А у нас за окном разбирают сталинский дом.
Я бы и не заметила, если бы не проехала мимо на трамвае. Раньше мне нравилось кажется смотреть на его чуть выглядывающие из-за листвы карнизы, а тут их разрушили, и я даже не успела попрощаться. Ещё позавчера над деревьями возвышался верхний этаж, только сквозь окна уже просвечивало небо - яркое, ясное, сейчас вообще очень солнечные дни. А вот теперь сквозь ветки еле угадывается силуэт оставшейся стены, а слева уже всюду голубизна светится похоронным блеском. Все похороны, на которых я была, были столь же ясными, как и эта картина.
И мне больно, я так люблю сталинскую архитектуру, я так ненавижу торговые центры, один из которых скорее всего тут построят - через дорогу от меня. И ради этого храма общества потребления убили безвинный дом. Он не мог сопротивляться железной руке крана, у него не спросили, хочет ли он умирать, просто решили - и всё. Такой беззащитной себя чувствую. Кажется мне уже пол года как, что мне недолго осталось и умру я в такой же ясный день. Не могу найти, когда мне впервые пришла эта мысль. Бабушка так всю жизнь прожила, значит, и я проживу. Просто однажды кто-то решит, что я должна умереть.
Мне так жалко этот дом, но я стараюсь о нём не думать - нельзя, я опять расплачусь, а Хвостик вряд ли поймёт меня. Эх, где ты, Семён Андреевич? Ты бы меня сейчас обнял, как всегда меня обнимал, когда я переживала за недоеденные макароны или троллейбус с опущенными усами, ты бы мне посочувствовал - ты тоже любишь сталинские дома, ты никогда не считал меня глупой из-за того, что мне больно за тех, кого все считают неживыми. Сёма, где ты? Я всё та же, что и в семнадцать лет, у меня та же живая душа, мне так же невыносимо от чужой боли. Сёма, здесь дом убивают у меня на глазах, а я ничего не могу сделать!