Допросы у Сидоренко длились подолгу, часа по два. Поначалу следователь пытался обвинить подследственного, но уже очень скоро отказался от попыток повесить на меня хоть что-нибудь из деяний группы Нещеретного, применять же методы «убеждения», с трущобным натурализмом живописуемые Нещеретным, пока не пришло время: за мной всё ещё маячил Крол. О моей поездке на завод «Зонтик» снимать склад не знал никто, за исключением самого Игоря Вячеславовича.

Во время четвёртого допроса, предпринимая очередную попытку расколоть меня, Сидоренко произнёс:

– Так, может, ты и на «Зонтике» склады не снимал? Снимал! Ты соучастник преступления, вместе со своим братцем, а может и организатор! И мы докажем это!

Кровь прилила к голове: «Это я-то организатор? Поездка на завод – преступление?! «Зонтик», «Зонтик»… Откуда? Кто сказал? Кто же? Кто?.. …Ах, ну да, конечно… Самый близкий, проверенный друг…»

Забыв обо всём на свете, я начал лихорадочно вспоминать факты из богатой биографии «группы Нещеретного», тут же описывая Сидоренко всё, что сумел вспомнить: то, как Нещеретный организовывал преступления, с кем, когда и какую продукцию получал (см. фото: http://h.ua/story/74959/).

Сгоряча выложив следователю всё, что знал, я облегчённо вздохнул: всё! Сейчас завертится правоохранительная машина, и старший следователь по особо важным делам УБОПа подполковник Сидоренко тут же ухватится за информацию, поблагодарит за помощь в разоблачении группы серийных мошенников, совершивших хищения, в тысячи раз превосходящие установленный законом предел «особо крупные размеры»…

Но…

Что это?!!

Я ничего не понимаю!!!

Я не верю тому, что слышу!

Не тут-то было...

Подполковник В. Н. Сидоренко поднял на меня свои антрацитно-чёрные глаза и внимательно стал разглядывать как какую-то невидаль, как экзотическое насекомое, необычная окраска которого не дает размазать по стене каземата легким движением руки. Выждав некоторое время и не добившись, чтобы я отвел взгляд, Сидоренко негромко, медленно цедя слова, заряженные под завязку какой-то негативной энергией, не предвещавшей ничего хорошего:

– Сдашь Нещеретного… – …сам будешь сидеть!

(Самосожжение Каверина вызвало широкий резонанс в обществе: www.kontrakty.com.ua/rus/gc/nomer/2000/2000-43/43rozb2.html

http://www.zn.ua/1000/1550/23829

http://www.zn.ua/1000/1050/23905

http://www.business.ua/i484/a11338 )

У меня отчего-то холодок пробежал по спине, сознание провалилось в воздушную яму, и его задворками проскользнула мысль: «А может, Игорь Вячеславович и в самом деле – подполковник?!» Подобное чувство возникает у зрителя, наблюдающего, как герой какого-нибудь фильма ужасов по неким нюансам – по зрачкам, например, – вдруг осознаёт: близкий ему человек, или случайный попутчик, или водитель такси, в которое он сел, на самом деле – мутант. А также то, что выродок этот находится в сговоре с другими врагами-мутантами, соединён с ними невидимыми нитями.

«И он тоже – один из них! Он с «ними» заодно, в сговоре!» – пронеслось в голове.

Сидоренко снова вперил в меня свой гипнотический взгляд, словно воткнул финский точёный нож. После долгой, очень долгой паузы он, растягивая звуки лениво бросаемых в меня слов, медленно проговорил:

– Твой брат…

Пауза.

– Рано или поздно будет арестован…

Пауза.

– На тебя он не станет давать показания…

Пауза.

– Родной брат всё-таки… Родная кровь…

Пауза. Намного длиннее предыдущих.

– Но пото-ом… Потом… Всё равно показания даст…

Пауза.

