В очередной раз Андрей выследил меня, на этот раз в университете, спустя неделю. Я дожидался в коридоре окончания лекции на третьем курсе юрфака, на котором училась моя бывшая студентка: мне нужно было увидеться с лектором. Чтобы отвязаться от «агента», я в более чем убедительных выражениях предложил надоедливому соглядатаю уйти в вестибюль и там ждать. Я был уверен, что Титомир не узнает Оксану, которая скоро должна была пройти мимо: не так-то просто опознать человека, ознакомившись с его внешностью лишь по фотографии четырёхлетней давности размером три на четыре сантиметра.

Наконец лекция завершилась, дверь аудитории отворились, и наружу высыпали студенты. Невдалеке проходили Оксана с какой-то девушкой. Подружки сделали вид, что не замечают своего бывшего преподавателя и только Оксана как-то странно – то ли злорадно, то ли мстительно – усмехнулась.

Пока девушки прихорашивались у зеркала в вестибюле, а Титомир вертелся здесь же, всматриваясь в проходивших мимо него студенток, я выскользнул на залитую солнечным светом площадку перед входом в корпус. Какое-то недоброе предчувствие зашевелилось во мне: «Что-то уж больно пристально офицер всматривается в девушек... Может он каким-то образом проведал, что Оксана учится в ОГУ... Но ведь этого просто не может быть... Наверное, показалось...».

Народу на пятачке было много, всё студенты: стояли, курили, общались, ожидая начала второй смены. Я стал прохаживаться взад-вперёд перед огромными окнами вестибюля, за которыми сейчас находилась О. Л., и она не могла меня не видеть. Прогуливаясь, бросал взгляды в сторону выхода: было интересно, опознает ли «агент» девушку или нет. Я знал наверняка: нет! Не опознает! Но мало ли…

И вдруг неожиданно рядом со мной остановилась легковая машина… Из авто не вышла, а соизволила сановно сойти моя шапочная знакомая, выпускница Наташа, девушка необыкновенно красивая и с потрясающей фигурой. Внешность она имела с приставкой «супер», но интеллектом Бог её обделил. Наташа была классической иллюстрацией к закону Ломоносова: если в одном месте чего-то прибудет, то в другом обязательно убудет. У моей знакомой всё пошло в красоту, её интеллекта хватало лишь на то, чтобы лучезарно и бессмысленно улыбаться, слушая то, что ей говорят. В такие моменты мне казалось, что я слышу, как гулко хлопают её покрытые чёрным инеем ресницы, и звук этот отдавался в самых отдалённых уголках моего сознания.

Завидев меня, она оставила автомобиль немного раньше, чем следовало: девушка почему-то любила поговорить со мной, подолгу останавливалась и слушала мои рассуждения на какую-либо тему. Наташа сразу же направилась ко мне, радостно и приветливо улыбаясь. Пройдя навстречу друг другу несколько шагов и встретившись лицом к лицу, мы остановились поговорить прямо у дороги. Вся ситуация со стороны выглядела так, будто я у входа в университет кого-то дожидаюсь, не находя себе места, в нетерпении прохаживаясь вдоль фасада, и вот наконец дождался – девушку ослепительной красоты.

Краем глаза я заметил, как из здания гуманитарного корпуса вышла Оксана с какой-то подружкой. В этот момент мы с Наташей двинулись ко входу в университет, Оксана же продолжала отдаляться от него. Я видел, как она шла и почему-то оглядывалась через каждые шагов пять-семь. Через секунд двадцать в «фарватер» моей избраннице пристроился… Титомир! Теперь его с Оксаной разделяло метров тридцать. Он шёл вслед за ней, держась на расстоянии и, конспирируясь, даже не взглянул в мою сторону. «Неужели узнал?! Невероятно!!! Может, и в самом деле – разведчик? – мелькнула неимоверная мысль. – Но узнал – как?!»

Я так и не смог определить для себя: О. Л., растерянно и истерично оглядывается на меня, идущего в сопровождении красавицы Наташи, или же на преследующего её Титомира. Следом за подружками на расстоянии, выдерживая дистанцию, следовал Андрей, которого от Оксаны отделяло множество студентов. Я понял самое главное: бывший офицер сумел всё же идентифицировать «объект»!

