Еду в метро и вдруг, когда поезд уже вот-вот тронется со станции, замечаю на перроне Мишу БАЛ., окружённого небольшой компанией. Ни секунды не раздумывая, выпрыгиваю из вагона. Дверь за мной тут же захлопывается.
      Подхожу к компании и понимаю, что БАЛ. раздвоился. Рядом с тем Мишей, которого я знал, стоит второй Миша — не двойник, не копия, а младший брат. Миша-старший выглядит примерно так же, как при нашей последней встрече. Миша-младший же — совсем отрок, с почти девически-нежным личиком: таким настоящий Миша не был даже при поступлении в Университет. Одеты они одинаково: оба в чёрных кожаных куртках. Впрочем, раздвоение Миши меня ничуть не удивляет, я всё понимаю с первого взгляда. Оба узнают меня и искренне радуются неожиданной для них встрече.
      Спрашиваю: надолго ли? И куда сейчас? Братья мнутся. — Ладно. Две девицы, стоявшие рядом с ними, куда-то исчезают, и мы оказываемся «наверху». Я решаю отвезти их в общагу к ПРТП. И вот мы едем на такси. Братья сидят на заднем сиденье, я — на переднем, рядом с шофёром, вполоборота к ним. Мы проезжаем по длиннющему мосту, из-под которого торчат купола и колокольни церквей. Из нескольких тихих фраз, которыми обмениваются друг с другом братья, я улавливаю слово «гувернант» и понимаю, что по крайней мере один из них хотел бы устроиться на эту должность.
      Миша-старший проявляет беспокойство: не туда, мол, едем! Я уверяю, что туда, и тут, во сне, смутно вспоминаю, что до встречи с братьями я ведь как раз и шёл из этой общаги, от ПРТП. Выходим мы из такси где-то «в центре», возле церкви из тёмно-красного кирпича, за которой делают поворот машины. Это, конечно, не центр Москвы: подобные уголки есть почти в каждом уездном городке типа Истры, Можайска, Ростова (Великого!)...
      Стоит серый ненастный сентябрьский денёк без дождя. Мы обсуждаем вопрос: как добираться дальше? Миша-старший предлагает поймать машину, но я категорически против: и так, мол, дойдём. Мы отправляемся пёхом, куда-то сворачиваем, и тут я узнаю место: подъём, за ним поворот налево (на повороте стоит жёлтый двухэтажный особняк), а дальше и общага — рукой подать! На подъёме пересекаем мост через речку. Точнее, это не мост, а плотина: речка полностью завалена и пущена в трубу под землёй, а справа и слева от плотины она образует глубокие овраги. За плотиной — что-то вроде земляного вала, через который приходится перебираться. В этом валу — естественные ступеньки, то есть глубокие следы, вмятые в глину и прихваченные морозцем. По ним-то мы и карабкаемся через вал. Мимо проходит старушка в синем плаще и цветастом платке, с сумкой в руке, не обращая на нас никакого внимания.
      Наконец подходим к общаге. Вид у неё вполне «общажный»: это безликий блочный куб этажей в девять. В холле полно народу, сидящего в угрюмом молчании: их, видно, почему-то не пускают. На узком проходе стоит стол, а за ним — хмырь, требующий документы. К счастью, со мной оказывается заграничный паспорт. Отдаю его хмырю, тот принимает, молча делает какую-то запись и бесследно исчезает. Мы вынуждены сесть и молча дожидаться своей участи, как и все окружающие.
      Долго мы сидим угрюмо у сáмого прохода. Вдруг поднимается какое-то волнение, всхлёст, ропот, всё приходит в движение. Мне хорошо видно, как там, за вожделенным проходом, из-за угла выплывает торжественная процессия. С первого взгляда ясно: начальство! Тáк они шефствуют горделиво, тáк молчат, тáк на всё взирают... Весь народ, заполняющий холл, начинает неуклюже и вразнобой подыматься со своих мест: встать, мол, суд идёт! Я же назло сижу, как ни в чём не бывало, причём у сáмого прохода. Разумеется, это вызывает гнев. Все представители начальства, проходя мимо, пытаются испепелить меня взорами, а один, замыкающий шествие, не выдерживает и разражается филиппиками в мой адрес: чтó, мол, за наглость, и т. п. Мне, однако же, ни терять, ни бояться нечего. Поэтому я продолжаю сидеть: некоторое время в молчании, а потом и сам открываю рот: а вы, мол, кто такой, чтобы мне указывать — и прочее в том же духе. При этом смотрю на собственное отражение в висящем напротив меня зеркале. Побеждённый начальник удаляется, фыркая, как морж.
