Прошло несколько месяцев. Как-то на дорожке, протоптанной студентами к гуманитарному корпусу ОГУ я повстречал своего знакомого Вову Морозова, направлявшегося на заседание учёного совета факультета: он был аспирантом, как и я. Мы не виделись года полтора, и оба обрадовались встрече. С Морозовым меня связывали дружеские отношения. Он, как и я, интересовался теорией литературы. В студенческие годы мы с Вовой частенько прогуливали неинтересные пары под демократический ячменный напиток, сдабривавший наши дискуссии.

Внешность мой друг имел примечательную. Если бы Морозов вздумал выпустить одеколон «Вова» и снабдить его этикетку своим портретом, то успех этой продукции был бы обеспечен(см. фото: http://h.ua/story/71565/) . Одеколона, одноимённого самому себе, он не выпустил. Впрочем, сей факт не портил его сходства с мужчиной, лик которого украшал классический парфюм советских времён под названием «Саша», и который, увы, не был популярен в массах из-за дороговизны: массы похмелялись «Тройным» и «Русским лесом».
Сначала были обыкновенные вопросы, предписываемые речевым этикетом при встречах, наподобие «как дела?.. как ты?.. где ты?»
– Я сейчас в «конторе», служу почерковедом, – поведал Морозов и тут же добавил: – Только не называй меня графологом. Графология – псевдонаука, ничего общего с научным подходом почерковедения не имеющая…
Вова бросил взгляд на часы:
– Вот, начальство послало искать невесту… У нас не поощряется холостяцкий образ жизни… Извини – бегу...
И он умчался исполнять поручение… Я терялся в догадках. Ещё с советских времен за КГБ закрепился эвфемизм «контора», но что общего у Вовы и у этой жуткой спецслужбы? Я задумался. «Неужели этот безалаберный художник, ещё недавно зарабатывавший на жизнь раскрашиванием коммерческих ларьков, вдруг стал сотрудником спецслужбы?!»
«Ах да, теперь это никакой не КГБ… Это СБУ, совсем другая организация… К тому же в её деятельности снят антирелигиозный аспект... Говоря объективно, это самая некоррумпированная организация среди правоохранительных органов, противостоящая захлестнувшей страну преступности: уличной, организованной, высокотехнологичной, финансовой...»
Меня не так уж и сильно удивило высказывание друга о том, что «начальство послало искать невесту», я его воспринял, скорее, как новую разновидность богемного юмора, намеренно невероятного, хотя Вова и произнёс свою фантастическую фразу совершено серьёзно. «Ага, это, наверное, стилистический приём такой», – догадался я. Хотя, с другой стороны, мы все знали Морозова как человека, способного очень просто и публично высказываться о своих самых интимных переживаниях. Друзья усматривали за такой откровенностью величайшее доверие и платили ему тем же…
Уже позже я снова и снова обращался к запредельному феномену «женитьба по приказу». Поводом посетить ОГУ для Морозова стало заседание учёного совета. Основным же мотивом было исполнение приказа. Приказа искать невесту…
Спустя час я проследовал к аудитории для официальных мероприятий филфака, дождался окончания заседания. Наконец в дверях возник Вова. К моему изумлению, он появился в сопровождении худенькой блондинки, тоже аспирантки, и тут же представил нас друг другу. Девушка выглядела наивной и беззащитной, мне почему-то стало её жаль, и я высказал ей предостережение, прозвучавшее и в шутку, и всерьёз:
– Девушка, если бы вы знали, что за монстр, а также ловелас, волокита, Казанова и разрушитель женских сердец сопровождает вас, вы бы и секунды не стояли рядом с этим растленным существом, а бежали бы без оглядки куда глаза глядят, и очень долго!
