И кто-то размашистым мазком по контуру туч очертает полумесяц. И это означает, что пора срывать шелковую вуаль, встречать сцену ослепительной улыбкой и играть в свой оцепенелый переполох. А я хотел роль белокурой тоненькой нимфетки с грустными глазами лани, а мне досталась роль типа непривлекательной наружности, который умеет выдыхать сигаретный дым спиральками. И меня выталкивают на сцену, попутно всовывая мне в руку мундштук, чтобы по всей сцене, я ходил с томным видом, распространяя в пространстве узоры спиралек и горький запах своих дешевых сигареток. Я пока не очень разобрался, в чем состоит моя роль, главный ли я герой иль второстепенный, и что мне делать, кроме того, как укорачивать эту ночь горькостью длинной сигареты.
Надвигаю серый котелок на хмурое лицо, надо бы скрыть нелепость ситуации от зрителя и от полумесяца, застывшего в своем величии одноночного мазка художника, я бреду по сцену и вслушиваюсь в удручающую бесконечность. Все хорошо, хорошо…
Пустой вдох на выдохе, героев удивительно много, и болвану не составит труда понять, в чем гениальность замысла этого спектакля. Три простых слова…тут все их говорят.
От тоненькой нимфетки с заплаканными глазами, до типа с мохнатыми бакенбардами, чья кожа, как будто продолжение его увесистого чемодана. Просто три простых слова…
Кто-то убежден, что это пошло, но все равно в скрытой от посторонних глаз, самой центральности ночи, шепотом повторяет эти три простых слов…
Я тебя люблю…
и под этим занавесом, в душно-горькой от моих сигареток ночи, мы повторяем друг другу три простых слова…
мы бы и рады сказать что-то другое. «но эти три простых слова – это все, что у нас с тобой есть.» (с.)