А герой, как в песне зажигал гирлянды, тратил деньги и прятал слезы. Отрывочно смеялся, разжимал пальцы случайности, видел повсюду коварные намерения лиц со смазанными профилями, доверялся голосам и плыл по их плавному течению к вечернему закату в позе морской звезды. На вопрос как провел лето отвечал, что фраза «у вас 12468 писем» звучит, как у вас ничего нет.
Герой ограничивал свое итак половинное существование нелепыми обещаниями, впервые увидел большеглазых белок, иллюзионным движением доставал желтую зажигалку из отсветов полунеба, под пересекающимися ветрами врал слишком много самому себе, надеялся на батарейное животное тепло, отучался от садизма, а башмаком все равно бил по нежному животу, а после заостренным наточенным словом -каблуком прямо в глазное яблоко, а в запутанных сонных лабиринтах все равно мечтал, что зима победит лето и все станет на свои места. А еще в движении ночи, наполненного надменным величием громогласно произносил три слова, оглушая занавес созвездий. Наряжался в смущенный румянец, вскакивал, закутавшись в одеяло тайны на освещенный пьедестал, был похож своим стержнем на восклицательный знак. Много врал и ронял слезы просто так, ел девушку, хватал за воротник голоса, а после сам первый прыгал в пропасть депрессии. Стыдился самого себя, приподнимал руки при вдохе, а пальцами вращал безудержное небо. Учился смотреть смертельно печально, кажется научился, но вновь переиграл.
И он любил эту пьесу, был погружен в нее, может быть он и не главный герой, но он все равно был электрическим током в ней, клубился и роился, вращался и восхищался театром, занавешенным мраком, мазком полумесяца, свинцовым звездам и даже своей дымовой пунктуацией в пространстве сцены.
Мы играли рядом с нимфетками с глазами лани, я учился говорить три слова красиво…
А потом оказалось, что наш театр стоит на вечернем шоссе. И эта пьеса, наши роли, ритмичные движения, странствия к собственным истокам и три слова…даже три слова... оказались жалкими и ничтожными перед колесами грузовика суровой реальности.
нас раздавит?