Лена – а именно так звали спутницу Морозова – недоверчиво посмотрела на меня, улыбнулась и… ничего не ответила…
* * *

С голландцем мы виделись всё чаще, и наши отношения уже вполне можно было обозначить словом «дружба». Так уж случилось, что я оказался единственным человеком в городе, с которым доктор Крол дружил. Тогда мне и в голову не могло придти, что это банальное обстоятельство может оказаться роковым для меня. В тот период мне много приходилось передвигаться пешком: транспорт ходил из рук вон плохо, и я каждый день преодолевал несколько километров по маршруту «общежитие – библиотека». Как-то я, погружённый в свои мысли, в очередной раз возвращался из храма науки, и вдруг, совершенно случайно, встретил своего приятеля. Вернее, я просто натолкнулся на однокашника, вынырнувшего мне навстречу из-за угла, почти налетев на него. По крайней мере, именно так я считал очень долго: «случайно». Эта-то «случайная» встреча и стала отправной точкой для целой серии событий, вскоре посыпавшихся на меня как из рога изобилия…
Из последовавшего вскоре застольного рассказа Морозова следовало, что свою карьеру в СБУ он начал в качестве почерковеда, а затем как знаток болгарского языка перешёл служить в Управление разведки. Это было бывшее ПГУ – Первое главное управление КГБ СССР, самое элитное подразделение этой спецслужбы. Он читал болгарские газеты, готовил различные справки, экспертные заключения, скрупулёзно собирал информацию о личностях политиков в Болгарии и диаспоре, так как служил в отделе политической разведки – самом приоритетном подразделении СБУ.
Я попытался продемонстрировать, что, дескать, и мы не лыком шиты, тоже кое-что о разведке знаем! По какому-то поводу, хотя, скорее, вовсе и без оного, я процитировал бывшего офицера КГБ – перебежчика О. Гордиевского: «Бывают дружественные государства, но не бывает дружественных разведок». И добавил: «Как говорит мой голландский друг…» Дальше шла какая-то цитата из Крола, содержание которой стёрлось за давностью и которая ещё меньше была связана с содержанием беседы.
Последнее высказывание произвело эффект щелчка кнута в цирке, так влияющего на дрессированных животных: Вова почти явственно дёрнулся, как-то подобрался и глубоко вдохнул, будто перед прыжком. Он задержал дыхание, наверное, сосчитав до десяти, и, скорее всего, даже не слушал ту околесицу по поводу деятельности разведки, которую я нёс с авторитетной убедительностью, свойственной лишь законченным дилетантам. Мой друг прищурился, глаза его как-то странно заблестели:
– Ну-ка, ну-ка, что за голландец такой? Расскажи подробнее...
Я поведал ему о своём к тому времени уже большом друге Ш. Б. Кроле, о его преподавательской работе, о выигранном предпроекте, открывавшем дорогу к большому, стандартному европейскому проекту. Романтический образ голландца всё ещё поражал моё воображение из-за небывалой экзотичности мотива, забросившего его на чужбину, но я долго колебался, посвящать ли друга в столь сногсшибательные элементы личности моего заморского приятеля. Я не выдержал:
– Дружище, ты даже представить не можешь, насколько… удивительный человек этот профессор из Голландии! Ты просто не в состоянии представить, насколько это законченный романтик! Он…
– Ну и в чём это проявляется? Что-то я не очень верю в романтические склонности западных юристов! Просто не верю! – подзадорил меня друг, но этот изысканный стилистический приём остался незамеченным мною: он по умолчанию был недопустим в общении друзей.
– Да нет же, нет! Он приехал к нам… за любовью! – выпалил я, не удержавшись.
– Интересно, интересно… Расскажи-ка подробнее. Мне это… может для диссертации сгодиться… Ну… психологизм текстов Серебряного века… в изображении европейцев…
Морозов выслушал «историю любви, возможной только у вас» не перебивая. Прощаясь, он попросил позвонить ему через неделю.
* * *
Вскоре Вова поведал мне, что рассказал начальству про голландца, и последний его, «начальство», заинтересовал. Однокашник сообщил, что хочет представить меня руководству, потому что СБУ как выразитель интересов государства заинтересована в успешной реализации нашего проекта. Я согласился, и уже через день Морозов представил меня своему командиру, подполковнику Николаю Дмитриевичу Свяжину.
