Но ведь огромное большинство людей как раз выносит жизнь без особого ропота и, следовательно, верит в ценность жизни - и притом именно потому, что каждый ищет и утверждает только себя самого и не выходит за пределы себя.

Поэты же всегда умеют утешиться.

Вся человеческая жизнь глубоко погружена в неправду, отдельный человек не может извлечь ее из этого колодца, не возненавидя при этом из глубины души своего прошлого, не признава нелепыми свои нынешние мотивы вроде мотива чести и не встречая насмешкой и презрением тех страстей, которые подталкивают его к будущему и к счастью в будущем.

Они хвалят там, где не могут любить, и охотно готовы восхищаться, но еще охотнее убегают прочь.

Зверь в нас должен быть обманут, мораль есть вынужденная ложь, без которой он растерзал бы нас.

Люди, которые теперь жестоки, должны рассматриваться как сохранившиеся ступени прежних культур: горный хребет человечествао бнаруживает здесь более глубокие наслоения, которые в других случаях остаются скрытыми.

Люди благодарны в той же степени, в какой они склонны к мести.

Сострадание обессиливает душу.

Поживите в обществе больных и душевно подавленных и спросите себя, не преследуют ли, в сущности, эти красноречивые жалобы и стенания, это выставление напоказ несчастья цели причинить боль присутствующим?

Когда кто-либо долго и упорно хочет казаться чем-нибудь, то в результате ему уже трудно быть чем-нибудь другим.

Свифт утверждает: кто лжет, тот редко замечает, что берет на себ тяжелое бремя, а именно, чтобы поддержать одну ложь, он должен выдумать двадцать других.

Любящая девушка желает, чтобы самоотверженная верность ее любви могла быть испытана на неверности ее возлюбленного.

Можно обещать действия, но никак не чувства, ибо последние непроизвольны.

Грубые люди, когда они чувствуют себя оскорбленными, обычно считают, что они оскорблены в высочайшей степени, и рассказывают о причине оскорбления в сильно преувеличенных словах для того, чтобы насладиться сполна возбужденным чувством ненависти и мести.

Если бы взор убивал, мы уже давно погибли бы.

Каждая добродетель имеет привилегии: например, привилегию подложить связку дров в костер осужденного.

Он дал человеку надежду: она в действительности есть худшее из зол, ибо удлинняет мучение людей.

Редко ошибешься, если исключительные поступки будешь объяснять тщеславием, посредственные - привычкой и мелкие - страхом.

Нравственное чувство не должно отсутствовать в людях, которые лишены честолюбия. Честолюбивые же обходятся и без него почти с тем же успехом.

Религии богаты всякими уловками против требования самоубийства, этим они вкрадываются в доверие тех, кто влюблен в жизнь.

Подобно тому, как кости, мускулы, внутренности и кровеносные сосуды окружены кожей, которая делает выносимым вид человека, так и побуждения и страсти души прикрыты тщеславием: оно есть кожа души.

Когда добродетель выспится, она встает более свежей.

Люди не стыдятся думать что-нибудь грязное, но стыдятся, когда предпологают, что им приписывают эти грязные мысли.

Злоба редка. Большинство людей слишком заняты самими собой, чтобы быть злыми.

Кто унижает самого себя, тот хочет быть возвышенным.

Интерес к самому себе, желание доставить себе удовольствие достигают у тщеславного такой высоты, что он склоняет других к ложной оценке себя самого и затем все-таки опирается на чужой авторитет, т.е. он вводит в заблуждение и все же сам верит в него.

Даже самый строгий образ жизни может стать привычкой и тем самым - удовольствием.

Злые действия, которые возмущают нас теперь больше всего, связаны с заблуждением, что другой, который совершает их против нас, обладает свободной волей, т.е. что от его усмотрения зависело не причинять нам этого зла.

Злоба имеет своей целью не страдание другого человека само по себе, а наше собственное наслаждение, например наслаждение чувством мести или сильным нервным возбуждением.

(с) Фридрих Ницше