      Между тем это рабское сидение мне до смерти надоедает. На проходе вместо исчезнувшего хмыря остаётся, видимо, его заместительница, молоденькая девушка. Решаю попытать счастья и подхожу к ней: пропустите, мол... Она отрицательно мотает головой, однако я чувствую, что произвёл на неё сильное впечатление своей победой над начальством. Вероятно, именно поэтому она вдруг оказывается лежащей прямо на полу (сразил!). Я спрашиваю ещё раз: ну, можно? — и тогда она смежает глаза в знак согласия.
      Мы проходим. До этого на мне была вполне обычная одежда, но — начиная с этого момента и до конца сна — её, строго говоря, никакой нету. Точнее, на мне какое-то холщовое тряпьё без всякого покроя: то в виде накидки, которая чересчур коротка (так что ею приходится то и дело прикрывать … хм… яйца), то просто в виде набедренной повязки, из-под которой время от времени выглядывает одно из хм… яиц (и тогда приходится его подтыкать). Что же касается Миш, то с этого времени и далее их присутствие как-то истаивает: то ли есть они, то ли нет их — во всяком случае, внимания им никакого не уделяется.
      Теперь нужно отыскать ПРТП. Мы поднимаемся на самый верх, на последний этаж, и оказываемся в столовой. Народу много, но ни одного знакомого лица. Оглядевшись, замечаю, что в одном из углов столовой выстроено что-то вроде высокого помоста, наподобие павильончика, полностью застеклённого: как бы отдельный буфет «для избранных». Поднимаемся туда по лесенке. Здесь народу значительно меньше, но знакомых опять же никого. Из буфета ведёт наверх, на чердак, ещё одна лестница. Там, наверху, дверь, и за ней, как я догадываюсь или знаю, ещё несколько комнат — вот там-то и должна быть ПРТП. Поднимаюсь на самый верх. Дверь заперта, и я понимаю, что ПРТП. здесь нет.
      Спустившись в буфет, пытаюсь выведать что-нибудь у окружающих. Заговариваю с девушкой, которая, оказывается, знает ПРТП. Она объясняет, что последнюю можно застать на каких-то конференциях или докладах, проходящих там-то и тогда-то... При разговоре с ней я вынужден то и дело подтыкать за набедренную повязку вываливающиеся … хм… яйца (впрочем, это никого не смущает). Слушая девушку, я краем глаза отмечаю появление ПЛЩ. (?): он встаёт на четвереньки на стол и, крутясь на четвереньках же из стороны в сторону, о чём-то рассказывает окружающим. Однако он меня не интересует: девушка, заканчивая свои объяснения, говорит, что попасть на эти конференции и доклады не так-то просто:
      — Нужно написать tesi di dissertazione, и тогда...
      Я ухмыляюсь:
      — Прямо-таки tesi di dissertazione?
      Девушка улыбается в ответ.

 СИМВОЛИКА:
      Думаю, тема сна — невозможность вернуться в прошлое. ПРТП. выступает в нём как аль-Мутáсим у Борхеса, как недостижимый идеал (из прошлого, поскольку последнее, что я узнаю: для достижения этого идеала надо написать tesi di dissertazione). Несмотря на всю «реалистичность» декорации, она вся насквозь символична: аль-Мутáсим обитает в неприступном зáмке, вход в который открыт далеко не каждому. Приходится проявить какое-никакое, но всё же геройство, чтобы туда попасть (по сути дела, в сочетании с хитростью: соблазнение привратницы). Интересна эта перемена одеяния после прорыва в зáмок: я превращаюсь в дикаря, отличного от всех окружающих, с подчёркнутыми мужскими качествами. Продвигаясь к аль-Мутáсиму, приходится подниматься всё выше и выше, на самый верх — для того только, чтобы узнать о новом, невыполнимом задании: tesi di dissertazione.
      Основная тема проглядывает и в двоящемся Мише БАЛ. Чтобы я мог увидеть его таким, каким знал когда-то, ему необходимо материализовать свою юную ипостась. Стремительно бегущий спринтер оставляет на фотоснимке несколько своих размытых силуэтов: так и стремительное возвращение в прошлое приводит к появлению quaedam simulacra modis pallentia miris [1]. Показательно, что Миши сопровождают меня, в общем-то, лишь до того момента, когда я прорываюсь в зáмок (дальнейшее их присутствие, если таковое и было — совершенно несущественно).
      ПЛЩ.? Честно говоря, не уверен, что это был он. А если он, то важно, во-первых, что появился он уже почти на самом «верху», и во-вторых — то, что он там свой в доску, в отличие от меня.


 [1] ЛУКРЕЦИЙ, О природе вещей, I. 123.