Сначала были отели, как у всех, а как же. Вырваться из этой жизни, ускользнуть, показать ей язык, сначала такая была задача. На три часа сдавался номер, и три часа они доказывали, что они живы еще, что никто их не поймал, не привязал и не кастрировал, три часа они обнимались, словно под камерами, и быстро уставали, потому что все это было не то, и они это понимали, хоть и храбрились. Два часа было то, и они замирали, закрыв глаза, а потом начинался третий час, час прощания, и с ним они совсем не знали, что делать, но она придумала, девочки вообще хорошо соображают, она ловко и быстро собирала все, и, как ураганчик, бежала в ванную краситься, а он ею любовался, и она это знала, и не закрывала дверь.

Эта жизнь, вырванная, выцарапанная из-под настоящей, она была такая маленькая и совершенно не терпела никаких упоминаний, никаких намеков, она сразу сдувалась от этого, и они берегли ее, как могли, не намекали и не упоминали. Им хотелось думать, что это их медовый месяц, что они наконец принадлежат друг другу и не заняты больше ничем, и они думали это изо всех сил, пока однажды в номер не позвонили с рецепшена совершенно неожиданно, три часа уже истекли, оказывается.

Они этот отель давно уже ненавидели, не того, совсем не того им хотелось, но тут подоспело лето, дачный сезон, семьи куда-то делись и стало можно поужинать дома, а перед этим пройтись и купить еды на ужин, сладко и робко толкаться у прилавка, и нежно толкаться у плиты, и знать, что можно сидеть за столом сколько хочешь, как дома, а потом можно не прыгать в машину, а пойти спать вместе, и утром поцеловаться, еще не проснувшись толком, потому что теперь они играли уже в другую игру - как будто они живут вместе, понарошку, и как раньше они понарошку обнимались и падали, так теперь они понарошку выбирали зелень и собирали посуду, и взбивали перину, и подливали друг другу кофе. А потом им досталась эта квартира, досталась задешево, потому что ненадолго, и тут уж они совсем слетели с катушек и тащили туда любую соломинку, тарелки и подушки, и торжественно ездили их выбирать, как настоящая семья.


Эта жизнь, что они себе отвоевали, она была такая трогательная, ее было так жалко, они все пытались ее как-то выходить, как-то спасти, он покупал какую-то посуду, она покупала ему какие-то рубашки, они жили, словно зажмурившись, словно им по двадцать лет, и тарелки у них все красивее, и рубашки все дороже, словно впереди их ждет робкое счастье вместе, какие-то утра и воскресенья, как будто им предстоит повзрослеть рядом друг с другом, начать сначала и всего добиться, как будто впереди их вообще что-то ждет.