«Начальством» оказался мужчина легкоатлетического типа, выше среднего роста, худощавого телосложения. Он носил усы и был лысый, как папа Карло в классическом фильме. Ни профиль, ни анфас сказочного персонажа ничего не выражали и были какими-то универсальными и почти обычными. Лишь худосочное лицо Николая Дмитриевича и глубокие провалы глазниц делали его похожим на рентгеновский снимок и наводили на мысли об R-лучах, для которых не существует преград в подлунном мире. Держал себя подполковник уверенно, рукопожатие его было крепким и бодрым, он просто излучал оптимизм. Позже я заметил, что на его правой руке отсутствуют фаланги нескольких пальцев. Позднее Морозов объяснил: Ангола…
Подполковник был математиком и преподавал на физфаке ОГУ дисциплину «вычислительные машины» – так он подрабатывал, а его кандидатская диссертация была посвящена машинным языкам. Программистом он был в самом широком смысле, и навыки высочайшей квалификации создателя программ широко применял в разведывательных операциях.
Мы прогуливались по Французскому бульвару. Свяжин подтвердил озвученную Морозовым заинтересованность Украины в развитии проектов, подобных нашему:
– В Украине сильная бюрократия и коррупция. Трудно вам будет с вашим проектом без помощи. Поэтому мы поможем вам решать все текущие проблемы...
Подполковник вскоре оставил нас с Морозовым, авансом вселив в меня оптимизм. В эту нашу встречу я поведал Вове свою историю столкновения с КГБ. Рассказал о совершенно невероятной истории, произошедшей со мной в 1983 году. Тогда единоверцы обвинили меня в сотрудничестве… с КГБ СССР…
* * *
В 1983-м я вернулся из рядов Советской армии, так и не приняв воинской присяги. За отказ присягать Родине братьев по вере достаточно часто приговаривали к лишению свободы, «к узам». На меня же гонения были воздвигнуты в первую очередь из-за того, что мною был приобщён к вере мой… командир.
Сержант Савицкий по кличке Комиссар, человек с незаконченным высшим образованием, комсорг батальона родом из Белгорода по поручению замполита стал проводить со мной атеистические беседы. Постепенно в процессе общения у нас с ним установилось какое-то интуитивное взаимопонимание. Ещё через некоторое время он пошёл со мной на воскресное богослужение протестантской общины по месту дислокации воинской части. Пошёл, как и я, через дыру в ограждении. Он вошёл в пролом в заборе, как в другое измерение, как в зону искривления пространства, в которой вещи, предметы и люди меняют свои свойства, лишаясь одних признаков и обретая иные.
Через полтора месяца регулярных посещений собрания протестантов-раскольников он обратился к Богу. Комсомольский лидер сержант Анатолий Савицкий начал безбоязненно проповедовать всем… христианскую веру в Господа! Большинство очевидцев этого феноменального события не могли поверить в реальность происходящего, настолько такое превращение выглядело невероятным. Командование было в шоке: на улице 1981 год, год наивысшего могущества атеистического СССР.
В тот же день о фантастическом событии знал командир в/ч, а на следующий из штаба бригады на ЧП срочно прибыли замполит соединения и «особист» – сотрудник особого отдела КГБ. Они увезли сержанта Савицкого в неизвестном направлении, больше мне видеть его в этой жизни не довелось. Против меня возбудили уголовное дело. В мою защиту выступила самиздатовская протестантская пресса. Что-то переигралось в верхах, уголовное дело прекратили, сажать меня не стали, а отправили «на трассу» – на строительство железнодорожной станции Волоколамск.
По возвращении из армии я сразу же самым активным образом влился в жизнь родной общины. Радикально мой статус в ней изменился тогда, когда сестра в Господе Вера, отвечавшая за литературную часть молодёжного досуга, предложила мне главную роль в назидательном спектакле. Это была роль Доктора, призванного лечить духовные болезни, или «плоды плоти», как то: зависть, чревоугодие, сребролюбие, страх. Доктор принимал пациентов и прописывал лекарства от духовных недугов, и все его рецепты представляли собой цитаты из Священного писания. Работа была большая, спектакль длился часа полтора, и процентов семьдесят всего объёма текста приходилось на слова главного героя, то есть мои. Я учил текст день и ночь, как одержимый.
