аха...) ооочень давно любимые мной картинки

ааа у меня есть открытка с "первой зимой" 7-я знизу =)

А вчера читала рассказ Крапивина и там был очень милый отррывочек про мальчика и кота - "Отражения огней в самом деле были похожи на желтый шелк. Узкие полотнища вертикально уходили на глубину и полоскались в черной воде. От них отрывались яркие лоскутки и прыгали по волнам. От веселых этих отражений делалось теплее, А вообще-то вечер был зябкий… После тихого, солнечного дня, когда закат над морем и Константиновским равелином растаял и небо почернело, потянул с Северной стороны прохватывающий ветерок. Чтобы опять не схватить какую-нибудь лихорадку, я ушел с открытой кормы в железную внутренность катера. Пассажиров было мало. Суетливо стучал двигатель, горела неяркая лампочка, подрагивала железная палуба. Нить лампочки искрами отражалась в бугорках палубных заклепок, отполированных многими подошвами. К сырому железу прилипли брошенные билетики с бледно-голубыми якорями. Я прошел в нос, где слабее был звук движка. Сел на пустую скамейку и опять увидел мальчика и кота. «Опять» потому, что первый раз я заметил их при посадке. Мальчик лет одиннадцати, в куцем пальтишке и синем беретике от школьной формы, шел впереди меня. Кота он нес под мышкой. Кот был большой, серо-полосатый. Он не сопротивлялся, лапы и голова его размягченно висели. Только прямой гладкий хвост неторопливо описывал круги. Это означало сдержанное раздражение и протест. Теперь мальчик сидел наискосок от меня, а кот в проходе между скамьями. Кот делал вид, что с мальчиком незнаком и едет по своим делам. Мальчик сердито двинул потертым резиновым сапожком и проговорил громким шепотом: – У, паразит. Попрошай усатый… Кот сидел неподвижно, и усатая морда его выражала полную отрешенность. Он явно давал понять, что слова мальчика не о нем. – Обормот, – вполголоса сказал мальчик. Потом встретился со мной глазами и смутился. Повозил сапожком по заклепкам палубы. Снова быстро поднял глаза. Хорошие были у него глаза, теплые такие. Они смотрели из-под аккуратной светлой челки, и я вспомнил дмитровского Леню Левакова. Мальчик шевельнул уголками губ, но сразу погасил эту нерешительную полуулыбку. Опять вернулся к коту: – У, швабра… Кот снова не отреагировал. Тем более что на швабру, гладкий и упитанный, совсем не походил. – За что ты его так? – спросил я. Мальчик коротко шмыгнул носом и сказал: – Да ну его… Он бродяга. – В каком смысле? Из дома бегает? – Ну да! – Мальчик опять бросил на кота неласковый взгляд, а мне улыбнулся. – Он такой… Вот как выйдет из дома да увидит катер – сразу шасть на него. И едет на Графскую. Он умный, всегда знает, какой катер на Графскую… А там трется у рыбаков и попрошайничает. Ждет, когда рыбу дадут. – Ясно, – сказал я. Мне была известна эта порода здешних котов. Я не раз видел их на севастопольских пристанях. Они сидели рядом с удильщиками и ждали долю добычи. Но мальчик напрасно сказал о попрошайничестве. Коты держали себя очень достойно. Даже величественно. Они были неподвижны, и на мордах их отражалось полное спокойствие. Коты были уверены, что получат свое. И правда, рыбаки – мальчишки и взрослые – обязательно давали такому хвостатому сторожу по рыбке. Может, это был обычай, а может, примета: если не дашь, то и клева не будет. Я заступился за кота: – Что такого? У него к этому делу свой интерес. Угостится рыбкой и придет домой. Мальчик озабоченно сдвинул светлые бровки. – Ага, а если не придет? Если на катер не пустят? Один раз совсем мокрый вернулся, среди ночи. Наверно, кто-то с трапа спихнул… – Он повернулся к коту, сказал с досадой: – Не можешь, что ли, на своей пристани сидеть? Обязательно на Графскую надо… Кот независимо дернул кончиком хвоста. – Самостоятельный он у тебя… – Да… – охотно