Относительно, вообще, всех отступлений в моем изложении от принятого церквями теста, читатель должен не забывать того, что столь привычное нам представление о том, что евангелия, все четыре, со всеми стихами и буквами, суть священные книги, есть самое грубое заблуждение. Читатель должен помнить, что Иисус никогда сам не писал никакой книги, как Платон, Филон или Марк Аврелий, даже не как Сократ передавал свое учение грамотным и образованным людям, а говорил толпе безграмотных; и что только долго после его смерти люди стали записывать то, что слышали о нем. Читатель должен помнить, что таких записок было очень много различных, из которых церкви выбрали сначала три, потом и еще одно евангелие, что, выбирая эти наилучшие евангелия, церкви, по пословице «не выберешь дубинки без кривинки», должны были захватить в том, что они вырезали из своей огромной литературы о Христе, и много кривинки, что много есть мест в канонических евангелиях столь же плохих, как и в отвергнутых апокрифических.

Читатель должен помнить, что священно может быть учение Христа, но никак не может быть священно известное количество стихов и букв, и не могут сделаться священными стихи отсюда и досюда только потому, что люди скажут, что они священны. Кроме того, читатель должен помнить, что эти отобранные евангелия – все-таки дело тысяч разных умов и рук человеческих, что они отбирались, прибавлялись и толковались веками, что все дошедшие до нас евангелия IV-го века писаны слитным письмом, без знаков и потому и после IV-го и V-го веков подлежали самым разнообразным чтениям, и что таких разночтений евангельских книг насчитывают до пятидесяти тысяч. Все это должен помнить читатель, чтобы не сбиться на тот привычный нам взгляд, что евангелия, как они понимаются теперь, так точно и пришли к нам от святого духа. Читатель должен помнить, что не только не предосудительно откидывать из евангелий ненужные места, освещать одни другими, но, напротив того, неразумно не делать этого, а считать известное число стихов и букв священными.

С другой стороны, я прошу читателя моего изложения евангелия помнить то, что, если я не смотрю на евангелия, как на священные книги, сошедшие от святого духа, я еще менее смотрю на евангелия, как на памятники истории религиозной литературы. Я понимаю и богословский, и исторический взгляд на евангелия, но я смотрю на них иначе, и потому прошу читателя, при чтении моего изложения, не сбиться ни на церковный взгляд, ни на привычный в последнее время образованным людям исторический взгляд на евангелия, которых я не имел. Я смотрю на христианство не как на исключительное божественное откровение, не как на историческое явление; я смотрю на христианство, как на учение, дающее смысл жизни. Я был приведен к христианству не богословскими, не историческими исследованиями, а тем, что 50-ти лет от роду, спросив себя и всех мудрецов моей среды о том, что такое я, и в чем смысл моей жизни, и получив ответ: ты – случайное сцепление частиц, смысла в жизни нет, и сама жизнь есть зло; и тем, что, получив такой ответ, я пришел в отчаяние и хотел убить себя, но, вспомнив то, что прежде, в детстве, когда я верил, для меня был смысл жизни, и то, что люди, верующие вокруг меня, - большинство людей, не развращенных богатством, веруют и имеют смысл жизни, - я усомнился в правдивости ответа, данного мне мудростью людей своей среды, и попытался понять тот ответ, который дает христианство людям, понимающим смысл жизни. И я стал изучать христианство в том, что из христианского учения руководит жизнью людей.

Я стал изучать то христианство, приложение которого я видел в жизни, и стал сличать это приложение с его источником. Источником христианского учения были евангелия; и в евангелиях я находил объяснение того смысла, который руководил жизнью всех живущих людей.

Но рядом с этим источником чистой воды жизни я видел незаконно соединенную с ним грязь и тину, которая одна заслоняла для меня его чистоту; рядом с высоким христианским учением я нашел связанное с ним, чуждое ему, безобразное учение еврейское и церковное. Я находился в положении человека, который бы получил мешок вонючей грязи, и только после долгой борьбы и труда нашел бы, что в этом мешке, заваленном грязью, действительно лежат бесценные жемчужины; понял бы, что он не виноват в своем отвращении к вонючей грязи, и не только не виноваты, но достойны любви и уважения те люди, которые собрали и хранили этот жемчуг вместе с грязью.