– Непременно! Поверь моему опыту… Я знаю, что говорю…

Мне стало совсем не по себе. Как-то зябко и страшно. Страшно, потому что я верил ему. Холодок пробежал по спине. Я, скорее интуитивно, почувствовал, что он говорит правду: после соответствующей обработки брат даст показания – какие угодно и на кого угодно!...

* * *

Шарел снова собирался в Европу: в Англии стажировалась его благоверная. Супруга отсутствовала уже несколько месяцев, и Крол остро нуждался в общении, поэтому накануне отъезда позвонил и назначил встречу. Мы с другом долго бродили по центру в поисках кафе, но меня неудержимо тянуло только в одно: я знал – с ним связана какая-то тайна, имевшая отношение ко мне. Это была какая-то зловещая тайна…

…Несколько месяцев назад я как-то решил перекусить. Различные заведения общепита отбраковывались мною одно за другим по самым различным критериям: в одном было дорого, другое было полно лиц без определённого места жительства, в третьем было неуютно. Наконец поиски привели меня к двери какого-то кафе, которое было лишено всех этих недостатков. У входа в заведение стояли трое молодых людей и что-то решали. Один из них, отвлёкшись от дискуссии, вскинул свой взгляд на меня, и я, проходя мимо троицы, отметил про себя: «А ведь он меня узнал…» Так бывает: человек просто чувствует, что незнакомец смотрит на него – и идентифицирует, узнаёт. Лицо третьего тоже показалось мне знакомым, и я попытался вспомнить, где же видел его: «Ага, это один из тех молодых людей, которые, всегда группой, приходили к О. Л.». Именно этого человека я чаще других видел в общежитии. Мне даже подумалось: «Если он так часто приходил – может быть, это и есть её нынешний супруг?..»

Молодые люди вошли следом, как только я расположился за столиком. Создавалось впечатление, что только что, прямо у входа у них состоялась дискуссия на тему «Посещать или не посещать ближайшее кафе», и, по-видимому, их голоса, включая внутренние, разделились поровну. Можно было подумать, что мой выбор в пользу «посещать» для молодых людей стал решающим.

Я сделал заказ и уткнулся в газету. Вошедшие заняли столик, расположенный рядом с моим, хотя все другие столы были свободны. Троица заказала только водку. Постепенно, по мере роста объёмов потреблённого спиртного, соседи говорили всё громче, периодически бросая в мою сторону любопытные изучающие взгляды. До меня доносились обрывки фраз, отдельные слова. Я продолжал сидеть, склонившись над кроссвордом, но уже ничего не видел в его содержании, весь превратившись в слух: от столика слева до меня донеслось что-то знакомое…

Я снова несколько раз подряд услышал слова «училище», «военное училище» в разных падежах, а затем уловил даже целую фразу. До меня долетали обрывки всё более и более громкого пьяного разговора:

– Он совсем недавно в училище, без году неделя, – а уже на капитанской дол... …по тёлкам проходит… …спе-е-ец, да-а-а!.. …ни одна не… – но вдруг ворвавшаяся в размеренное течение трактирного быта музыкальная заставка неведомого FM-радио заглушила последовавший в речи рассказчика глагол, и я понял: столь бурно обсуждаемая в узком кругу тема почему-то связана с моей личностью. Более того, я начал понимать (это явствовало из контекста и смысла высказываний моих соседей): кто-то в военном училище сделал неплохую карьеру в связи с моей скромной персоной…

Именно поэтому сейчас меня неудержимо влекло в то самое кафе. Мы с Шарелом вошли в него: заведение было пустым, мы оказались первыми в это воскресное утро. Увы! Пальму первенства мы с голландцем продержали очень недолго: вслед за нами вошёл молодой человек, стриженный под «ёжик», но его колючая стрижка была не «бандитского», а какого-то интеллигентского типа.