Я ещё раз успел уловить, как Оксана резко и отрывисто, не останавливаясь, на ходу обернулась, насколько позволяла её хрупкая фигура, почти на 180 градусов: мне показалось, что девушка смотрит именно на меня, и при этом в упор. Её лицо снова было донельзя напряжено, снова отекло, как это бывало не раз во время выяснения отношений...

* * *

Через несколько дней я повстречал в университете А. Панкова, с которым давно не виделся. Мы стояли, опёршись на перила лестницы, напоминая статуи атлантов, установленные перед парадными старой постройки. В этот момент в здание гуманитарного корпуса вошла Оксана – был день экзамена. В пяти метрах от нас с Панковым была развилка, и у девушки было несколько вариантов выбора направления движения, здесь же она могла свернуть в боковой коридор, дабы не встретиться со мной: Оксана не могла не видеть меня. Но – нет, не тут-то было. По-видимому, что-то стряслось за последнее время – девушка пошла прямо на меня...

Я окинул её взглядом и оторопел: на неё было страшно смотреть, так она исхудала за прошедшие четыре дня, даже лицо. Кожа на щеках стала какой-то прозрачной, белой, как мел, и теперь сквозь кожные покровы проступали капилляры: Оксана на глазах сгорала от какой-то смертельной болезни, превращающей живых людей в бледные тени, которым очень скоро суждено исчезнуть… Мелькнула мысль: «Я это уже видел. Видел тогда, когда объяснялся с ней. Только в этот раз изменения в облике девушки гораздо более интенсивные и глубокие…»

Движения моего «объекта» были какими-то разбалансированными и несогласованными, она двигалась как какой-то механизм, или как человек, пребывающий в состоянии транса. Казалось, прислушайся я повнимательней – и услышу, как скрипят металлические шарниры, втулки и ступицы внутри у О. Л., а нерукотворные составляющие, так сильно проступившие сквозь вдруг истончившийся кожный покров на лице, свидетельствовали, что произошёл какой-то глобальный сбой в работе всех жизненных систем девушки.

О. Л. достигла, наконец, начала лестницы и поравнялась со мной. Я ожидал, что она поздоровается – это само собой разумелось, предполагалось по умолчанию. Так бывало в моменты произнесения ею самых «грозных» слов – девушка приветствовала меня непременно, и это был демонстративный жест: «Хоть и сказаны нелицеприятные слова – но этикет есть этикет».

Но сегодня всё было по-другому…

К моему величайшему изумлению, Оксана медленно, очень медленно прошла мимо, ставя ногу на очередную ступеньку, как бы пробуя её на прочность, и лишь после тестирования перенося тяжесть вдруг так полегчавшего тела на шаг вперёд, слегка двигая головой вверх-вниз в такт движению.

Она прошла в метре от меня, и от её вида мне стало совсем не по себе. Лицо девушки было измождённым и смертельно бледным: с такими разительными переменами в человеческом облике я ещё ни разу в жизни не сталкивался. Какое-то отчаянное упорство, доведённое до самой последней черты, покрыло, словно маской, лик избранницы. Девушка на каком-то невиданном автомате прошла рядом, намеренно не повернув головы в мою сторону, демонстративно не поздоровавшись и даже не удостоив меня взглядом. Двигаясь как сомнамбула, с выражением невиданного упорства на лице она проследовала мимо, и эти мгновения для меня длились целую вечность.

Не было в её лице ни гнева, ни ненависти, ни злобы. Была какая-то болезненная усталость, неимоверное упорство, обречённость и отчаянное упрямство – то, которое из последних сил. Она шла медленно, подробнейшим образом демонстрируя своё пренебрежение ко мне, мстя мне за что-то – в этом я был уверен. Только вот – за что?..

