И вот предстает нам такая картина.

Вернее, новая теперь у нас, модная штучка – ролик о жизни и ее завершении.Вот – одно из самых больших в городе зданий – двадцатиэтажная свеча. Ветер дует, белье на балконах этой свечи качается, словно белые кусты. Все как надо. Люди – кто где. Часть из них – на работе, часть – курит, часть курящих курит на балконах. Кричит кто-то в бетонной норе, делит нервный крик с женой на почве грязного пола. То есть полов. А на крыше, у края самого – товарищ наш старый, и – Герцог он.

 Ясно вот что: Герцог, он отнюдь не экстримал, он просто иногда попадает в гуджьбанящие толпы, и это как раз тот случай. Гуджьбанят они чисто по своему, это реально. Ночью пили они, по видимому, на крыше. И ушли все, и оставили Герцога. Стоит наш Герцог на утреннем краю, чтобы вниз пописать, сейчас будет ему хорошо. Хотя нет. Пустынно ему. Сухо. Трубы горят. Голова пухнет.

 Герцог – это потому что он – кент.  Раньше имелся ввиду Герцог Кент, 
а потом последнее отпало. Мы его редко видим, потому что не загуливает он по
наркомании. Противно ему это в любых проявлениях оного. И травы являлись под
сени его, и колесо в гости прикатывалось – ан фиг. Попробовал эфедрин – гавно.
Не спал. Тазепам он по-творчески
раскритиковал. Трава по его мнению воняла сорняками и старым дедушкиным сортиром.
Иглы ж боялся он как шаровой молнии.

Хотели мы было покричать, да ведь и не услышал бы он нас. Да и поздно. Подбегаем 
мы и смотрим, но ничего тут нет радостного. Все вроде цело, а голова разлетелась, 

словно снаряд в ней разорвался.

-  Какой конец! – восклицает Марфа, и я чувствую, что это реально смешно.

 И полет его, и взрыв головы, и то, что писал он уже в полете, и то, что все офигели. Герцог стал 

шоуменом. Весьма мудрый выбор программы. 

 - Не доссал,- говорю я.

 - Гол!- кричит вдруг Марфа,- Удар –Гол. Мяч забил Герцог!

 Я начинаю смеяться, и кажется, что это веселье никогда не прекратиться. Век разочарований закончился 

для нас слишком быстро. Проспали мы его. Или вовсе приглючился он.

 - Вставай, Герцог,- говорит Марфа.

 Я подаю Герцогу руку, и тот покидает погибшую свою плоть. Вид у него ошарашенный, словно его обдали 

холодной водой. Он смотрит на нас, на сбежавшуюся толпу, половина которой уверенно блюет.

 - Что рыгаете, придурки,- говорит Марфа,- это нам блевать надо на вас всех. Нет бы человеку

помочь, руку подать, спросить, не ушибся ли он. Плохо ведь ему, а не вам.

 - Что случилось? – спрашивает Герцог.

 - Умер ты,- отвечаю я ему.

 Не знаю, что там с временем, потому что никак оно не ощущается, но не меньше часа уходит на объяснения. У Герцога еще не прошел послежизненный шок. Сидим мы прямо здесь, на фоне разбившихся мозгов. Тело уже увезли. Народ ходит как ни в чем не бывало. Но мозги так никто и собирается стирать.

животного страха, и оживает Герцог. Оживает после долгого сна под названием жизнь.

 - И что теперь  с нами будет?- спрашивает он.