Светляков сдаёт экзамены по актёрскому мастерству, хочет поступить на соответствующее отделение. Компания человек из шести, в которую входим мы с Руденко, берётся ему помочь. Все сидят кругом на стульях, в центре — Светляков в сереньком костюмчике, понурый, скованный, жалкенькой. А мы сидим развалясь, как после бани: я голый по пояс, и вижу будто со стороны свой раздувшийся торс, красный, как рак; Руденко — в едва запахнутом халате. Что-то мямлим, едва ворочая языками. Ощущение полной безнадёжности происходящего.

         Затем повторяется та же процедура, в том же составе, только на сей раз присутствует главный экзаменатор: Евстигнеев. Светляков всё так же мямлит что-то, мы такие же распаренные, едва живые...

         Эпизод третий происходит в зале, полном народу. Это нечто вроде торжественного официального отказа Светлякову в приёме на соответствующее отделение. Евстигнеев что-говорит и протягивает Светлякову руку. Тот, в том же костюмчике, серенькой, жалкенькой, понурый, криво и горько улыбается и жмёт протянутую ладонь. Из светляковского носа вдруг начинают течь густые, обильные зелёные сопли. Они стекают на ладони, соединённые в рукопожатии, и я в ужасе думаю: что ж теперь будет-то? Светляков, похоже, ничего не замечает, а Евстигнеев изо всех сил делает вид, что ничего не происходит. Рукопожатие наконец разрывается, Евстигнеев аккуратно относит прочь свою ладонь, всю в светляковских соплях, а Светляков поворачивается и между рядами направляется к выходу. Вдруг его начинает шатать из стороны в сторону. Он выправляется, идёт дальше, но его снова начинает шатать, на сей раз очень сильно; он едва держится на ногах. Это выглядит настолько внезапным и нарочитым, что зал разражается хохотом.

         Светляков, шатаясь, как пьяный зюзя, подходит к открытой двери в осветительскую. Заваливается вовнутрь, на некоторое время замирает возле стены, выкрашенной в казённую зелёную краску. Я вижу его очень отчётливо, словно под увеличением, хотя стою вроде бы далеко. Вдруг Светляков резко приседает, делает головокружительный прыжок и оказывается на стене, прилипнув к ней параллельно полу. Его распластанный силуэт в костюмчике, с растопыренными руками-ногами, напоминает древесную ящерицу-геккона. И действительно, он почти тут же оборачивается гекконом и делает два-три молниеносных рывка по стене, затем невероятным образом изворачивается и прыгает со стены на стол, прямо к стоящей на нём зажжённой лампе...

         В зале, ревущем от восторга, раздаётся трубный торжествующий глас Евстигнеева: «Беру-у-у-у!.. Беру-у-у!..»