Я даже задал этот вопрос Морозову, но тот ничего внятного мне так и не сказал…

* * *

Прошло ещё дней десять. Я посещал тот же храм, что и Крол – Святого Николая на морском вокзале. Воскресным утром в начале июля я по обыкновению пришёл в церковь и занял своё привычное место у самой стены. Я не замечал никого и ничего и даже крестился невпопад. Рядом менялись соседи – мужчины и женщины, молодые люди, девушки, подростки, дети – одни уходили, их место занимали другие, но мне не было до них никакого дела ((см фото: http://h.ua/story/156783/).

Прошло минут двадцать, как вдруг из глубин памяти, из самых её недр всплыл образ и проник в светлую область сознания: рядом – кто-то знакомый. Я сфокусировал взгляд и осмотрелся: «Не та… Не эта… Не этот…» Но вдруг объект, подспудно так привлёкший моё внимание, был обнаружен в самой непосредственной близости от меня – впереди стояла женщина. Она занимала позицию не прямо передо мной, а чуть слева, так что (или – чтобы?) я смог рассмотреть в профиль её лицо.

Знакомая незнакомка почему-то повернула голову вправо и держала так достаточно долго, хотя в храме с правой стороны ничего достойного внимания не было: сакральное сооружение было построено в модернистском стиле, и роспись на стенах отсутствовала напрочь. Более того, она рассматривала меня краем глаза, насколько это позволяла сделать конструкция человеческого органа зрения. Я отметил, что поведение женщины несколько странное, она ведёт себя не так, как принято в храме. Принято обычными посетителями. Но она и не была обычной. Что-то привело её сюда помимо богослужения, и я мог побиться об заклад: приход женщины был связан… с моей личностью. Незнакомка явно имела в отношении меня какие-то намерения. Что-то ей было нужно… И не просто нужно, а нужно от меня…

«Но кто же она?! Кто?..»

Я успел хорошо рассмотреть лицо, вызвавшее в сознании какие-то смутные образы воспоминаний, наложившиеся на образы монолога, традиционно именуемого молитвой. Лик показался мне очень знакомым… Я силился вспомнить, где видел эту женщину. Как-то неожиданно понял, что она совершенно недавно коротко постриглась. Внутренний голос подсказал мне это, сравнивая нынешний её образ с тем, который уже запечатлелся в сознании какое-то время назад, хотя я и не мог вспомнить при каких обстоятельствах. Женщина стояла и крестилась, как все. Я начал было перебирать возможные кандидатуры, но вскоре оставил это бесперспективное занятие: рассудок не находил зацепок – увы, абсолютно никаких...

Прошло минут десять, ничто не менялось. В мозгу бешено пульсировало: «Это важно! Это очень важно – жизненно! Это что-то крайне необходимое для тебя!»

Женщина не выдержала бесплодного ожидания. Она полуобернулась в мою сторону, будто промолвив в сердцах: «Ведь не узнаёт!» – и повернула голову настолько, что смогла взглянуть мне просто в глаза. Наши взгляды встретились… «Да, виделся… Да… общался... Да, остался образ в сознании! Но – нет! Нет! Увы… Не помню! Не знаю…»

Ещё одна лихорадочная, как агония, попытка вспомнить, ещё один отчаянный рывок…

…Увы… Не получается: вспомнить оказалось сложнее, чем поднять неподъёмный груз в экстремальной ситуации. Во взгляде женщины был такой вопрос – какой-то режущий по живому, без наркоза, – была такая яма-воронка, такой омут – отчаянный, какой-то последний – что мне стало очень зябко. Казалось, незнакомка смотрит на меня во все глаза, в её взгляде была такая призывная энергия – «ну сделай же шаг!» – и такая безысходность читалась в её глазах, что мне стало совсем не по себе…

Женщина постояла ещё минуту, бросила в мою сторону непонятный, какой-то прощальный взгляд и медленно направилась к выходу. (Медленно – чтобы я её догнал?..)