отозвался мальчик. – Бродячий он. У него, наверно, с детства такой характер. Я его, беспризорного, нашел в колючках, когда он вот такой был… Маленький хозяин кота нешироко развел ладони, и тоненькие руки его далеко высунулись из обтрепанных рукавов пальтишка. На запястьях я заметил подсохшие царапины. Уж не от кота ли? – Значит, он удирает, а ты за ним ездишь? – спросил я. Мальчик шевельнул плечом: что, мол, поделаешь? Потом вздохнул: – Жалко ведь, если пропадет. Я ведь его… ну, привык уже. И мама тоже… – Мама за тебя, наверно, больше волнуется, когда ты по вечерам уезжаешь… Он улыбнулся: – А ее сейчас дома нет, она во вторую смену работает на ГРЭСе. – Потом повернулся к коту: – Скажи спасибо, что на работе. А то бы она тебя вздрючила. Кот демонстративно зевнул розовой пастью. Двигатель застучал реже: катер подходил к причалу «Голландия». Кот поднялся и, не оглядываясь, пошел к выходу. Мальчик – за ним. У выхода он оглянулся на меня. Словно хотел сказать «до свиданья» и не решился. Наше коротенькое знакомство было не таким, чтобы прощаться по всем правилам. И все же мальчик попрощался со мной теплыми своими глазами и короткой улыбкой. Я вышел к трапу. Неподалеку светились ряды окошек морского училища. А справа, на скалистом мысу, при свете редких фонарей лепились к скалам, громоздились друг над другом белые домики. К ним вела среди камней и кустов крутая тропинка. Мальчик поднимался по тропинке. Кота я не разглядел, но мальчик двигался спокойно, значит, кот благополучно шел впереди… Катер стоял долго. Через несколько минут я заметил, как в одном из домиков, за черными плетьми винограда, засветилось уютное окошко. Я был уверен, что это мальчик с котом пришли домой. Они съедят оставленный мамой ужин, после этого мальчик возьмет книгу (обязательно интересную и толстую), заберется с ней в постель, а накормленный и прощенный кот устроится у него в ногах и замурлыкает от лени и спокойной радости. За стенами домика будут вскрикивать сирены катеров, изредка греметь корабельные цепи и шуршать в подсохших виноградных листьях ветер… Катер отвалил от пирса. Я опять вышел на палубу. Высокие берега и корпуса громадных кораблей сдерживали ветер, стало теплее. Высоко над нами нависали изогнутые форштевни с сигнальными огоньками на носовых флагштоках. А по всему простору черной воды опять полоскались отражения больших огней – береговых и корабельных. Желтых и разноцветных. Тут-то я впервые и заметил, что синие огоньки на судах и рельсовых стрелках, если сощуришься, выбрасывают не четыре луча, а пять… Через полчаса катер ткнулся бортом в причал ГРЭС. Над причалом горела очень яркая лампочка. В разных концах пристанской площадки торчали из-за поручней длинные удилища. Между ними метался мужичок в брезентовом плаще и полинялой торгфлотовской фуражке. Он вскидывал то одну, то другую удочку, и ярко вспыхивали чешуйки добычи. Мужичок казался веселым. На его подбородке горели искорки седой щетины. Сильно пахло йодистой водой и деревом обросших свай. Домой мне совсем не хотелось, и я завязал с удачливым рыбаком беседу. – Хорошо берет… – заметил я, когда он, грохоча сапогами, проскочил мимо. – Берет! Я ее на соленую кефаль ловлю! – тонким обрадованным голосом откликнулся мужичок. Видать, он был несуеверный и не боялся хвастовством спугнуть везенье. – Ишь, дергать не успеваю! Чуть не голый крючок хватает! – А что за рыба-то? – Да пикша! – крикнул он и дернул удилище. Взметнулась леска с бусинами грузил и крючками. Блестящее зеркальце дугой пронеслось в черном небе. Рыбак отцепил и бросил его в фанерный садок. Садок был наполовину наполнен рыбками длиной от перочинного ножика до ладони. – Всякая попадается, – охотно разъяснил веселый мужичок. Он возился с наживкой. – Есть и крупная, а