Настроение сейчас - какое там, к чертям, настроение...

Думаю, что этот долбаный фонарь непременно сведёт меня с ума: когда-нибудь потом, позже. Чернота ночи, свет - жёлтый, будто кусок масла, бутафорский, фальшивый, ненужный - привычный постыдный сообщник.  Он светит и ему плевать, что я по этому поводу думаю. Точно также ему было плевать на то, что такого представлял из себя тот, кто жил здесь до меня. Вернее так: он нахально существует вне зависимости от моего мира, в котором пребывает. С одинаковым безразличием он пялится на всё, что я ему ни предложу. Грохнуть бы его. Разбить. Шарахнуть булыжником. Швырнуть его из полутьмы.  Пальнуть - так, чтобы вдребезги.


Правда состоит в том, что я пытаюсь быть таким, каким никогда не смогу стать и найти то, чего никогда не терял. Невозможно обронить невзначай то, чего у тебя никогда не было ни в одном из карманов, сколько в них не ройся и не выставляй дырки напоказ. Это как будто пытаться вспомнить сон, который никогда не снился,  только лишь поверив тому,  что не присниться он не мог. От детской веры в собственную исключительность остался поросший мхом обломок. Заброшенный алтарь, замшелый булыжник, из которого не получилась резная башня из слоновой кости. Чтобы вы ни думали обо мне - вы ошибаетесь, не думать -  способ остаться правым. Самоуничижение? - нет. Трезвый взгляд, из тех, что прячут под прикрытыми веками или оставляют для ночи.

Правда состоит в том, что я живу в старом, растрескавшемся доме, фасад которого издевательски выкрашен в гламурный розовый цвет, изнанка же осталась прежней, какого-то буро-жёлтого цвета, будто исподнее, которое всё равно никто не увидит. кроме \"своих\", а их в расчёт не принимают. Он похож на стареющую вокзальную проститутку, которая рада, что заполучила хоть кого-то и это проблема не её - этого кого-то.  Внутри скрипучая лестница, стены в облупленных советских тонах и разномастные железные двери, будто в тюрьме. Непонятно: они защищают тех, кто сидит за ними или тех, кто пребывает снаружи? Зависит от того, с какой стороны пребываешь. Похороны, словно комедия - покойника проносят стоя, у подъезда две облезлые табуретки - подиум для последнего выступления, перед розовым домом. Очень не хватает стразиков, блёсток и крашенных перьев. Очень шарман - крест из стразов на крышке.  Надеюсь, когда придёт моё время, его перекрасят. Или сломают к чёртовой матери - когда-то же должно повезти? 

Правда в том, что в моей телефонной книге в мобильнике почти 200 абонентов. Кто все эти люди? Как зовут их детей? Что они кушают на завтрак? Какого цвета у них глаза? Понятия не имею. Телефон можно смело выбросить. Ни одного звонка - просто так, не по поводу, не по случаю приболевшей бабушки или хворого брата, свата, тёщи, а потому, что кому-то приспичило услышать мой голос и поболтать ни о чём. А что ты хотел? Действительно получает  только отдающий. И то вызываает подозрения. И не нужно мне говорить про работу, жутко благородную и всё такое. Большинство - не в состоянии запомнить имя и отчество, того, кто их лечит, не хотят утруждать себя этим, а я их уже не пытаюсь поправлять, соглашаясь быть Петром и Павлом, Евгением и Виктором.  

Вновь эта моргающая тусклая жёлтая клякса на чёрном. Вновь монитор, клавиши, вытертые на определённых буквах. Какого хрена, зачем всё это... Единственное, что сдерживает: без фонаря останется только тьма, размазанная по стеклу, на расстоянии вытянутой руки, очень близко, почти внутри: два безразличных чёрных глаза, каждую ночь  - "ну, что такого этакого ты ещё сможешь выкинуть? Мне плевать, но всё же?"