой умный?!
- Ури.
- А…ну понятно тогда…Я надеюсь, ты его перед этим побил хорошо.
- Побил.
- Надо будет ещё. Для профилактики.

Вдоль Таймс Сквер. Огни, огни, огни. Не такие яркие, как в Майами. Через дымку они как-то деликатно освещали улицу. Вокруг все словно в замедленной съемке. Изредка в лобовое стекло прилетают пожухлые листья.
Любопытный Джон забирает Питера у меня из рук. Спенсер, уклоняясь от животного, как от сибирской язвы, продолжает хлопать глазами. Я чувствую, что приятная грусть крепко засела в голове. Глаза закрываются. Поздняя осень. Небо, затянутое облаками. И приятное безразличие.