Тишина ночи накрывала мир, пока солнце, расстрелянное вечером, медленно умирало, истекая кровью заката, заливая белую известку облаков оттенками алого. Горизонт загорался множеством огней окон домов, которые смотрели на меня, словно тысяча ненавидящих глаз. Отвратительный день наконец - то закончился, сменяясь не менее отвратительной ночью, полной зажигающихся ламп. Эти огни пожирали душу, протягивая ко мне когти лучей и разрывая на куски невидимую сущность, что придавала жизнь моему телу, заставляя его дышать и мыслить и заставляли идти быстрее, чтобы поскорее спрятаться под безопасным одеялом темноты в комнате, где никогда не горел искусственный свет.
Этот свет так же притягателен и фальшив, как поддельная красота - та красота, к которой я давно испытываю лишь ненависть. Все эти модные диеты, кружевные трусики, резиновые буфера, губы, похожие на... меня тошнит от раскрашенных лиц, уложенных волос, песочных часиков фигурок так же, как любого нормального человека тошнило бы от самого отвратительного уродства, и под каждым нарядным платьем я вижу серую, шероховатую кожу, которой никакой чудодейственный разрекламированный скраб не придаст нежность и белизну, под тонким бельем, словно сотканным из цветочных лепестков - жалкие обвислые мешочки груди и безобразную поросль лобковых волос, где кишат мандавошки, в узеньких туфельках - лодочках покоятся сморщенные, обезьяньи ступни с кривыми мозолистыми пальцами, и это было бы смешным, если бы не становилось страшно оттого, что под масками красивых лиц нет ничего.
Просто ничего. Ни пустого белого бумажного листа, на котором была бы нарисована красота, ни маски, раскрашенной тональным кремом и губной помадой, ни чего - то, что, не напоминая о человеческой сути, хотя бы было материальным.
Честное слово, я бы смеялся над ними, заливался бы соловьем, катался по полу, пиная ногами ковер, если бы не боялся того ничего, что прячется внутри них!
Я представлял себе, как сейчас красивые люди снимают с себя себя за стеклами домов, озаренных ненастоящим светом, как сбрасывают одежду, смывают дневной аромат духов, натираясь на ночь мерзкими лосьонами для сохранения свежести кожи, а потом, выключив лампы - снимают свои лица, обнажая пустоту, пустоту, что у них внутри, даже днем сквозящую через незакрашенные оконца зрачков. Когда же расстрелянное солнце, зализав свои раны и отоспавшись в уютном черном логове темноты, продирает очи и встает над горизонтом, то они прячут свою пустоту под красивым рисунком ненастоящих лиц, выходят на улицы, салясь в дорогие машины, едут на престижную работу, сверкая своей идеальностью, возвышаясь над всеми уродами -так же как белоснежные горные вершины, искрясь снежным безупречным покровом, сверкают за дымкой облаков над черными каменистыми ущельями.
Я ненавидел их, потому что был уродом. И буду. И умру тем же, чем родился, не кем, а именно чем - созданием, которое не является одушевленным на взгляд тех, кто красив. Но - в отличие от других - я...
Дверь за мной скрипнула, и я наконец оказался в темной, тихой, безопасной комнате, куда злые глаза фальшивых ламп могли лишь заглядывать, бессильно ломая лучи когтей о стекло. И я был здесь не один.
Оно - не она, не он, не мужчина, не женщина - сидело на моей постели, обвив колени тонкими, словно когтистые птичьи лапки руками. Тело, напомнившее мне черно - белые кадры немого кино, запечатлевшие иссохшие трупы узников Освенцима, слабо светилось настоящим, не фальшивым зеленовато - голубым светом. Пальцы на правой руке были то ли отрублены, то ли оторваны, и осколки костей, белеющие в сочащейся похожей на закат кровью массе раздробленной кисти напоминали мне когти хищного зверя. На ногах чернели уродливые кратеры глубоких язв, какие, наверно, оставляет проказа - мне никогда не приходилось видеть прокаженных, но нечто подобное я представлял себе, в детстве читая Джека Лондона. Тяжелые ржавые кандалы сковывали тонкие, толщиной с человеческое запястье лодыжки - казалось, создание могло бы свободно снять их с ног - беспалые маленькие ступни, которые бы с легкостью уместились на моей ладони вряд ли годились для ходьбы... длинные черные волосы ниспадали на плечи, и я заметил, что они скрывают отслоившуюся, как после ожога кожу, обнажившую алое мясо, местами почерневшее и кишащее белыми червями, пожирающими живую плоть.