Церковь слушала затаив дыхание. На следующее утро я проснулся знаменитым. Это был прыжок невиданной дальности и высоты. Вокруг моей скромной персоны начала формироваться группа приверженцев и адептов, я стал лидером окончательно и бесповоротно. Но, как оказалось – «поворотно»…
Факиры, маги и волшебники специального назначения, которые «с обратной стороны Луны» отслеживали процессы в «экстремистском коллективе религиозных фанатиков», мгновенно зафиксировали вспышку рождения «сверхновой», появление нового человека в руководстве «этой раковой опухоли». Но это было всё. Новый лидер пришёл из ниоткуда, не имел предыстории, никаких родственников и связей в общине – того необходимого минимума рычагов, балансов и противовесов, через которые специальные гномы и гоблины регулировали «внутричерепное давление» в общине, выпуская пар и сдерживая особенно ретивых её членов. Новый лидер был тёмной лошадкой, обладал широкой популярностью, бредил подвигами веры, мечтал пострадать за идею. С этим срочно нужно было что-то делать…
События эти имели место в начале октября. А уже в середине ноября, в один из вечеров по окончании собрания меня пригласили в пресвитерскую на братский совет общины. «Наверное, сейчас поручат какое-то ответственное рискованное задание. Но я справлюсь, им не придётся сожалеть!» – подумал я.
До меня не сразу дошёл зловещий смысл происходящего, я никак не мог проникнуть в логику то ли сна, то ли фантасмагории... Но мои братья, многих из которых я просто боготворил – ведь они отбыли сроки «за слово Божие» – начали… перекрёстный допрос… Мой мозг током пронзило: да ведь меня обвиняют в предательстве, выразившемся в сотрудничестве с КГБ!!! Я никак не мог поверить в происходящее и будто со стороны наблюдал за ситуацией. Это был кошмарный и очень дурной сон. Вопросы сыпались из разных концов помещения, из разных его углов. Всего в экзекуции принимали участие человек двенадцать, по числу апостолов…
Как-то неосознанно я отметил про себя, что воплощением недоверия ко мне стал брат Виталий Косов (см.: http://h.ua/story/71565/, фото 2), самый яростный мой гонитель в тот вечер, оставшийся в памяти на всю жизнь. Не намного старше меня молодой человек был непреклонен. Все мои аргументы и доводы, которые я приводил, защищаясь, брат Виталий отвергал с лёту. Самые убедительные из них он отбрасывал, как теннисист мяч, даже не дослушав.
Звезда проповедника Виталия вспыхнула так же, как несколько позднее моя, мгновенно, враз, но как-то неявно, без причин, по крайней мере видимых. Никто толком не мог объяснить, почему никому не известный член общины вдруг попёр на самый верх церковной иерархии, как танк. По неизвестным причинам он вдруг стал набирать необъяснимую силу и мощь. При этом сами собой устранились конкуренты.
Я лишь дивился неожиданному превращению этого ещё недавно совершенно безобидного молодого человека в хитрого и изворотливого комедианта: «Какой же бес в него вселился? Ведь не может же он всерьёз относиться к собственным абсурдным доводам?! Разве что такова роль, которую он вдруг начал играть… Но, может быть, старшие опытные братья разыгрывают меня, тренируют для будущих допросов в КГБ?»
Но – нет! Это никакая не тренировка… Вот я вижу, как остальные собравшиеся уже готовы прислушаться к моим аргументам, уже начинают их обсуждать, дискутировать по каждому доводу. Ещё чуть – и я буду услышан!
Но – увы! Мгновенно и нелицеприятно вмешивается брат Виталий, вклиниваясь с цитатой из Писания – и отступник от генеральной линии смущённо умолкает: авторитет Писания непререкаем! Виталий знал это более чем хорошо и мастерски этим пользовался. Его какой-то воронёный иссиня-черный правый глаз был вперен в меня, как смертоносное отверстие дула, и мои тщетные попытки защититься он встречал выстрелами в упор.