Что было в её взгляде? Упрёк? Печаль и грусть? Гнев? Величайшее разочарование?.. Я не мог определить этого, а лишь почувствовал, что последний взгляд её и в самом деле прощальный…

Я снова остался один. Мозг настойчиво сверлила мысль: «Ты должен! Должен вспомнить! Должен! Вспомнить! Вспом-нить! Вспом-нить!» – звучала команда. Под сводами церковного купола мощно перекатывались волны гармоничных звуков, укрепляя меня в тщетных попытках воспроизвести судьбоносный – я знал это! – образ неведомой женщины. По храму плыли звуки песнопения: «…вечная память… вечная память…», разрастаясь и медленно угасая, теряясь вдали и дробясь на пути в бесконечность, как отражение предмета внутри зеркальной комнаты.

«Память! Вспомнить! Память! Это важно! Это очень важно! Вспомнить непременно!»

В светлое пятно сознания вдруг откуда-то спустилась мысль и стала разрастаться, завоёвывая всё больше и больше места, заполняя самые отдалённые его уголки, и содержанием её было: «Какой-то щепетильный вопрос привёл незнакомку в храм для встречи со мной. И эту встречу вполне можно было представить как случайную: храм как-никак – публичное место. И вопрос этот был настолько щепетильный, что женщина не осмелилась сделать мне знак выйти на улицу для общения. Какое-то табу, какой-то освящённый традицией запрет не позволил ей сделать это…»

Всё пространство храма, весь объём наполнился звуками голосов, казавшимися безличным гласом самого Провидения: «Вечная памя-а-ать! Памя-а-ать… Памя-а-ать…»

«Вспомнить! Это важно! Это очень важно! Вспомнить непременно!»

Так прошло минут десять. И вдруг – озарение! Меня словно током пронзило: да ведь это же Тамила Фёдоровна Караган, мать Оксаны!!! Это была она!!!

Я выбежал из храма, расталкивая прихожан. Кинулся к причалам яхт-клуба – месту паломничества всех отдыхающих и гостей города. Нет её.

Пометавшись по портовому комплексу, очень быстро прошёл к находящейся рядом картинной галерее – тот же результат. Побежал к зданию морвокзала и дальше, вниз, на остановку троллейбуса, изо всех сил вверх по Потёмкинской лестнице – обыкновенному маршруту гостей города…

Никого!

Я в отчаянии остановился у памятника потёмкинцам.

Не было ни обиды, ни гнева на самого себя – ничего не было. Была лишь невесть откуда свалившаяся апатия: появился было шанс – да и тот я так бездарно упустил…

* * *

Неординарность этого периода моей личной истории начала проявляться в различных фактах, также неординарных. Однажды я с величайшим удивлением заметил, что в здании университета какой-то молодой человек неотступно следует за мной. Он ходил следом везде: по этажам и коридорам, поджидал, таясь, у студенческой аудитории, шёл в пиццерию, куда я спускался пить кофе. Незнакомец пребывал во власти энтузиазма невиданной силы, поэтому даже у входа в туалет караулил меня. Похожий на древнеассирийского воина, но только с бритым подбородком, парень лет этак двадцати шести был каким-то неказистым, а лицо «ассирийца» отражало тот факт, что его носитель не очень дружит с интеллектом. Моя «тень» всем своим обликом и манерой держаться диссонировала с общим фоном населяющих гуманитарный корпус личностей, контрастируя с их внешним видом. Лицо преследователя излучало какой-то невиданный оптимизм неведомой мне природы и, казалось, он постоянно посмеивается надо мной. От «ассирийца» за версту веяло предостережением: «Чужой!» По так и не познанным законам ассоциативной связи я почему-то окрестил своё аlter еgo Санчо Пансой (см. фото: http://h.ua/story/73855/).

Другого молодого человека, который внешне выгодно отличался от первого, я заметил в этот же период. Этот, второй, являл собой некую противоположность «ассирийца». Он был обычен во всём и, может быть, эта его подчёркнутая обычность и бросилась в глаза. Он держался по-военному прямо и отличался какой-то особой выправкой, даже когда держал руки в карманах. У него был высокий сократовский лоб, свидетельствовавший о наличии интеллектуальных задатков. Своими залысинами и чертами лица он напоминал генерала Хлудова из фильма «Бег». Фиксировал я «Сократа» систематически, и всегда у входа в университет.

