В дешевых берлинских гостиницах, которые держат россияне, где на рецепшинах нет леденцов, а в комнатах - соответственно - конвертов с гостиничными лейбламы, где стоят пожелтелые от времени ванны, в которых прячутся рыбы и скорпионы, часто останавливаются посетители, тертые жизнью, и им есть что рассказать об этом времени, прежде чем завалиться в кровать вместе со своим бухлом и старыми мундштуками.

Пока они говорят и жуют нарезанную ветчину, принесенную из магазина напротив, и пепел с их папирос летит в кровать, как снег на портовые города, месяц успевает из угла улицы переместиться ближе к церкви и коридорные начинают заниматься утренней уборкой, находя в душевых кабинах использованные презервативы и измазанные кровью полотенца.

И вот однажды в одну из таких гостиниц вселяется мужчина, показав на рецепшене студенческий аусвайс, и закрывается в комнате. Утром ему еще приносят завтрак и он -вместе с подносом, не сбрасывая одежды и ботинок,
влезает в ванну и пускает воду.

Найдя его уже на следующий день и вызвав полицию, коридорные потом долго переговариваются, что вот, мол, нужно было же так наглотаться снотворного, чтобы умереть просто в воде, видишь, оказывается смерть может пахнуть турецким кофе, и что нам теперь делать после этого всего.

Города, разорванные жаждой одиноких женщин; месяц, смазанный слюной молодых эмигрантов -
все, о чем они будут говорить, о чем им есть что рассказать, когда каждый глоток и каждая тяга - лишь повод продолжить бесконечный разговор.

Немногие догадываются о границах видимого, особенно в этой комнате с тостером и ночником, из которой нет пути назад, и нет объяснений, ты же не станешь слушать напуганную уборщицу, которая первой вошла в комнату и даже видела, как в воде плавали размокшие банкноты и черные дельфины, а с потолка на тонких паутинах спускались пауки; и ангелы сыпали розовые лепестки в хлорируемую воду.