Настроение сейчас - ругань и саботаж

Сокрытые под покровом темноты, герои взвешивают свою честь на весах спокойствия. Я же, будучи предоставлен сам себе, не могу сдержать тошнотворных порывов души. Мои дилеммы настолько мерзопакостны, насколько горячно моё, пока ещё юношеское, воображение. Я вижу, вижу перед глазами весёлые лица, чуть обесцвеченные светом моего ноутбука, я сотрясаю кулаками, понимая, что моё успокоительное - тройная доза нежности, за которой я всё же обнаружу и построю всё то, что не может дать мне покоя уже которую ночь.

Я вижу чужие проблемы. Я вижу чужую мораль. Я вижу чужой смех.

Я отрезан от своих спасителей, мои убеждения и увещевания - высохший колодец, ставший пристанищем для пауков и плесени. Я присыпан пустыми обещаниями, как несвежий торт засохшей шоколадной стружкой. Моя обида, как гниющий овощ, с каждым днём становится всё уродливее и уродливее, я слышу, как голоса звенят в морозном воздухе и сигаретном дыме, попадая в трубку на том конце, они долетают до моих ушей, сопровождая похотливое разочарование в обитель доверия, над которым, кажется, итак уже достаточно надругались. Меня не поймут, меня назовут капризным, эгоистичным тираном, запустившим свои грязные лапы в священное, осквернившим все возможные моральные алтари. А я представляю, раз за разом представляю, как же всё это было тогда, в тот день, в те дни.

Я слышу смех. Я чувствую веселье по ту сторону длинных гудков. Веселье, в котором я никогда не приму участия.

Правда губит меня так же, как и ложь. Первая станет выстрелом в мишень страхов, вторая лишь оттянет и усилит миг абсолютного краха. Я стал колебаться.
Мне тошно.
Я слышу смех за кадром, и он вызывает у меня омерзение. Я вижу картины, сцены и действующих лиц. Всё и всех до мельчайших подробностей. От начала и до конца, от встречи и до момента прощания.
Я обманываюсь, и связность этого текста теряется пропорционально нарастающей злобе. С этим нужно что-то делать.