Мы с Шарелом просидели в кафе почти три часа, я больше слушал, он же всё говорил, говорил, говорил; Ёжик же, как я окрестил соседа, сидел неподалёку и щёлкал семечки. На столике перед ним лежал плеер. По некоторым признакам я сделал вывод, что наш сосед был в заведении своим человеком: он сидел и сидел, ничего не заказывая. Друг говорил обо всём, что было ему дорого, о планах на будущее, о нашем Проекте, о создаваемом общегородском Центре европейской культуры. О том, как ему нравится его новая квартира. Я молча слушал, хотя это было нелегко: мне бы его проблемы, выглядевшие просто детскими по сравнению с моими. Вдруг мне стало невмоготу.

— Шарел! Какая квартира! Какая мебель! «Они» у меня забрали девушку, на которой я собирался жениться, а ты мне — о квартире, о ремонте, о компьютере. — Я не сдержался и произнёс слова, которые давно уже вертелись на языке.

Голландец воспринял моё заявление без обиды, очень серьёзно и ответил, как всегда в моменты сильного волнения:

— Олег! Теперь — твоё решение... Найди её! Дальше — только твоё решение!

Я так и не понял, что он имел в виду, но переспрашивать не хотелось. Да и чем он мог мне помочь? Я чувствовал себя слишком подавленным на фоне моего друга, удовлетворённого жизнью и своими достижениями. В течение беседы мне несколько раз показалось, что молодой человек за соседним столиком как-то особенно напрягся при произнесении мной девичьей фамилии Оксаны.

Настроение Крола радикализировалось с каждой выпитой чашкой кофе, с каждым часом, проведённым в доверительной беседе — процесс шёл по нарастающей. Причиной этого нарастания стала неизбывная депрессия, которую в этот раз я не мог скрыть ничем: мой друг снова сравнивал свою ситуацию с моей. К концу общения Шарел довёл себя до пограничной черты, а затем переступил её, войдя в состояние, очень сильно напоминающее исступление. Голландец вдруг возомнил себя библейским Давидом, бьющимся с Голиафом.

Его охватил трепет и страх: видя подавленное состояние друга по поводу крушения надежд, профессор очень серьёзно воспринял мои сетования. К концу беседы доктор Крол наконец совершил титаническое усилие над собой. Он принял какое-то невероятно трудное для себя решение. Он что-то решил. Или решился… Его глаза вдруг засверкали, и я с удивлением заметил в них багряные отсветы факелов, которыми первобытные главы семейств освещали домочадцам путь в своё пещерное логово. Взгляд иностранца вдруг стал излучать непоколебимую решимость, сопряжённую с самопожертвованием, самоотдачей и ещё какими-то ценностями из разряда глобальных общечеловеческих, связанных с самой древней, первобытной историей человечества. В нём вдруг проявился представитель животного мира, мужская особь, которую древний, как зов природы, инстинкт бросил на смертный бой за неприкосновенность своего логова и своего семейства. Крол выдержал долгую паузу, а затем, ужасаясь и поражаясь собственному мужеству, произнёс:

— Пусть забирают Проект — лишь бы мою лубимую оставили мне! — Он волновался чрезвычайно, поэтому, как всегда в подобных случаях, стал коверкать русские слова и путать их порядок. Он так и произнёс: «лубимую». Мой друг не знал, что «им» мало Проекта и проектных денег, им нужен был сам профессор, доктор права из Маастрихта Шарел Бастиан Крол, искатель неземной, абсолютной любви. Нужен был весь, без остатка, вместе с телом, душой, помыслами, волей, рассудком и чувствами.

Я грустно пожал плечами, ибо в глубине души уже знал: мой друг никакой не Давид, скорее, Олоферн. А его спутница — Далила, прагматично использующая его чувства. Или Юдифь, спасающая родную землю от иностранного захватчика…


* * *


В один из дней апреля, когда Крол был в Голландии, я работал в научной библиотеке им. Горького, дописывая диссертацию: казалось, ещё немного — и заработает Проект, и тогда мне особенно понадобится учёная степень кандидата философских наук. Мне пришлось покинуть храм науки раньше намеченного срока, когда часы в вестибюле показывали 16.05. Всей своей массой навалившись на пятиметровую дворцовую дверь, я с трудом протиснулся в медленно расширяющийся проём. Сделав несколько шагов прочь от фасада помпезного здания, я огляделся по сторонам. Никого рядом не было, только чуть поодаль о чём-то оживлённо беседовали, или, вернее, живописно общались молодой человек и девушка. Мужчина, заигрывая с девицей, кокетливо склонил голову набок и с какой-то расчётливой полуулыбкой слушал щебетание болтушки. На его мощном бритом затылке образовались не менее мощные складки.

