На протяжении лет двух-трех, начиная с двух часов ночи, если я не сплю, ко мне в голову приходит полнейший бабский вооброжаемый бред, обоснованный лишь русской само- и лицекритичностью в сопоставлении с французской приятной музычкой и стихами Сергея Есенина. Но теперь, когда есть такое понятие как "ваниль" я могу спокойно выкладывать это в интернет, хотя бы по двум причинам - мой дневник читает 1 человек, плюс, что касается "ванили" крупно мне оплошаться не удасться, ибо до меня это уже сделали другие.
Девочкам с пищащими или выебистыми голосами читать вообще запрещается. А вот для тех, у кого низкие и редко меняющие интонацию голоса, можете взглянуть.

И все лица мира говорили мне - "Верни его, у него руки шелковые!" И только один, в желтой виницианской маске, все отшучивался, несерьезно приверал и грубил между строк время от времени, как я, когда встречаю прежде любимых в какой-нибудь нелепой ситуации. А у тебя и вправду руки шелковые. Я в них, чувствуя себя впервые слабой, осознавала эту вечную и секундную защищенность, этот страх остаться в одиночестве, без своих 13 шуб и масок. Любя этот момент за дикость и безрассудность, привыкая при этом к тебе все больше и больше. Господи, да мы же не виделись больше года, наверное. Ты, вероятно, еще больше оброс и еще больше молчишь о самом главном. А я? Что я. Могла бы писать тебе письма, неимеющие адресата все это время, о том, как я отлично отдыхала у крымского моря, наслаждаясь лишь соленым воздухом, горичительными напитками и глазами идеального мальчика в один вечер, что был слишком приятен и интересен чтобы оказаться реальностью. Как я каждый теплый августовский вечер закрывала глаза и не могла уснуть, видя твою родную до судорогов, симпотичную рожу. Иногда это мог быть и не вечер, а раннее утро, после дико веселой ночи с незнакомыми московскими мужчинами, которые так и норовили под конец затащить меня в пастель, но такого права никому не предоставилось. Я бы писала тебе письма о том, как я научилась пить абсент с такой же циничной, эгоистичной коллегой-киноманкой, зеркальной девочкой, с голубыми как лед, прозрачными глазами и несчастной любовью. Я бы рассказала тебе о своих одногрупницах, которые так мастерски делают вид, что слушают друг друга, что иногда я даже им верю, хотя понимаю, насколько печальнее моей история других, каждого, кто нагло смотрит мне в глаза. И да, я написала бы об этом совершенно спокойно, как о данности. Я бы сообщила тебе как научилась отделять любимых от чужих, родных и случайных. И как только один человек в моей жизни каждый раз протягивает мне руку, когда я в очередной раз оказываюсь поуши в своем творчески-суицидальном дерме.Я бы написала о том, как вечно не хватает денег, и как приходится напиваться, но не пьянеть, чтобы не думать об этом. Я бы рассказала о том, как часто хожу на концерты, выплескивать свою животную энергию, ибо второе, что имело власть надо мной, это хорошая музыка. Я бы пожаловалась на то, как хочется жить с тобой совсем рядом, а, может, и вообще с тобой. Чтобы просыпаться от того, как ты аккуратно убираешь руку с моего плеча, дабы не разбудить, и делать вид, что ты меня действительно не разбудил. Открывая глаза, видеть твою фигурную спину, резко подниматься и целовать в шею, сзади под волосами, как я люблю. О том, как я мечтала б фотографировать, рисовать и бесконечно смотреть на глаза твои и ресницы, по бликам на которых можно было всегда определять время года. Я бы, в конце концов, написала б о том, как просто увидеть тебя хочу, поулыбаться, послушать. Но все смешно как-то получается. И письма мои непаписанные с бабским содержанием, и сама я от чего-то ломаюсь оказывается. Да и ты никогда не был в восторге от такой необаснованной привязанности. Да, забавно. Я, наверное, никогда не повзрослею. Ну а ты, мой Мальчик, кушай получше, одевайся теплее и целуй их почаще, не мне же одной к таким чертям привыкать.