Я не знал света; думал, что нет света истины в жизни; но, убедившись в том, что люди живы только этим светом, я стал искать его источник и нашел его в евангелии, несмотря на лживые толкования церквей. И, дойдя до этого источника света, я был ослеплен им и получил полные ответы на вопросы о смысле моей жизни и жизни других людей, - ответы, вполне сходящиеся со всеми мне известными ответами других народов, и на мой взгляд превосходящие все. Я искал ответа на вопрос жизни, а не на богословский вопрос или исторический, и потому для меня главный вопрос не в том, Бог или не Бог был Иисус Христос, и от кого исшел святой дух и т.п.; одинаково не важно и не нужно знать, когда и кем написано какое евангелие и какая притча может или не может быть приписана Христу. Мне важен тот свет, который освещает 1800 лет человечество, и освещал и освещает меня; а как назвать источник этого света, и какие материалы его, и кем зажжен, - мне все равно. На том бы могло и кончиться это предисловие, если бы евангелия были книги, открытые теперь, если бы учение Христа не подвергалось 1800-летним лжетолкованиям. Но теперь для понимания учения Иисуса необходимо ясно сознать главные приемы этих лжетолкований. Самый привычный и сросшийся с нами прием лжетолкования состоит в том, что под именем христианского учения проповедывается не учение Христа, а церковное учение, составленное из объяснений самых противоречивых писаний, в которые только как малая часть входит оно, изуродованное и подогнутое под требования объяснения других писаний. Учение Христа по этому лжетолкованию есть только одно из звеньев цепи откровения, начавшегося с начала мира и продолжающегося в церкви до сих пор.

Лжетолкователи эти называют Иисуса Богом, но признание его Богом не заставляет их придавать словам и учению, приписываемому Богу, больше значения, чем словам Пятикнижия, Псалмов, Деяний апостольских, Посланий, Апокалипсиса и даже соборных постановлений и писаний отцов церкви.

Лжетолкователи эти не допускают иного понимания учения Иисуса, как такого, которое было бы согласно со всем предшествующим и последующим откровением; так что цель их не в том, чтобы объяснить значение проповеди Христа, а только в том, чтобы найти наименее противоречивый смысл самых невозможно-разноречивых писаний Пятикнижия, Псалмов, Евангелия, Посланий, Деяний, то есть всего, что считается священным писанием. Объяснений таких, имеющих целью не истину, а согласование несогласимого, то есть писаний Ветхого и Нового Завета, очевидно, может быть бесчисленное количество, и таково оно есть. Таковы послания Павла, постановления соборов, начинающиеся формулой: «изволися нам и св.Духу».

Таковы постановления пап, синодов, хлыстов и всех лжетолкователей, утверждающих, что их устами говорит св. дух. Все они употребляют один и тот же грубый прием утверждения истины своего толкования тем, что толкование их есть не людское толкование, а толкование св.духа. Не входя в разбор самих вер этих, называющих себя каждая истинной, нельзя не видеть того, что в общем им всем характерен прием признания огромного количества, так называемых, писаний Ветхого и Нового Завета одинаково священными, за которым лежит непреодолимая, ими самими поставленная себе преграда для понимания учения Христа, и еще того, что из этого заблуждения вытекает та самая возможность и даже необходимость бесконечно-разнообразных толкований учения. Только согласование всех откровений может быть бесконечно различно: толкование же учения одного лица, почитаемого за Бога, не может не рождать разногласия. Учение Бога, сошедшего на землю, чтобы научить людей, по самой цели сошествия Бога на землю, не может быть понимаемо различно. Если Бог сошел на землю, чтобы открыть истину людям, то наименьшее, что он мог сделать, это то, чтобы открыть истину так, чтобы все ее поняли; если же он этого не сделал, то он не был Бог; если же истины божеские таковы, что и Бог не мог их сделать понятными для людей, то люди уже никак не могут этого сделать. Если Иисус не Бог, а великий человек, то учение его еще меньше может породить разногласия. Учение великого человека только тем и велико, что оно понятно и ясно высказывает то, что другие высказывали непонятно и неясно. То, что непонятно в учении великого человека, то и невелико; и потому ни одно учение великого человека не порождало секты. Только такое толкование, которое утверждает, что оно есть откровение св.духа, что оно единое истинное, что все остальные ложь, - только такое толкование порождает разногласие и вытекающую из него взаимную враждебность церквей между собой. Сколько бы не говорили церкви всяких исповеданий о том, что они не осуждают другие исповедания, молятся о присоединении и не имеют к ним ненависти, - это несправедливо. Никогда ни одно утверждение какого бы то ни было догмата, начиная с Ария, не вытекало не из чего другого, как из осуждения во лжи противоположного догмата. Заявление же о том, что выражение такого-то догмата есть выражение божественное, св.духа, есть высшая степень гордости и недоброжелательства к другим людям: высшей гордости, - потому что ничего нельзя сказать горделивее, как то, что сказанные мною слова сказал через меня сын Бога; и недоброжелательства потому, что признание себя в обладании единой несомненной истиной включает утверждение о лживости всех несогласных.