Сцена напоминала известную ситуацию удава и лягушки, когда последняя под действием сил магнетического притяжения, вызванных мощным гипнотическим взглядом рептилии, сама движется в пасть змеи. Не такой уж и молодой человек стоял ко мне спиной, но что-то знакомое было в его силуэте. Проходя мимо собеседников, я боковым зрением увидел, что мужчина, напропалую приударяющий за девицей со смазливым личиком, — не кто иной, как… В. Н. Муравский.

Без всякой задней мысли я направился к находящемуся в пяти метрах от «влюблённых» телефону. Пока я набирал номер, Муравский, оказавшийся теперь со мной лицом к лицу, сделал вид, что не узнаёт своего недавнего собеседника, хотя не заметить меня никак не мог. Сегодня Виктор Николаевич был похож на потерявшего интерес к жизни мачо, потрёпанного в боях на любовном фронте, впрочем, всегда заканчивавшихся победами. Было похоже, что он попросил девицу, стоящую ко мне вполоборота почти спиной, описать что я делаю. Та из-за отсутствия «конспиративного» опыта совершенно открыто повернулась ко мне и несколько секунд в упор рассматривала меня, что-то при этом говоря Муравскому: она оказалась весьма привлекательной, даже красивой.

Так как в данный момент я смотрел на них, то девушка и сообщила об этом собеседнику. Губы Виктора Николаевича тут же специфически зашевелились: он азартно матерился. Затем «человек самого Ржебишевского» что-то коротко бросил девице, наподобие «В машину! Быстро!», и они молниеносно ретировались, сев в припаркованный автомобиль. Между Муравским и девушкой был какой-то молчаливый сговор, они действовали и мыслили «по умолчанию». Какая-то тайна объединяла их, что-то само собой подразумевалось и понималось ими без слов. Объединяла какая-то конспиративность, уговор, согласно которому в любой момент может наступить «страховой случай».

«По-видимому, собеседница Виктора Николаевича тоже любит читать детективные романы, возможно, даже Сименона... Скорее всего, на эту особенность её личности, из которой, умеючи, можно ох как много извлечь, указал кто-то из друзей девушки. Указал в психологической анкете в сто вопросов», — подумалось мне печально.

Машина Муравского, какой-то дорогой «Ниссан», большой и новый, резко стартовав с места, свернула в крошечный переулок, пролегавший прямо вдоль стены библиотеки, по которому не ездили с начала перестройки. Заинтригованный, я решил посмотреть, куда же поехала пара. Не успел я дойти до начала переулка, откуда можно было видеть удаляющийся автомобиль, как из-за угла стремглав выбежала… спутница Муравского и, глядя сквозь меня каким-то злым стеклянно-напряжённым взглядом, быстро прошествовала мимо, а затем скрылась в лабиринте улиц.

На следующий же день я уже звонил Свяжину под предлогом консультаций по поводу заказанного им компьютера. После ничего не значащих фраз перешёл к главной цели моего звонка подполковнику, как мне представлялось, начальнику Муравского. Я в подробностях описал произошедшую накануне встречу с его подчинённым, с особым наслаждением живописуя детали и особенно акцентируя внимание Свяжина на том, что Муравский, судя по «фактам на лице», был с жуткого похмелья, и что встречался он с девицей в 16.00.

