Если что-то и раздражает в последнее время, то это массовый переход нашего молодняка на аглицкую мову. Слушается смешно и убого. Напоминает брайтоновский суржик. Но у старичков с Брайтона хотя бы есть оправдание - длительное пребывание в иноязычной среде.

- Ты меня не пушай!
- Я на велфэре!
- Два паунда шримпов, пожалуйста.

Даже помидор, если мариновать его с огурцами, становится похожим на огурец.

Но местные, наши-то куда лезут?

Нет, понимаю, каждому новому поколению для самоутверждения через отрицание нужна собственная система знаков, кодов, символов.

- Хайры, шузы, - помним-помним.

Я даже не удивляюсь происхождению символов. Все плаваем в одном лингвистическом рассоле. Понемногу на всех уровнях замещается не только лексика, но и фразеология с синтаксисом:

- сделали мой день!
- До 30% выгоды!
- набросил на вентилятор!

Только почему заимствование должно строиться на таком туземном, индейском самоунижении? Речь порой упрощается до двух примитивных режимов - мата и кустарного англояза. Человек добровольно становится рабом, палёной копией дурного оригинала.

В результате он и по-русски красиво выругаться не умеет, и по-английски смешон и жалок. Между тем американец той же возрастной категории (несмотря на всю серость и глупость) никогда не возьмет в оборот ни русское, ни немецкое, ни французское слово (спутник с гулагом не в счет, а испанский там - давно родной).

То есть существуют языки колоний, а есть язык метрополии. Есть почетные нары, а есть место под шконкой.

Возмущение вызывают не сами слова, а распределение ролей. И растущее количество желающих со своей ролью смириться.

© Константин Сёмин