"Ты меня любишь?" "Я тебя боготворю!"

Почему так получается, что по окончании конфетно-цветочного периода ухаживания, жизнь как минимум одного из пары превращается со временем в каторгу? Куда деваются восхищенные взгляды, горячие объятия, которые невозможно разорвать, нескончаемые поцелуи, прекрасные слова?

"Ты меня любишь?" "Да, конечно."

Почему на смену им приходит равнодушие, раздражение, то, что раньше было естественным называется навязчивостью? Всё меньше внимания один обращает на другого, и даже находясь в одной комнате, в одной постели, кто-то чувствует себя одиноким атомом в бесконечности вакуума непонимания.

"Ты меня любишь?" "Не сейчас, подожди..."

Мир снова делится на каждого. Свой круг общения, свои дела, в которые больше нет доступа тому, кто был половинкой души и сердца. Время... оно неумолимо утекает сквозь пальцы неуловимым сигаретным дымом, оставляя горький привкус во рту, чертит влажные дорожки по щекам. Его хватает на всё и всех, кроме того единственного человека, кому необходима, в ком гаснут последнии искры костра любви. Слова становятся жестокими, вся злость на мир в его несовершенсте выливается на того единственного, кто в этом не виноват. Улыбка лишь для других.

"Я тебя люблю"

Последнее прости. Финальное прощай. Тому кто уходит больше не нужны ключи. Осознание потери приходит  позже, ударом тока вышибая дыхание и останавливая сердце. Но можно ли вновь поймать того, кто наконец освободился из уз и решился расправить крылья навстречу безумной, пусть жестокой и болезненной свободе, утыканной осколками воспоминаний и сомнений? Пусть крылья еще слабы, помяты бичевой былых чувств, кровоточат от ран холодных жестоких слов и влажны от слез. Они уже расправлены и чувствуют ветер перемен.

"..." "Я тебя люблю. Прости. Вернись."

Меняются ли люди с осознанием своей ошибки? Не думаю. Да и ошибка ли это? Пойдет ли однажды раненый зверь обратно в капкан? Нет, зверь повинуется инстинктам самосохранения. В пламени безумной боли расставания человек сам становится зверем, убегая от того, кто был богом и самой жизнью. Самопожертвование одного ничего не изменит. Два одиночества будут тихо плакать по ночам об одной и той же утраченной жизни, которую так и не успели реализовать.