Я так и не осознал до конца, чем же привлёк моё внимание второй преследователь, но военная составляющая в его облике наводила на мысль, что это и есть… мой соперник, «начпрод», которого я так до сих пор никогда и не видел. Догадку подтверждало наличие в чертах лица «Сократа» концентрированной смазливости, присущей женским угодникам.

Эти два факта слились в сознании в единое целое, я мысленно окрестил человека, всегда ожидавшего внизу и проявлявшего интерес к моей персоне, «начпродом», и этот факт впоследствии очень сильно помог мне…

* * *

Вскоре мне удалось увидеться с Морозовым, и я поспешил поведать ему о наболевшем. Друг не очень вслушивался в то, что я говорю: он мысленно проигрывал какую-то ситуацию, ради которой бросил дела. Мы посидели в баре, а затем Володя предложил пойти к морю: там сподручнее беседовать. Недавно прошли дожди, поэтому пляж был пустым. Захватив по пиву, мы спустились на середину прибрежного склона и уселись на посвежевшей от прошедших ливней траве. Разговор касался Проекта. Уже очень скоро я уловил, что мой друг колеблется, никак не осмеливаясь сделать решающий шаг. Наконец, после длительных размышлений и сомнений «говорить – не говорить», Морозов всё же решился: «Говорить!» Он рассказал, что, как ему известно из источников, скоро приедет рабочая группа Проекта с весьма радикальными намерениями. После паузы, собравшись с духом и решившись, наконец, произнести нечто, чего до сих пор сказать не решался, Морозов «шагнул в пропасть»:

– Мы скоро наедем на Крола…

Он внимательно смотрел мне в лицо, отслеживая малейшие мои реакции на только что озвученную информацию. Не найдя ничего опасного, продолжил:

– Как ты думаешь… как он отнесётся и воспримет… тот факт…

Вова замялся, стараясь подобрать наиболее адекватные лексические единицы для обозначения чего-то неимоверно секретного, тайного и «специального»:

– Я имею в виду, если мы… наедем на него… через жену, через Наташу?

Смысл услышанного до меня доходил рывками, вместе с ударами пульса, с порциями крови пробиваясь к осознанию:

– ???!!! – моё лицо превратилось в вопросительный знак, изумлению не было предела.

Я постарался прогнать наваждение, отказываясь что-либо понимать: ведь ещё совсем недавно разведчик радовался каждому фактику, детали, нюансу, свидетельствовавшим, что «дружба» Крола и Бодровой крепнет и развивается.

«Да он же мне уши прожужжал своими «спонтанными» замечаниями, всегда сводившимися к одному и тому же: Вове по о-о-очень большому секрету поведала собственная жена, «одноклассница Наташи», страшную тайну: её подруга выходит замуж по любви!» Морозов имплантировал эту мысль в ткань наших бесед исподволь, незаметно, как он думал, под разными соусами и гарнирами. Всё содержание такого творчества сводилось к одной простой мысли: Наташа выходит замуж по любви, это единственный мотив, других нет и быть не может. Именно эта мысль при моём посредничестве неизбежно должна была воцариться в сознании доктора Крола.

И вдруг – такое заявление! Я в очередной раз абсолютно ничего не понимал. Судя по тому, как Морозов тщательно подбирал слова, можно было сделать вывод, что говорит он о вещах более чем значимых. Осознав, наконец, что на моём лице отразилось состояние растерянности и изумления, друг почти естественно исправился:

– Ну, ты знаешь… Наша служба… – Морозов снова скрупулёзно подбирал слова. – Наша служба может сделать очень много плохого… – И тут же резюмировал: – Хорошего мало, а плохого – много!.. Мы можем, например, поссорить мужа с женой… Девушку с парнем… Как, по-твоему, Крол (именно так Морозов всегда называл голландца) отреагирует, если мы наедем на него через Наташу?

Я еле выдавил из себя правду:

– Очень… Очень болезненно отреагирует!..

Видя, что я всё ещё говорю медленнее, чем обычно и темп моей речи остаётся ниже привычного, Вова вдруг замолчал. Дальше разговор не клеился, и мы расстались.

Я уходил от Морозова, крепко задумавшись. Было о чём...

* * *