Больше всего я смаковал подробности того, как Виктор Николаевич всполошился при виде меня, как просил девицу проконтролировать мои передвижения. Как затем они поспешно сели в машину — я уже начал догадываться, что машину Муравскому, скорее всего, выдали на службе в представительских целях. О том, что затем девица неожиданно выскочила на меня «в упор», — это был, по-видимому, её первый романтический опыт в овладении приёмом «провериться». Я впервые услышал, что у Свяжина голос может быть очень жёстким:

— Ты, наверное… что-то путаешь?! — в интонациях офицера звенела дамасская сталь.

— Да нет же! — ответил я и ещё несколькими эффектными мазками привёл подполковника в искомое состояние тихой ярости. Я понял лишь одно: по-видимому, женщины были «пунктиком» Муравского, и кто знает, сколько операций им было поставлено под угрозу из-за своей похотливости. Свяжин же прекрасно об этом знал…

Не знаю, о чём говорил Николай Дмитриевич с Муравским, но, скорей всего, протекала беседа в одностороннем порядке. Именно этого я и добивался: «Пусть себе «взаимодействуют», подобно классическим членистоногим в банке…»

Когда Крол приехал из Голландии, я ему рассказал о том, как Муравский снимал девицу у Горьковки. Но Шарел до такой степени был очарован разведчиком, что лишь благодушно прокричал в трубку: «Какой он молодец!» А уже через неделю я снова видел Муравского. На этот раз он был без машины и передвигался по городу на маршрутках…


* * *


Шарел вернулся в Одессу за несколько дней до прилёта очередной группы ревизоров из Tempus’а, на этот раз самой серьёзной. Волнения по поводу предстоящей проверки терзали командира политической разведки подполковника Свяжина настолько, что он оставил мне свой домашний телефон: «В случае проблем с ревизией звони днём и ночью», а в период пребывания мониторинга в Одессе на работу выходил даже в воскресенье.

Волнения не меньшей интенсивности терзали почему-то и подданного нидерландской короны. Что-то не давало покоя доктору права, что-то заставляло его сильно опасаться проверки со стороны собственных соплеменников. Какие-то обстоятельства вынудили голландскоподданного метаться в поисках поддержки сильных мира сего. В день прибытия в Одессу голландско-английского коллектива профессоров на Шареле не было лица, — видно было, что решения для него будут приниматься судьбоносные.

Через два дня группа завершила работу. Всё закончилось мирно, увенчавшись грандиозным банкетом. После отъезда делегации Крол позвонил мне и предложил встретиться: было 17 апреля, годовщина его свадьбы. Голландец вышел из машины у главного корпуса ОГУ, где я его уже ждал, весь лучась энергией, искры оптимизма так и разлетались от его фигуры, словно брызги электросварки.

Мы с голландцем зашли в наш офис. Шарел рассказал, что накануне приезда ревизоров обратился… к Муравскому. Прозорливость Свяжина поражала: Крол обратился-таки к сотруднику мэрии, уже гарантированно оповещённый о том факте, что тот — офицер СБУ (акция от племянника «Наши стоят»). Конечно же, Виктор Николаевич пообещал уладить всё и снять то напряжение, которое возникло между Кролом и Питером Ван дер Хуком, координатором Проекта от роттердамского Эразмус-университета.

Конечный результат впечатлял и поражал. Мистер Хук и с ним кто-то ещё из членов рабочей группы зашли к ректору ОГУ в кабинет. Переговоры эти представляли собой нечто наподобие закрытого судебного заседания по «делу Крола» — Peter van der Hoek был настроен решительно, и кресло под Шарелом начало сильно шататься.

Когда после длительной беседы с ректором и, как я уже знал от Морозова, офицером СБУ В. А. Смынтыной ревизоры вышли, они как-то по-особенному, с нескрываемым уважением стали смотреть на Крола. Ван дер Хук, подойдя к своему недавнему оппоненту, произнёс протяжно:

— Да-а-а! У вас, доктор Крол, по-видимому, особые отношения с ректором!