Второй его зрачок, прикрытый бляшкой бельма, зловеще символизировал крышку шахты баллистической ракеты: вот сейчас она сдвинется с места – и откроется ядерная бездна, в которой затаилась энергия, способная превратить в тени миллионы живых существ, навсегда высвободив их бессмертные души.
Какая-то направляющая сила просматривалась за новоиспеченным Торквемадой… Яростный оппонент крепко держал аудиторию церковного совета в руках, задавая тон и став центром раковой опухоли обвинения. Он уже провёл предварительную работу с коллегами по органу управления, успев ввести метастазы подозрительности в умы моих друзей. «Увы, бывших», – уже очень скоро констатировал я…
Вскоре мне стало ясно, что никто из присутствующих, кроме самого Виталия, толком не знает, зачем приглашён в комнату, похожую на средневековый застенок. Большинство собравшихся уже откровенно скучали и с интересом рассматривали новоиспечённого «шпиона»: «Это ж надо! Как хорошо замаскировался! А я его считал почти родным! Правильно Виталий говорит: Волк в овечьей шкуре!»
Полностью захватив инициативу в руководящем органе общины, Виталий уже не выпускал её из рук. Показательная экзекуция, устроенная им, мгновенно вознесла его на высоту, недосягаемую для других претендентов на руководство. И очень скоро в церковной иерархии он занял место «истребителя шпионов», начальника «собственной безопасности», общинного СМЕРШа, которого боялись даже формальные руководители общины. Позднее следы брата Виталия Косова терялись во мраке истории.
Итог «трибунала» для меня был трагическим: мне запретили посещать родное собрание. Явь и сон смешались. Всё перевернулось, всё изменило привычный ход, земля и небо поменялись местами. Я перешёл в общину протестантов, лояльных атеистическому советскому режиму. Моя «слава» настигла меня и там.
Меня хватило лишь на несколько лет пребывания в атмосфере недоверия и подозрительности. Как только приоткрылась дверь безбожного государства, я оставил общину и поступил в университет. Затем был постепенный рост внутри учебного заведения. К началу проекта я уже преподавал философию, у меня было филологическое образование, а до получения документа о юридическом оставался один курс…
Я вкратце поведал Морозову свою историю. Вова задумался, а затем произнёс:
– Это была операция по дискредитации…
Он помолчал, потом добавил:
– Я уточню у людей, которые могут что-то помнить…
Через некоторое время мы встретились снова, и на мой вопросительный взгляд – очень уж не терпелось получить отгадку той трагедии, – Вова ответил, почему-то весьма скрупулёзно подбирая слова:
– Да, я нашёл людей, которые… помнят тебя… Они… не сохранили в памяти… всех деталей… Они лишь сказали, что… тяжело тебе было…
Я помимо воли отметил вдруг, что Морозов смотрит на меня как-то странно, уж как-то слишком пристально, во все глаза. «Что же такого офицер разведки узнал о том проклятом вечере, всё превратившем в прах, что смотрит на меня, как на какое-то привидение, как на не ведающий покоя дух, блуждающий жизненными лабиринтами в поисках умиротворения? Глядит, как на воскресшего из мёртвых, у него на глазах восстающего из могилы? Какого рода информация заставила друга так смотреть на меня?»
Всё наконец встало на свои места, мной был получен ответ на мучавшую многие годы тайну: это была не нелепая и случайная ошибка, это была операция. Я мысленно и печально улыбнулся в ответ на последние слова Морозова: «Тяжело – не то слово!»
* * *
Как философу, не чуждому юриспруденции, мне доверили преподавать философию в Юридическом институте ОГУ. Уже третий год я проводил семинары на стационаре, но каждый раз с особым чувством переступал порог аудитории для знакомства с группой. Готовясь войти, я с замиранием сердца собирался сделать это: в глубине души жила надежда, слабеющая с каждым годом, надежда встретить Её, ту самую – потерянную свою половину, которую, по словам Платона, боги приговорили блуждать по миру в смутной надежде обрести неотъемлемую часть самоё себя.
