Оказавшись не у дел общественных, я занялся делами личными. Мне пришла в голову мысль максимально документировать будущий текст, поэтому я решил: надо добыть фотографии основных фигурантов моей истории — О. Л. Караган, Ш. Б. Крола, И. В. Нещеретного, В. А. Морозова. Постепенно в этом ряду появилось логически неизбежное слово «свадьба».
Я начал искать фотографии бракосочетания Крола. Обнаружилось вдруг, что молодожёны, к величайшему моему удивлению, никаких снимков мне даже и не предложили, хотя на их свадьбе я был не просто гостем, а свидетелем. Я не без труда отыскал фотомастерскую, в которой изготавливались отпечатки для Дворца бракосочетаний, там же было некое подобие фотоархива. Мной были просмотрены все плёнки за апрель 1999-го — их было несть числа, в том числе и датированных «свадебным» семнадцатым числом, но негативов, запечатлевших зарождение семейного счастья Ш. Б. Крола-Добровой, не было нигде: разведка сработала чётко.
Тут меня посетила далеко не праздная мысль: «Раз уж я здесь, так почему бы мне не поискать снимки со свадьбы Оксаны?» Фотограф вручил мне целую охапку плёнок, датированных августом 1999-го. Просматривать их было нелегко — запрещалось касаться пальцами целлулоидной поверхности. Человеку неопытному сложно было распознавать лица на мелких картинках цветных негативов. Я просматривал содержимое запасников около двух часов. Оптимизм мой рос, и рос именно потому, что я не находил фото со свадьбы некогда дорогого человека: «Надежда умирает последней».
Два десятка извивающихся, словно змеи, «пёстрых лент» мною уже были просмотрены, оставалось ознакомиться только с одной. «Вот оно, доказательство Мимозиной правоты, — торжествовал я, обгоняя — чуть-чуть, как мне казалось, — события. — Осталось совсем немного — и ещё один желанный аргумент в кармане! Аргумент истинности некогда произречённых в мой адрес пророчеств…»
Но — что это?! На очередном кадре просматриваемой мною плёнки вдруг мелькнуло что-то, мимо воли привлёкшее внимание, какой-то до боли знакомый силуэт. Я взволнованно стал смотреть пристальней: уж больно похожа была фигура в белом подвенечном платье на мою бывшую! Я попросил сделать отпечаток. Снова от моей уверенности не осталось и следа, снова заработали весы уже опостылевшей донельзя аргументации, снова столкнулись две реальности: объективная — и та, другая, созданная в моей голове ясновидящей с коллегами.
Принесли оттиск… Я долго не решался взглянуть на него, боясь одним взглядом убить то, чем жил всё последнее время… Наконец, решительно отбросив недокуренную сигарету, я, внутренне сжавшись, взглянул на снимок.
… … … … … … … … … … …Какие-то удары — то ли пульса, то ли самых оснований окружающей действительности — наполнили всё вокруг, заполонили окрестное пространство до мельчайших его осколков. Да, это была она. Вернее, Она, Мисс Вселенной… Мисс моей Вселенной…
На фото всё было на месте: вот моя несостоявшаяся тёща, которую я за неделю до свадьбы не смог узнать в портовой церкви. Здесь и гости, и поклон молодожёнов родителям. Только вот поцелуй молодых фотограф почему-то не запечатлел… У невесты — длинные, как шпаги, явно искусственного происхождения ногти, знак синтетичности, рукотворности всего, что я сейчас видел на ещё тёплом, обжигавшем фотографическом отпечатке… «Что это — вызов? Символ начала новой жизни?»
Вот лицо молодой жены, подёрнутое дымкой напускной весёлости, улыбка неестественно, надрывно «улыбчивая» и бравурная, как у американцев: «Это я сама! Это мой собственный выбор! Это моё решение! Были какие-то странные обстоятельства, но выбор всё же за мной!» Всё ещё донельзя истощённая неведомым недугом, иссушённая какой-то непосильной хворью, улыбалась невеста истерично и надрывно, будто дошла до последнего предела, до последней черты.
Я пристально всматривался в следы трагедии, разыгравшейся летом 1999-го. Я всматривался в свадебное фото моей несостоявшейся невесты. Всматривался — и мне казалось… В лице девушки просматривалось какое-то демонстрирование, угадывалось выставление напоказ чего-то наподобие «неоставленности», «окончательного торжества», «последнего слова», которое осталось за ней несмотря ни на что…
Надежда умирала под марш Мендельсона и бравурного веселья, наряжённая во всё белое. Свадьба для невесты была поводом реабилитировать себя за что-то, отмыть от чего-то отвратительного, от какой-то клеветы и навета: «Пусть видят! И пусть теперь говорят!»
Морозов был прав. Он хотел — как лучше, когда советовал бросить девушку… За годы работы в «конторе» он не раз видел, как живые люди, «снабжённые» интеллектом, свободной волей, сознанием и здравым рассудком, шли под венец, вполне серьёзно полагая, что это они сами, по собственному желанию сделали свой выбор…
Я уже никогда не узнаю, что «они» ей сказали. Сказали обо мне…
Конечно, передо мной был тот самый «объект», за изъятие которого мне предложили компенсацию — возможность преодоления времени. Возможность бессмертия…

* * *
продолжение следует