У Шарела, уже второй раз по вине Муравского, от удивления глаза полезли на лоб…


* * *


Уже в середине мая Шарел позвонил и назначил встречу возле гуманитарного корпуса ОГУ: там у него предстояла пара по голландскому языку. Я поджидал его в том самом месте, где год назад на глазах у самого дорогого человека столкнулся с выпускницей филфака Наташей. Мы остановились под одним из деревьев, обрамлявших проезжую часть фешенебельного Французского бульвара и в середине мая уже бывших вовсю зелёными. В общей сложности мы проговорили минут сорок, хотя студенты давно уже ждали своего преподавателя, а, возможно, и разошлись. Шарел, казалось, не замечал времени, забыв о своих обязанностях, о своём педагогическом долге — голландец говорил и говорил, приводя всё новые и новые аргументы.

Суть его «месседжа» сводилась к одному: он будет добывать информацию для… СБУ, а я — передавать добытые им сведения её сотрудникам. Несколько раз он повторил:

— Олег! Раньше я всегда тебя только просил, а теперь, как твой начальник, — приказываю! — Он снова волновался, поэтому моё имя произносил с сильным иностранным акцентом, с придыханием, педалируя согласные звуки. У него получалось «Аллль-йек-к-к!»

Это было сущей правдой: Шарел и в самом деле никогда доселе не приказывал мне, а всегда лишь просил. Теперь же это был приказ, ультимативный и жёсткий, хотя и сопровождавшийся попытками убедить меня. А чтобы процесс убеждения «пошёл», голландец даже несколько раз кряду повторил одну и ту же фразу, которая, по его мнению, должна была включить во мне некие механизмы осознания. Аргумент этот был следующим:

— Пусть в СБУ знают, какие сигары я курю и как пью сок!

Сначала я никак не мог понять, при чём здесь сигары с соком, но вскоре до меня дошло. «Ба-а! Знакомые всё лица! — пронеслось в сознании. — Морозов постарался, пересказал таки Шарелу моё повествование о нашем с Кролом курении сигар и о том, как — не «какой» и не «сколько», а именно «как» — голландцы пьют сок».

Однажды я рассказал Вове о национальном голландском способе потребления сока: пакет из-под напитка после извлечения из него содержимого ополаскивался небольшим количеством минеральной воды, а образовавшийся в результате такого алхимического процесса раствор сока в минералке выпивался.

Тогда же Вова попросил у меня уже почти пустую коробку из-под подаренных Шарелом сигар, мотивируя свою просьбу тем, что якобы в такой таре удобно хранить карточки. Эту-то коробку Морозов, скорей всего, и предъявил Кролу в качестве «улики» против меня, присовокупив к ней и фотографии, сделанные им в квартире голландца. Эти «аргументы», по-видимому, снабжались увещеваниями наподобие: «Вот твой друг давно уже работает на нас и «сдаёт» всё, включая тебя! Не веришь? — Тогда смотри: вот коробка из-под сигар… Узнаёшь? А вот и фото… Да и про сок мы знаем…»

Бесхитростно демонстрируя мне свою информированность, голландец пытался таким незамысловатым способом пристыдить меня, показать, что «мне, дескать, всё известно» и таким образом добиться согласия таскать для него каштаны из огня — контактировать с СБУ: Шарел по неведомым причинам вдруг проникся мыслью о необходимости сотрудничества с этой организацией. Впрочем, шантажировал меня Крол весьма неумело. Наконец он прибегнул к аргументам другого рода — «я тебе приказываю». Здесь я решил уступить, но с условием:

— Хорошо, — сказал я, — я позвоню тому самому подполковнику, который — помнишь, я тебе рассказывал — говорил: «Женишься на ней — никто возражать не будет», и сообщу ему о содержании нашего с тобой разговора. Если же он захочет, чтобы я передавал от тебя информацию через Морозова, то я делать этого — не бу-ду!

Шарел сделал вид, что весьма удивлён такой избирательностью и попросил пояснить.

