В своих мемуарах Эренбург приводит такой красноречивый (я бы даже сказал, символический) эпизод.
Однажды (дело было во время войны) к нему в редакцию «Красной звезды» пришел высокий, крепкий человек, офицер морской пехоты – Семен Мазур. Он рассказал, что его – еврея – пыталась выдать немцам его русская жена. Он чудом спасся.
«Он сидел напротив меня и требовал, чтобы я ему объяснил, почему его спасли чужие люди и хотела выдать врагу жена. Я отвечал, что не знаю, как они жили вместе. Мазур говорил, что жили хорошо, когда он уезжал на фронт, жена плакала, он успел получить от нее несколько писем. Я повторял: “Вы ее знаете. Откуда мне знать, почему она так поступила?..” Он стукнул кулаком по столу: “Вы обязаны знать – ведь вы писатель!”»

Кто делится с женщиной о сокровенном? Тем более в ту эпоху. Ну, еще ладно, откровеничал бы с законной женой, которую по тем временам тоже нужно было знать хорошо … Ну, во всяком случае не с любовницей же в постели говорить о войне, о товарище Сталине, отце народов, о политике…
А он говорил ей об ужасах войны, о палаче народов Сталине, о многом, о чем в те времена не то что говорить, но и думать было опасно. А он ей: «Сталин сатрап, Сталин палач не лучше Гитлера»... Надежда сообщила в НКВД о его речах и мужика, бравого фронтовика вскоре арестовали. Больше из людей нашего окружения никто его и не видел. http://www.profmigr.com/index.php?option=com_content&task=view&id=606&Itemid=62

(И опять Эренбург. О нём его дочь:)
Однажды она рассказала, что после какой-то разразившейся над ним начальственной бури он перестал есть. Не то чтобы объявил голодовку, а просто впал в такое состояние, что даже куска хлеба не мог проглотить. Продолжалось это чуть ли не неделю. И так бывало не однажды.
Выслушав этот рассказ, я был довольно близок к тому, чтобы согласиться с суровым определением нашего гостя «из другого профсоюза». Что за рабство, черт подери! – возмущался я. – Ведь Сталин уже сдох, никого уже не убивали и не сажали... Послал бы их к едрене фене со всей ихней борьбой за мир... Ушел бы в частную жизнь...
– Нет, – покачала головой Ирина. – Он не мог.
Я ожидал, что она скажет что-нибудь в том роде, что он уже не мог жить вне политики, слишком выгрался в эту игру. Но она сказала совсем другое:
– Он не мог это сделать из-за Лизлотты.
Лизлоттой звали женщину, с которой Илья Григорьевич познакомился в Швеции в 1950 году. И – на старости лет – влюбился. Это была самая долгая и глубокая – последняя – его любовная привязанность.
Если бы он «послал их к едрене фене» и ушел в частную жизнь, никто бы его, конечно, и пальцем не тронул. Но могло случиться так, что он стал бы «невыездным» и уже никогда в жизни не встретился бы со своей Лизлоттой.
Эту Лизлотту я однажды видел (она приезжала из своего Стокгольма к Ирине). Это была старая и, как мне тогда показалось, глупая еврейка. (Она втолковывала мне, что в Америке фашизм, а я, к вящему ее ужасу, пытался ей втолковать, что фашизм – у нас. И когда кто-то ей перевел эту мою нехитрую мысль, она, беспомощно озираясь, всё повторяла: «Это шутка, да?..», «Это он шутит, да?..»)
Сейчас я стыжусь этих своих тогдашних мыслей.
http://www.lechaim.ru/ARHIV/141/sarnov.htm