В Кишинёве сидим за столиком возле подъезда. Вдруг нагрянули менты. Я убегаю в подъезд и прячусь за выступом стены между первым и вторым этажами. Два мента (в штатском) заходят в подъезд и буквально обнюхивают все углы. Всё это по тону — детская игра в прятки. Быстро находят меня и выводят наружу. Мне предстоит отправиться в тюрьму. В руках у меня — трубка радиотелефона с запавшей кнопкой, отчего он непрерывно гудит. Никак не могу её наладить и отдаю трубку какому-то из ментов; он разворачивает трубку в плоскостную схему и раскладывает её на столе, чинит. У меня отбирают книгу (кажется, мой «Латинско-русский словарь»): в тюрьме книги не полагаются. Это приводит меня в ужас: бесконечные дни без чтения! Ничего, успокаивает меня один из ментов: главное, надо уметь постоять за себя, и лето быстро пройдёт. Из этого заключаю, что посадят меня ненадолго. Да и чтó уж я такого, собственно говоря, сделал? Ну, поиграл в прятки с ментами...

         Далее начинается транспортировка. Меня везут в открытом кузове грузовика. Рядом мама. На одном из поворотов дороги нас нагоняет другой грузовик, везущий что-то вроде огромной арфы, стоящей поперёк кузова. За её «струнами» притулился молодой паренёк. Наши грузовики едут рядом, и происходит обмен репликами, из которого выясняется, что он назубок знает греческую историю: «А, ну это было после III-ей...» (даже не удосужившись добавить — «Пелопоннесской»). Мне становится стыдно за себя: тут вот я нетвёрд. Затем наш грузовик начинает отрываться, и я кричу ему, удаляющемуся назад: «А греческий вы знаете?» — «Знаю!» — кричит он мне в ответ. Слава Богу, думаю я, хоть один человек будет толковый... Вдруг мы уже на асфальте, на краю круглой клумбы. Паренёк на глазах взрослеет, вот он уже лет двадцати семи, в форме ВВ. Мы прощаемся. «А вас как зовут?» — «...Афанасиевич» — «Грек!», смекаю я, и кричу ему: «Аполлон Афанасиевич!» — «Аркадий», — поправляет он меня, укоризненно и белозубо улыбнувшись.

         Мимо проходят шеренги зэков, мужчин и женщин; все хмурые, грязные, в оборванных робах. Я протискиваюсь между ними и грузовиком, затем опять еду на борту грузовика мимо шеренги женщин и думаю: меня ведь к женщинам поместят, хоть это неплохо. А чтó это тебя к женщинам поместят, с какой стати? Да, вряд ли... «Эх, чёрт, завтра ведь и в самом деле придётся отправляться в тюрягу», — тоскливо думаю я, просыпаясь. За окном светло, десять утра.