"Сколько лет представлялось, что вот там-то, впереди, будет что-то значительное, главное..."


"А, право, - с улыбкой подумал Волков, сидя вечером в собрании сельскохозяйственного общества, - нигде так не развиваются способности к живописи, как на заседаниях! Ишь, как старательно выводят".


"Вода - для рыбы, раков, а мы, герои, водку пьем".


"Ну да, ученого учить - только портить".


"- Я испытал это на себе, - опять заговорил Каменский. - Я видел, как растет пропасть между моими поступками и намерениями, как жизнь моя обращается в служение крахмальным рубашкам; видел, как растет пропасть между мной и людьми. И когда я приехал в деревню к своим, где думал начать новую жизнь, я ясно увидел, как велика эта пропасть. Я мог только с крыльца слушать говор и весь этот смутный шум деревни, наблюдать жизнь простых и добрых людей, которых я прежде намеревался учить злым и ненужным делам, думая, что эти дела добрые и нужные дела, - только наблюдать: между нами была пропасть. Я был как человек, стоящий у ручья, которому хотелось пить, но которому сказали, что прежде чем пить, надо взмутить воду, и он стал пить мутную воду, хотя и знал, что мутить воду было не нужно..."


"Потом лег на межу навзничь и стал делать то, что делал в детстве: медленно-медленно закрывать глаза так, чтобы солнечные лучи ярко-золотистою паутиною протянулись к ресницам, а потом задрожали и превратились в трепещущие кружки, радужные, как хвост павлина...
"Как жить? - думал Гриша. - Как жить, чтоб всегда было хорошо, легко, свободно, просто? И чтоб и другим было так же? Как жить?".


" - Отчего это, - сказал он, - когда поют хорошую песню, становится кого-то жалко, и совсем не знаешь, горя или радости хочется?... Пойдемте гулять, господа! В такую ночь надо жить только природой".


"- Я слышу разговор о Толстом, - продолжал Петр Алексеевич, оглядывая всех и подчеркивая слова, - и вот мне перестало хотеться того, чего прежде хотелось, и стало хотеться того, чего прежде не хотелось. И когда я понял то, что понял, я перестал делать то, чего не надо делать, и стал делать то, чего не делал и что нужно делать.
Все засмеялись.
- Очень, очень удачно скопирован Толстой! - подхвалил Бобрицкий".


"Он мельком взглянул на Петра Алексеевича и продолжал:
- Да, именно так. Поэтому слово "всякий" очень часто не имеет ни значения, ни смысла. Всякий труд! Да вот ведь и обезьяна трудилась, и ей стало жарко и скучно наконец.
- То есть я не понимаю, про какую обезьяну вы говорите?
- А вот про ту, что катала чурбан. Помните басню? О труде надо думать серьезно и избирать надо тот труд, который не ограничивается одним наименьшим напрежением мускулов. Труд жизни..."


"Я говорил: человек должен уяснить себе, для чего он живет".


"Он опять начал с того, что нужно в жизни. Современный человек, говорил он, отличается тем, что умеет становиться на всевозможные точки зрения и ни одной не признавать безусловно справедливой, ни одной не увлекаться сердечно. Жизнь стала слишком сложна, и сложная общественная организация парализует нашу волю и растягивает нас в разные стороны. Мы одурманили себя ненужными делами, мы загипнотизированы книгами и разучились говорить языком сердца. Мы слишком заняты, по словам Лаоцзи и Амиеля, слишком много читаем пустого и бесплодного, когда надо стараться упрощать жизнь, стараться быть искренним, вникающим в свою душу, когда нужно отдаться Богу, служить только ему, остальное же все приложится. Мы устали от вероучений, от научных гипотез о мире, устали от распрей за счастье личности, слишком много пролили крови, вырывая это счастье друг у друга, когда жизнь наша должна состоять в подавлении личных желаний и исполнении закона любви. Злоба - смерть, любовь - жизнь, говорил он. Жизнь только в жизни духа, а не в жизни тела. Плод же духа - любовь, радость, мир, милосердие, вера, кротость, воздержание... Это повторяли людям все великие учителя человечества, начиная с Будды..."


"Зимний день в лесах очень короток, и вот уже синеют за окнами сумерки, и мало-помалу заползает в сердце беспричинная, смутная, настоящая русская тоска".


"Я думала об этом, когда ты уснул. По-моему, - сказала она уже с улыбкой, - венчаться надо бы два раза. Серьезно, какое это счастье - стать под венец сознательно, пожимши, пострадавши с человеком! И непременно жить дома, в своем углу, где-нибудь подальше ото всех... "Родиться, жить и умереть в родном доме" - как говорит Мопассан!".


"Чем неосуществимее мечта, тем пленительнее, чем пленительнее, тем неосуществимее. Я уже знаю это".


"Да иной. Не хочу сказать, что я лучше тебя, но - иной. Ты вот, вижу, гордишься, что ты русский, а я, брат, ох, далеко не славянофил! Много баять не подобает, но скажу одно: не хвалитесь вы, за ради бога, что вы - русские. Дикий мы народ!"


"Русская, брат, музыка: жить по-свинячьи скверно, а все-таки живу и буду жить по-свинячьи!".


"Пьяница, брат, проспится, дурак никогда".


"Была у меня, понимаешь, стряпуха немая, подарил я ей, дуре, платок заграничный, - она взяла, да и истаскала его наизнанку... Понимаешь? От дури да от жадности. Жалко налицо по будням носить, - праздника, мол, дождусь, - а пришел праздник - лохмотья одни остались... Так вот и я... С жизнь-то своей. Истинно так!"


"Во всем мире женщины говорят одно и то же. Любимое слово, только произносимое разно. Сперва с восторгом и восхищением: "Ты такой умный, чуткий!". Потом: "Какой ты грубый, нечуткий!"


"А философия его заключалась в том, что все силы каждого человека должны быть направлены исключительно на продление жизхни, для чего и потребно: полное воздержание от сношений с женщинами, существами суетными, злыми, низкими по интеллекту, полное спокойствие во всех жизненных обстоятельствах, самое точное выполнение своих разумных, продуманнх привычек и строжайший уход за своим телом - прежде всего в смысле питания его и освежения водою".


(с) Иван Алексеевич Бунин