есть, конечно, мелочь. Кошачья еда… Я усмехнулся про себя и спросил наугад: – Кот сюда случайно не приходил? Мужичок не удивился: – Был! Целый вечер сидел, глядел, как я дергаю… – Угощали рыбкой? – А как же! Ему же хочется. Существо ведь, не как-нибудь… – А куда он подевался? Унес кто-то? Мне почему-то хотелось, чтобы и этого кота забрал какой-нибудь мальчишка. Но рыбак сказал: – Сам ушел! Как наелся, так и двинулся до хаты. Самостоятельный… Я кивнул удачливому рыбаку и стал подниматься по тропинкам и каменным трапам к улице, где жил мой приятель. С высоты, сквозь сухие листья и скрученные стручки акаций, я еще раз взглянул на рейд и берега. Мыс, где стоял домик мальчика, был отсюда не виден. А если и увидишь, разве отыщешь неяркое далекое окошко среди множества огней? Неподалеку сдержанно гудела и светилась громадными окнами электростанция, где работала мама незнакомого мальчишки. …Мама вернется с работы среди ночи, вздохнет, поднимет с половика книгу уснувшего мальчика, поправит на сыне одеяло. Подумает, не турнуть ли с кровати дрыхнущего кота, улыбнется и махнет рукой. И скоро окошко за черными плетьми винограда погаснет. А в Северной бухте будут по-прежнему погромыхивать якорные цепи, сдержанно урчать под стальными палубами двигатели, перемигиваться прожектора. Будут замирать и вспыхивать у ^черного горизонта маячные огоньки. А над высокими рубками, над темными береговыми скалами, вдали от огней, невидимо и неустанно будут вертеться решетчатые локаторы. У мерцающих пультов, на вахте – молчаливые люди в черных морских пилотках. У них ясная и четкая задача: охранять уснувшего мальчика. Мальчик будет во сне то хмуриться, то улыбаться: мальчишечьи сны полны приключений, в которых перемешаны сказки, школьные заботы и только что прочитанная книжка… А коту, конечно, приснится рыба. И завтра он опять проникнет на рейсовый катер и удерет в город, на Графскую пристань. Он мог бы дежурить с рыбаками здесь, недалеко от дома, но что поделаешь, если в детстве он был беспризорником и сохранил бродячий характер…» Я прочитал эти записки, и стало немного грустно. Никогда я больше не встречу этого мальчика с котом под мышкой. Четверть века прошла, мальчик давно вырос. Одно радует: я знаю, что он вырос хорошим человеком. Из мальчишек с такими теплыми глазами всегда вырастают добрые и храбрые мужчины. А кота, конечно, нет уже на свете. Кошачий век по сравнению с людским короток. Но по-прежнему шастают в береговых зарослях, греются на ступенях каменных трапов и дежурят рядом с рыбаками независимые приморские коты. И среди них, я уверен, внуки того полосатого кота. Они полны солидности и достоинства. Если им скажешь «кис-кис», они или не обращают внимания, или подходят лениво и безбоязненно. И снисходительно дают пощекотать себя за ухом…"

lev-sha-lev, вот именно этот рассказ я не читала. А Крапивин котов любит, у него самого коты. *покосилась на свернувшийся у подушки белый шарик и вытянувшуюся вдоль теплой батареи серую колбасу У меня и "Первая зима" есть (оч радует), и всякие другие. Коты и Петербург, две моих настоящих любви (или "любови"?..).

Я знала, знала, что у него тоже коты, у всех добрых людей есть кот =) А что у тебя любимое у Крапивина? И у меня четверо =) один правда мелкий, будем отдавать...( У меня страсть к рыжим котикам! Но есть ещё черная с рыжими пятнами зовут Кошкой, боевая, и серый полосатый гулящий.

lev-sha-lev, навскидку - "В ночь большого прилива" и "Голубятня на желтой поляне". "Голубятню..." я знаю почти наизусть, ни одну другую книгу я столько раз не перечитывала.

-Ланта-, голубятня да... вещь сумасшедшая, "В ночь большого прилива" будет следующая на очереди. Прочту надеюсь когда-нибудь всё что есть, в детстве таких книг не было, сейчас нагоняю =)

какая прелесть))))