Императрица настолько заботилась о производимом впечатлении, что ввела цензуру на свои изображения. Без санкции Санкт-Петербургской Академии художеств выставлять и продавать портреты императрицы категорически запрещалось.

До наших дней дошла единственная гравюра, на которой портрет Елизаветы Петровны более всего соответствует истине. Чиновник Большой таможни Конон Тимофеев, который был художником, что называется, от Бога, свободное время посвящал гравировке на медных плитках, отдавая предпочтение портретам, которые сдавал в лавки для продажи. Императрицу он обожал. Увидев Елизавету однажды, мастер по памяти сделал ее портрет на меди в точном соответствии с оригиналом. В результате получилась полноватая женщина с толстым, чуть приплюснутым носом, мясистым висячим подбородком, тяжелыми, как бы сонными веками.

Гравюру Конона Тимофеева случайно увидел в одной из московских лавок Якоб фон Штелин, управляющий отделом художеств Академии. Он пришел в ужас, ибо именно его могли обвинить в недосмотре. Скупив все портреты, сделанные с гравюры, Штелин помчался в Петербург.

Гнев императрицы был страшен, но управляющий отделом художеств Академии отделался легким испугом: государыня велела обыскать все лавки, изъять копии и найти автора. Тимофеева нашли и долго пытали, добиваясь признания в злом умысле. Конон в том, чего не замышлял, не признался, и его засекли до смерти.

После этого случая Елизавета издала новый указ, касающийся теперь и гравюр. Цензурой портретов императрицы отныне, помимо Академии, занимался и специально для этого созданный отдел в Главном Магистрате.