В 1997 году у меня было две группы по философии и одна – по логике. К началу октября я уже «обследовал» на предмет наличия своей потенциальной половины все три группы – и нигде не обнаружил ни малейших следов её пребывания.
На первом в этом учебном году семинаре в третьей группе многих студентов не было, но на втором занятии их количество существенно увеличилось, и я с интересом стал рассматривать новых людей. Произведя перекличку, с удовлетворением отметил: на этот раз присутствуют все.
«Во-о-т… Впервые присутствует некто На-зар-ко, – я по слогам, преодолевая витиеватую тайнопись незнакомого почерка, читал новые имена. – Назарко – он или она?» – я поднял взгляд от журнала учёта успеваемости и попытался идентифицировать вновь появившегося студента.
Сегодня присутствует Мороз… А пол какой у этого/этой «Мороз»? Ага, молодой человек с лицом честного бойца-панфиловца, готовящегося принять смерть за идеалы…
Вот появился и какой-то Караган… Караган, инициалы О. Л. Странная фамилия, наверное, тюркская… Ах, нет, кажется, нужно говорить «у этой…» – разворот журнального листа совершенно безвозмездно дарил расшифровку инициалов: «Оксана Леонидовна». Я попытался идентифицировать и её.
«Не эта… Не эта… эта была в прошлый раз… И не эта…»
Вдруг мой пульс, реагируя на образы живых людей, воспринятые сканирующим взглядом, сам собой участился, будто сработало сигнальное устройство: неужели она?! «Нет! Не может быть!!! Не так же просто и обыденно произойдёт эта встреча в моей жизни!» В том, что она произойдёт, я не сомневался ни на мгновение и верил в её приход в самые мрачные периоды собственной истории.
«Она» – это не столько второкурсница Караган О. Л., отсутствовавшая на прошлом семинаре… Я с интересом рассматривал вновь прибывшую студентку, и моё волнение неуклонно росло. Всякое внутреннее движение прекратилось, и я в каком-то волнительном трансе просто всматривался в это лицо, пытаясь идентифицировать его с каким-то уже виденным мной ликом. Виденным множество раз…
Ну конечно – виденным!!! Она так часто приходила ко мне в моих грёзах, в мечтах и фантазиях! Кажется, это была Она! Девушка была так похожа на Неё!
Но ведь – не может быть! Неужели ЭТО наконец произошло?!!
О. Л. выглядела очень скромно. Простое лицо привлекало спокойной красотой и пронизывающей женственностью. Большие голубоватые глаза смотрели на мир открыто, познающе и удивлённо, и своей серо-голубой синевой напоминали летние заполярные озёра, на короткое время преображающие тундру. Складки у рта, которые принято называть болезненными, лишь подчёркивали женственность и чувственность девушки. В моём сознании её образ вызвал ассоциации с героиней Достоевского Настасьей Филипповной кисти Глазунова, а также с какой-то реконструированной скифско-алтайской царицей из кургана…
Нет, этого не может быть! Слишком просто… слишком обыденно… Ни громов, ни молний, ни бури, ни землетрясения… Вот Она. Сидит обыкновенная девушка «спокойной» красоты, со спокойными же чертами лица, задумчивая, с видимой склонностью к рефлексии. Одета скромно, и по характеру, видать, скромная…
Я понял окончательно и бесповоротно: это Она! Она и есть. Другой – не будет!
Мисс Вселенной. Она, Мисс моей Вселенной…
Проводя занятия в группах, я, как правило, выкладывался: это было моё любимое дело. Но сегодня по не до конца понятным причинам во мне вдруг открылось какое-то второе дыхание, и я начал демонстрировать студентам образцы красноречия, интеллектуального превосходства и эрудированности. Моя речь то приобретала все признаки «высокого штиля», то демонстрировала слушателям насыщенность сухой научной терминологией, то изобиловала цифрами бесстрастных статистических данных, то включала в себя юмористические пассажи, которые совсем неожиданно для меня начали органично вписываться в ткань повествования.
