О, когда-то это был великий
  город, сударь… Шпили соборов царапали облака, часы на ратуше разменивали часы
  на минуты, гремели дилижансы на Почтовой площади, горел свет за тысячами окон.
  А видели бы вы, как ложился лунный свет на Бриллиантовую дорогу – главную улицу
  города! Особенно летом, когда цвели липы там было такое благолепие, что
  размягчалось сердце старых дев, и даже я, городской палач, украдкой утирал
  слезу…
Сейчас липы наверняка зачахли,
  брусчатку Бриллиантовой дороги заволокла трава, за окнами – днем и ночью лишь
  чернота. И тишина: нет ни дилижансов, уже давно стали часы. Даже птицы там не
  вьют гнезда, не залетают туда. Что осталось? Лишь лунный свет, да шпили
  по-прежнему выводят письмена на небесах. Я вижу эти знаки, когда облака
  пролетают над моей хижиной…
О, сударь, до города не будет и
  трех миль. С вон тех холмов его уже хорошо видно. Я это знаю, хотя не видал его
  домов и улиц лет двадцать… Иногда хочется взглянуть до зуда, извиняюсь, в
  заднице, хоть одним глазком. Но я сдерживаюсь. Слишком многим такое желание
  стоило жизни.
Что погубило город? – спросите
  вы. – Обязательно спросите, этого нельзя не спросить. Любовь, сударь… То самое
  чувство, на описание которого поэты тратят в год несколько бочек чернил и
  сколько-то там перьев. Любовь не к тому человеку.
А начиналось все хорошо…
  Настолько хорошо, что могло закончиться только плохо – я это предполагал сразу.
  Я лишь не смог угадать насколько.
В те времена, сударь, а я говорю
  о том, что происходило двадцать с лишком лет назад, почтамтом заправлял парень
  лет тридцати. Он приехал в город откуда-то издалека, после окончания
  университета вместе со своей супругой.
Любила ли она его хоть минуту?..
  То мне не ведомо. Но приехала она со сталью во взгляде, и торговки с нашего
  рынка ее даже не пытались обсчитать, понимали, что это просто невозможно.