— Морозов использовал в личных карьерных целях наши с ним дружеские отношения… В результате — я снова один…

Шарел вдруг напыжился, стараясь нечто удержать в себе — и… не удержал, хотя изо всех сил старался: он улыбнулся. Хотя нет — он, скорее, как-то прыснул, не сдержавшись, чем привёл меня в крайнее замешательство: «Господи! Что же все они знают такое про меня, чего не знаю я?» Улыбнулся чужестранец как-то странно, — будь у него толстовская борода, можно было бы сказать: «Улыбнулся в бороду».

Видя недоумение, ярко отразившееся на моём лице, профессор произнёс всё с той же улыбочкой мелкого пакостника:

— Зачем она тебе?.. …Она всё время… недовольная… Всё время… как это… шепчет на меня… — Голландец без пояснений понял, о ком я. — Твоя девушка очень… — голландец замялся, подыскивая правильное русское слово, — недовольная! Оч-чень!

Уловив мой полный недоумения взгляд, он пояснил:

— Когда я вхожу в аудиторию, она всегда садится близко, где я стою… Хотя все места… свободны… Я вхожу, а она начинает… как это?.. — шептать… Я не слышу это, но знаю: она шепчет… именно на меня… И лицо у неё такое… злое…

Я, насколько позволяла пауза, задумался. «Ничего подобного я не замечал за моей бывшей студенткой… Какие же эмоции поднимаются в душе у девушки, что она беззвучно произносит хулу в адрес заезжего юриста? Что же знала она такого, что заставляло её произносить проклятия, совершенно не таясь, а, наоборот, демонстративно мстя за что-то своему обидчику? Что заставляло О. Л., именно скромностью так привлёкшую когда-то моё внимание, шептать в адрес голландца «страшные» слова?»

В заключение мы с профессором сошлись на том, что я позвоню Свяжину и по результатам переговоров свяжусь с Шарелом. Меня несказанно удивил приказ друга, и я начал ломать голову: «Что ж произошло за последнее время такого, что заставило голландца радикально поменять ориентиры и искать каналы для передачи информации сотрудникам СБУ?» Неожиданно, по законам ассоциативной связи, мне вспомнилось нечто — и я понял, что нахожусь на верном пути. Из подвалов «оперативной памяти» на свет божий были извлечены подробности того, как недавно Свяжин, отклонившись от привычной уже темы Проекта, вдруг спросил:

— А ты не знаешь, к кому ходил Крол на улицу Гамарника? Его там видели…

— Нет, не знаю… Шарел ничего мне об этом не говорил…

— Но, может, ты забыл?

— Да нет, в общем-то…

— Ну, а может быть, он намекал тебе о своём походе на эту улицу?

— Нет, я ничего такого вспомнить не могу…

— Ты точно ничего не знаешь об этом? — подполковник пристально всматривался мне в лицо, сосредоточив особое внимание на зеркале души — глазах.

Почему-то подполковнику было весьма важно знать, известно ли мне о походе голландца на эту злополучную улицу, а также то, с кем встречался там подданный нидерландской короны. Настолько важно, что он даже пренебрёг требованиями элементарной конспирации и начал задавать вопросы, даже не пытаясь завуалировать их.


* * *


Я и в самом деле позвонил Свяжину через два дня — столько времени мне понадобилось на то, чтобы собраться с духом. Подполковник снял трубку, и я кратко изложил суть. Тот сразу ответил:

— Позвони Морозову!

— Это абсолютно исключено…

Свяжин тут же произнёс:

— Сейчас! Подожди! — слышно было, как телефонная трубка на том конце гулко и коротко ударилась обо что-то: подполковник положил её рядом с аппаратом.

Я ждал. Через минуту послышался приближающийся нарастающий топот, шум и шуршание. В трубке раздалось «Алло!» Я узнал голос, когда-то почти родной: это был мой бывший друг. Морозов тяжело дышал, видимо, его кабинет располагался этажом ниже или выше, и ему пришлось очень быстро преодолевать дистанцию. Не говоря ни слова, я положил трубку. Тогда мне подумалось: «Это было последнее наше общение…»

Я ошибался…

* * *