Внезапно я поймал себя на мысли, что сам поражён обнаружившимися у меня риторскими талантами. Речь моя стала плавной и стилистически выдержанной. Лапидарность неожиданно сменялась экспрессивностью эмоционально окрашенного пассажа, я задавал вопросы и сам же на них отвечал. Повторы спешили на помощь гиперболе, строгую математическую логичность вдруг сменяла фривольность иллюстрации из студенческой жизни, призванной разрядить обстановку «международной напряжённости». И лишь краем донельзя возбуждённого сознания отдавал себе отчёт, что проявлению чудес красноречия я обязан простому факту: вся моя сегодняшняя речь посвящена лишь одному человеку, – Ей, Оксане Леонидовне Караган.
Аудитория была покорена окончательно и бесповоротно. Очнулся я лишь от невероятной трели, вероломно и брутально вспоровшей атмосферу философической мистерии: неожиданно прозвенел звонок. Практическое занятие, невиданное доселе в моей личной истории, завершилось. Стали подходить студенты с различными вопросами, осталась ждать своей очереди и студентка Караган, а я с внутренним содроганием дожидался этого невероятного контакта. Контакта с самой Судьбой…
Неожиданно моё сознание вывело некую закономерность, от которой за версту разило крушением самых сокровенных надежд: подавляющее большинство студентов, жаждущих общения со мной, на поверку оказались… студентками, пропустившими предыдущее занятие и намеренными оправдать своё отсутствие. Более того, к моему разочарованию три студентки из трёх уже подошедших оправдывались тем, что у каждой заболел ребёнок. Неприятно поражённый, я мысленно начал работать над собой, дабы упредить разочарование, отстоящее от меня на расстоянии в три шага: сейчас и четвертая, так поразившая моё воображение девушка сообщит о себе горькую правду: у неё заболело чадо… Поэтому для упреждения грядущего крушения я причислил и студентку Караган к «лику» замужних.
Скорее всего, это произошло ещё и потому, что на её лице абсолютно отсутствовала косметика, а это, по моему неквалифицированному мнению, было знаком того, что женщина замужем. Такой феномен я объяснял для себя просто: раньше, до замужества, девушка использовала косметику для создания более привлекательного «товарного вида», улучшая таким образом свои внешние данные и увеличивая спрос на самоё себя. Когда же она становилась замужней и цель была достигнута, то в косметике уже не было нужды.
Отсутствие косметики на лице студентки, её относительная взрослость – О. Л. Караган выглядела года на два старше сокурсниц – отсутствие её на предыдущем семинаре, как и молодых мам, уже объяснивших причины своего отсутствия, некоторая измождённость лица, пролёгшие бороздки у уголков рта, какие бывают у матерей из-за бессонных ночей – всё это наводило на невесёлые мысли: увы, и эта девушка, так поразившая моё воображение, замужем…
Наконец дошла очередь до О. Л. Она дождалась, пока я отпущу всех, и подошла последней. Во мне сработал некий защитный механизм, заложенный в самых основаниях человеческой психики. С демонстративной ироничностью я обратился к студентке, имитируя предсказания оракула:
– Вы желаете сообщить мне, что являетесь молодой мамой, ваш ребёнок заболел, и лишь поэтому вы отсутствовали на прошлом семинаре? Просто эпидемия какая-то обрушилась на младенцев, мамы которых являются студентками третьей группы!
– Нет, я не молодая мама! – тихо ответила девушка. – И я не замужем…
Мой внутренний мир переполнили звуки жизнерадостного марша: «Ура! Ура! Ура!!!»
– А живёте вы где?
– В общежитии…
«О! Да и в общежитии мы с ней живём в одном и том же!»
Моя изобретательность не знала пределов, я дивился самому себе: сам того не ожидая, вдруг предложил студентке, «раз уж мы живём в одном общежитии», брать у меня литературу для подготовки к семинарам. Девушка лишь уточнила, в какой комнате я живу. Через полтора года я обнаружу в её записной книжке в разделе «Что надлежит сделать» единственную на весь блокнот запись: «Зайти завтра к преподавателю философии за литературой!!!» Запись венчали три восклицательных знака…
* * *