Nov. 10th

ничто из этого, даже красноватый глаз пепла в середине груди,
не поддается описанию, как ни крути,
не поддается обсуждению, чего им ни говори,
а то, чему имени нет, всё равно горит
самый главный пират сегодня слегка небрит, да и неудивительно, что он забыл побриться
его попугай улетел на крит, оставив записку с пожеланием застрелиться
поэтому когда этот старый моряк хлебает ром, он хмур и не слишком добр
разрази все эти греческие острова гром, не свидеться бы до гроба

«могу ли описать я, как ты дышишь, как ты ходишь, как я хочу,
чтобы это продолжалось вечно, и чтобы у детей твоих был такой же глубокий голос…»
но неприличествующий старым пиратам женский призрак вопит над его койкой – чую,
сейчас налетят татаро-монголы!

и старый пират недовольно кривится, да уж есть чему удивиться, и орёт только –
какие татары, какие монголы, проверь, у тебя шарики закатились за ролики,
они сроду не ходили на кораблях, сроду делали монистовые стремена,
а призрак в ответ – да вот и я тоже, как ни гляну, всё удивляюсь, что ж это за времена

и только между нами – лучше ты эту бутылку рома не пей до дна

а пират долго молчит, смотрит на отражение парусов,
и темные капли рома стекают с его усов.
счастливые не наблюдают часов, они наблюдают секунды,
которые растягиваются, как гирлянды,
счастливые верят, что иногда ангелы прогуливаются по песку – да? –
и их следы можно провожать взглядом

да только ветер бередит душу, не хочет слушать, говорит странное,
говорит, что ничего не бывает, как прежде, и что прикосновения создают раны,
голуби улетают в Альпы, лебеди улетают в Анды,
мне бы превратиться в сталь бы, да только, говорят, рано

и красноватый глаз в середине груди моргает, задумчиво стряхивая пепел со своих ресниц
моя красивая, думает этот пират, моя дорогая, скажи мне, сколько еще лет ты планируешь мне сниться?
и глубокий голос, кажется, отвечает ему – да я уже сто лет не смыкала глаз, какие сны, ты вообще о чем и с кем
и если ты имя мое повторяешь – то это блажь, ты пытаешься сохранить следы на песке

и пират допивает бутылку рома, и грустный призрак забывает шутку про татаро-монгол.
у людишек с таким взглядом явно не все дома, думает она, и дует ему на висок легонько
и шепчет, что записку от попугая они вместе с коком составили сегодня утром,
а теперь, пожалуй, и сами уже испугались, и, пожалуйста, больше не пей ром.

потому что, продолжает призрак, ну как же ты иначе доплывешь на своем корыте аж до крита.
посмотри на себя – ты устал, небрит, и всё у тебя в жизни не шито-крыто.
твой попугай стал чуть более, чем ты, пузат, обожрался в подвальном трюме каких-то зерен.
а ты всё продолжаешь смотреть назад, пытаясь растворить в бутылке своё горе.
да, конечно, высоки небесные мачты, но ведь и у людей тоже есть какие-то свои мечты.
так что не хандри ты, дурак, не плачь ты, лучше извлеки попугая из трюма, ты.

И пират смотрит удивленно на призрак безумной женщины, почесывая щетину,
и думает – а ведь точно, хватит хандрить, это не приличествует мужчине.
И идет, и его корабль с веселым рождером становится самым лучшим
во всех местах этого большого глобуса, не считая суши.

А когда становится совсем темно, призрак странной женщины притворяется лунным светом
и вспоминает, какой у пирата глубокий взгляд и как приятно дуть холодком ему на виски.
Не то чтобы ей дико печально, но просто, наверное, хочется думать по вечерам об этом.
А потом призрак странной женщины засыпает, и ей снятся ангелы, которые топчут ее пески.