-Кто ты???
Существо взглянуло на меня, смахнув прядь волос с лица. Это было лицо, не маска. Оно было настоящим. И оно было... по - настоящему прекрасным.
Взгляд глаз, цвета которых я не сумел удержать в памяти, был нежен и кроток - так не смотрят красивые. Левая рука, мимолетным жестом коснувшаяся шелка волос, ничем не напоминала изуродованную правую - почти женская тонкая ручка с изящными пальчиками и вырванными ногтями, почти не тронутая разложением. Она переходила в полностью сгнившее плечо, мраморная кость сломанной ключицы белела на алом, тонкая шея - не мужская, не женская, напоминающая шею еще не сложившегося подростка резко контрастировала невинной неповрежденностью с грудью, ободранной до костей - я видел костяные дуги ребер, лишь местами обтянутые тонкими лоскутами высохших тканей. И этот взгляд... невинный, бездонный, пленительный, и гладкость этих по - детски округлых щек, не сочетающихся с кроваво - красными полными губами, точеные пальчики левой руки, нежный мрамор кожи, местами еще не обезображенной ожогами, язвами и гниением - все это было по - настоящему красивым.
Для вас это существо, без сомнения, показалось бы квинтэссенцией всего самого отвратительного и ужасного в чистейшем, откровеннейшем виде, но имеет ли ваше мнение, мнение уродов, смирившихся со своим уродством и безнадежно стыдящихся и презирающих себя, и менеие красивых, тех, кто прячет под своей фальшивой оболочкой нечто, превосходящее своей безобразностью любого из подобных мне уродов, хотя бы мизерное значение?
Оно опустило ноги на пол, и тяжелая цепь железно лязгнула о паркет. Мой взгляд невольно опустился от груди к животу и ниже. Да, возможно, когда - то оно имело пол, но сейчас определить его не представлялось возможным - обнаженные тазовые кости ничего не сказали бы даже специалисту - патологоанатому, а лицо и фигура принадлежали подростку, который с равным успехом мог когда - то быть и мальчиком, и девочкой. "Оно не прожило и четырнадцати лет" - подумал я, почему - то вспомнив юную тринадцатилетнюю Джульетту, прелестной покойницей сошедшую в объятия холодной, сырой земли, любвеобильной земли, на чьей груди покоились миллионы мертвецов, которые, разлагаясь, оплодотворяют ее и заставляют цвести и плодоносить растения, тянущиеся к солнцу бесчисленными лапками беспомощных листочков, и, пожранные, вновь становящиеся людьми для того, чтобы разложившись снова проклюнуться из земли зелеными ростками.
Я взглянул на изуродованные веками пребывания в каторжных колодках ступни существа - и оно шагнуло вперед, мне навстречу. Через прогнившее тазовое дно с чваком вывалились серые кишки, напоминающие клубок гигантских бледных глистов. Оно словно разродилось собственными внутренностями, и это выглядело одновременно пугающе и нелепо - маленькие ножки путались в волочащихся по полу петлях кишечника, не давая существу подойти ближе.
Я сделал шаг навстречу, и холодные руки обвили мою талию. Я почувствовал, как сквозь тонкую ткань рубашки просачиваются кровь и гной из бесчисленных ран. Я, кажется, наступил на его кишки, но выражение лица существа осталось неизменным - все та же невинная кротость, все та же неуловимая прелесть, которую не убьет никакое разложение.
Алые губы улыбнулись, влажно блеснув. Существо опустилось передо мной на колени, покорно склонив голову, и расстегнуло ремень на моих брюках...
Было ли оно мужчиной или женщиной, низвергли ли его с небес или ему удалось выбраться из ада - неважно. Я понял, что это моя муза.