Наброски. Наброски. Наброски. Едва видимые линии окружностей, едва слышимые тени и отблески света. Слегка, без нажима. Сначала резко, потом всё медленнее, всё ленивее, рука устаёт всё больше.
 Синей, школьной ручкой по большому куску белой, шершавой бумаги. Кажется – что проще? Но ведь не сотрёшь, есть ручка и бумага – никаких тебе ластиков. А рука то и дело предательски дрожит, линии получаются какие-то неровные, неуверенные, пытаются обрисовать что-то стоящее, передать что-то важное.
-Ну, может, хватит уже?
-А?
-Рисовать, может, хватит, говорю.
-Ещё немного.
Мы и в жизни также рисуем. Резво так, часто – совершенно неаккуратно, просто «чтобыбыло». По белой бумаге, пачкая и зарисовывая всё самое светлое, что было дано от рождения «чтобыбыло». Потому что приятнее попробовать всё. Кто ручкой, кто сразу красками, когда уверен в своих силах – почему бы и нет? Только тогда и рисунок быстрее будет закончен и, скорее всего, будет куда более неаккуратный. То и дело, ошибаемся, перерисовываем, да вот только новый холст нам не дадут – не заслужили, а, казалось бы, столько всего сделали. Поторопились. Разрисовали лист до такой степени, что белых пятен не осталось и всё продолжаем и так до тех пока от бумаги не останутся жалкие ошмётки – остатки вроде планировавшегося шедевра.
 Но чтобы добить идеала всё же нужно много работать, аккуратно, долго, играя словами и красками, смешивая цвета, распределяя идеи по холсту.
 А мы с ним такие глупые и непохожие. Равные только в одном порыве – вырваться. Вырастить, что ли банальные крылья и улететь?
 Нет. Нет. Нет. Крылья я рисовать не умею.
 Жаль, а могли бы.
-Что ты рисуешь?
-Я рисую наше счастье. Смотри – наш дом, - она легко набрасывает на бумаге маленький дом, себя и начинает изображать второй силуэт рядом, сначала дымкой, лёгкой тенью…
-Не надо меня рисовать!
 Один толчок под локоть испортил целую картину. И так всегда, один изъян – портит всё, решительно всё. Силуэт рядом получился расплывчатый, непонятный, недельный какой-то, именно силуэт – тень и всё.
-Что ты натворил?
-Нет. В самом деле. Этого ведь не будет. Мы только временно вместе, знаешь ли… Ты меня запомни.
* * *
-Ты запомни меня таким, пожалуйста.
 До сих пор в голове стучали эти слова. Только сказанные, другим человеком, не тем, кем дорожила сейчас.
 Когда нам говорят, что память стирается временем – врут. Память не стирается, она лежит под слоями других воспоминаний, других событий. Память, к сожалению, не карандашный набросок. Людей ластиками не стирают. И если хорошо покопаться – всё можно найти, да было бы желание и, в принципе, совершенно любое действие в нашей жизни возможно.
 Было бы желание.
Да она до сих пор помнит этого человека. Он, кажется, был самым необычным, просто тогда этого было не понять.
 Он пугал своими порывами. Он очень любил кофе с лимоном и корицей и утренние дожди.
Да в какой судьбе не встречаются романтики? Вот так. Случайно.
 Яркие такие, стремящиеся к чему-то и вроде сначала тянешься  к ним, тянешь руки вслед за ним, вслед за мечтами, а потом жизнь хватает и тащит к себе. А он то свободный от жизни – идёт дальше. Пожалуй, он был эгоистом, но он не вернулся, когда жизнь потянула свои костлявые руки за ней. Махнул рукой и ушёл, только и проронив:
-Запомни меня таким, пожалуйста.
 Каким?
Как часто она задавалась этим вопросом, будучи уже почти нормальной и состоятельной женщиной. Почему почти нормальной? Потому что занялась художественной деятельностью, полюбила запах масляных красок и мягкие прикосновения кисточек. Помимо этого, конечно, была работа и постоянный молодой человек – то, чем наградила жизнь за то, что она не ушла вслед за больным человеком.
 Вот только  счастье ли это?
 Она запомнила своего первого лучшего друга (никак иначе она его называть не решалась), как безумного мечтателя, с трудом всплывали его черты, только вот светлые глаза, кажется, навсегда отпечатались в сознании. Не серые и не голубые, светлые и горящие, всегда горящие, но не радостью, не счастьем, просто белым огнём.
-Красивый, конечно, образ. Но чего он стоит? Чего он добился в жизни? Что с ним теперь? Где он? И когда у меня уже будут внуки? – так любила причитать её мать в возрасте 70-ти лет.
* * *
-Вся картина насмарку, знаешь ли…
 Хлопнула дверь.
И как теперь?
На картине расплывчатый силуэт непонятно кого, серый.
-А если так…
 Тонкая кисточка и белая краска, две точки где-то в районе головы. Глаза. Белые глаза.
* * *
 Ранняя, совсем ранняя весна на улице, приятное такое время. Когда солнце ещё холодное, но так ярко слепит глаза, по дорогам лениво бегут ручейки, а в них кораблики из разноцветной бумаги. И ветер легко так трепет волосы. Она, конечно, любит такое время. А кто – нет?
 Вытряхивая из повседневной жизни, её хватает за плечи совсем ещё молодой человек, с почти по-детски нежными чертами лица, явно, моложе её. Незнакомое лицо, узкое, с острым подбородком и тонкими, поджатыми губами, он был, пожалуй, тощий, длинные пальцы то и дело тряслись, но совсем не от напряжения.
-Как ты? Как ты? Кто ты такая?
 Вот что в итоге происходит с романтиками, если жизнь не прячет под своё крылышко. Происходят разнообразные болезни, самый распространённый случай – шизофрения.
-Молодой человек, мы с Вами не знакомы.
-Дин, ну как мы с тобой не знакомы? Дин… - голос как будто ещё не до конца сломался, был чуть девчачий и нудно растягивающий слова. Почти до боли знакомый.
-Молодой человек, мне не важно, откуда Вы узнали моё имя, и…
-Дина! – он снова потряс её за плечи.
-Если Вы снова сделаете это – я позову милицию!
 Он опустил руки и чуть ошарашено отступил назад, затем улыбнулся так отрешённо и радостно, обошёл Дину и направился дальше, напевая себе что-то под нос.
* * *
 Нет.
Она, конечно же, узнала его. Глаза то были белые.
Просто так не хотелось, чтобы он потерял себя, свою жизнь, чтобы менял свой выбор. Таких людей уже не будет в её жизни, она знала точно. Но пусть он остаётся памятью. Она знала, почему он выглядит так молодо – он живёт не земной жизнью, а какой-то другой, какой-то чужой, уже непонятной ей.
 Она достала из блестящей чёрной сумки лист, где были какие-то ранее важные записи, и ручку.
 Осталось только вспомнить.
* * *
 Кораблик вынесло течение ручейка в грязную лужу. Совсем скоро бумага размокла и завернулась. Буквы написанные поверх чёрного печатного текста расплылись, но были ещё читаемы: "Всё для того, чтобы осталась только память."