Когда Она в церковь впервые внесла

Дитя, находились внутри из числа

людей, находившихся там постоянно,

                        Святой Симеон и пророчица Анна.

 

И старец воспринял Младенца из рук

Марии; и три человека вокруг

Младенца стояли, как зыбкая рама,  

                        в то утро, затеряны в сумраке Храма.

 

Тот Храм обступал их, как замерший лес.

От взглядов людей и от взоров небес

вершины скрывали, сумев распластаться,          

                        в то утро Марию, пророчицу, старца.

 

И только на темя случайным лучом

свет падал Младенцу; но Он ни о чем

не ведал еще и посапывал сонно,

                        покоясь на крепких руках Симеона.

 

А было поведано старцу сему

о том, что увидит он смертную тьму

не прежде, чем Сына увидит Господня.

                        Свершилось. И старец промолвил:

                                                                        'Сегодня,

 

реченное некогда слово храня,

Ты с миром, Господь, отпускаешь меня,

затем что глаза мои видели это

                        дитя: Он — Твое продолженье и света

 

источник для идолов чтящих племен,

и слава Израиля в Нем'.— Симеон

умолкнул. Их всех тишина обступила.

                        Лишь эхо тех слов, задевая стропила,

 

кружилось какое-то время спустя

над их головами, слегка шелестя

под сводами Храма, как некая птица,

                        что в силах взлететь, но не в силах

                                                                        спуститься.

 

И странно им было. Была тишина

не менее странной, чем речь. Смущена

Мария молчала. 'Слова-то какие…'

                        И старец сказал, повернувшись к Марии:

 

'В лежащем сейчас на раменах Твоих

паденье одних, возвышенье других,

предмет пререканий и повод к раздорам.

                        И тем же оружьем, Мария, которым

 

терзаема плоть Его будет, Твоя

душа будет ранена. Рана сия

даст видеть Тебе, что сокрыто глубоко

                        в сердцах человеков, как некое око'.

 

Он кончил и двинулся к выходу. Вслед

Мария, сутулясь, и тяжестью лет

согбенная Анна безмолвно глядели.

                        Он шел, уменьшаясь в значенье и теле

 

для двух этих женщин под сенью колонн.

Почти подгоняем их взглядами, он

шагал по застывшему Храму пустому

                        к белевшему смутно дверному проему.

 

И поступь была стариковская тверда.

Лишь голос пророчицы сзади когда

раздался, он шаг придержал свой немного:

                        но там не его окликали, а Бога

 

пророчица славить уже начала.

И дверь приближалась. Одежд и чела

уж ветер коснулся, и в уши упрямо

                        врывался шум жизни за стенами Храма.

 

Он шел умирать. И не в уличный гул

он, дверь отворивши руками, шагнул,

но в глухонемые владения смерти.

                        Он шел по пространству, лишенному тверди,

 

он слышал, что время утратило звук.

И образ Младенца с сияньем вокруг

пушистого темени смертной тропою

                        душа Симеона несла пред собою,

 

как некий светильник, в ту черную тьму,

в которой дотоле еще никому

дорогу себе озарять не случалось.

                        Светильник светил, и тропа расширялась.

 

Иосиф Бродский
Март, 1972 г.